— А, это ты… А мне, кажется, что-то приснилось…

— Да нет же, не приснилось! Посмотри на меня! Я умираю! Я гнию заживо! Эти мертвецы со своей несусветной вонью наслали на меня порчу!

И он показал ему руку, покрытую зеленоватыми, похожими на плесень пятнами, слабо светившимися в темноте.

— Вот дьявол! — воскликнул Минь, окаменев от ужаса. — Мертвецы заразили тебя своей гнилью! А может, и во внутренностях у тебя уже завелись черви? Ты не чувствуешь, не крутятся они у тебя в кишках?

Охваченный паникой Сюань проворчал в ответ:

— Вот уж спасибо, братец, подбодрил друга! Успокойся, нутро у меня, как мне кажется, пока цело!

Увидев, что Минь заглядывает к себе под одеяло, он тихо прошептал:

— Покажи-ка твой живот! Ты ведь тоже попадался в лапы этой липкой падали!

— Что? — отозвался Минь, задирая рубаху, и тут же вскрикнул от ужаса.

Светящаяся зеленоватая отметина мерзкой змеей обвивала его талию, распадаясь там и тут на чудовищные ответвления, подбиравшиеся к его мужскому достоинству.

— Чтоб меня вампиры утащили к себе в логово! — в неистовом страхе возопил носильщик. — Эти тухлые псы сожрали мне брюхо! Теперь мы оба обречены гнить заживо, как те вонючие мертвецы!

Объединенные общим несчастьем, друзья в смятении разглядывали зеленые разводы на коже. Минь начал ожесточенно чесать живот, но заметил, что от этого пятна лишь разрастаются. Теперь, когда и ладони у него засветились тем же мертвенным светом, он не знал, что и делать.

— Главное — не прикасайся к «нефритовому стержню»! — приказал Сюань, проявляя крайнюю дальновидность и практицизм. — Нам нельзя терять своего достоинства!

Одинаково растерянные и напуганные самой мыслью, что им придется послужить пищей для прожорливых червей, носильщики приготовились было воззвать к божествам преисподней, но застыли, подумав одновременно об одном и том же. В мире живых был единственный человек, способный им помочь, единственный, кто мог их избавить от этой смертельной опасности, — герой, которому они готовы были целовать ноги.

— Мандарин Тан! — хором воскликнули они и бросились к выходу, перепрыгивая на ходу через тела сонных товарищей.

Госпожа Стрекоза стояла прислонившись к оконному откосу и жадно вдыхала ночной воздух, не отрывая взгляда от месяца, обжигавшего своим сиянием ей глаза. Прохлада придала ей бодрости, рассеяв действие дыма, которым она давеча надышалась, и вернув ясность сознания, вновь ставшего острым, словно стальной клинок. Она явственно различала аромат камелий и запах перечной мяты и чуть ли не на ощупь ощущала капельки выпавшей в полумраке росы. Лунный луч, играя в ее волосах, придавал им сходство с расплавленным металлом, а на обнаженной шее складками невесомой ткани сгущались тени.

Ей вспомнился неожиданный визит мандарина, прервавшего ее медитацию. Это было крайне досадно, и она недоумевала: неужели молодой человек не понял, что обеспокоил ее? Он так простодушен на вид, что кажется, будто все время витает в каком-то своем мире. Как ни старается он изображать серьезного и уверенного в себе судью, любовные темы и намеки сексуального плана приводят его в смятение, как невинную девушку. Закинув голову и подставив лунному свету шею, она улыбнулась, вспомнив замешательство молодого человека, когда тот расспрашивал ее об устраивавшихся графом оргиях и краснел от непристойных подробностей. Правильно ли она сделала, заговорив о неслыханных и невиданных любовных подвигах своего мужа, только чтобы заставить его уйти?

Изогнувшись всем телом, словно змея, сбрасывающая кожу, госпожа Стрекоза скинула свободное платье. Подняв руки, чтобы звездное сияние свободно струилось по ее бедрам, молодая женщина оперлась о подоконник и чувственным движением прогнула спину. Свет скользил по ее коже, будто лаская ее, и она то ли вздохнула, то ли застонала от удовольствия. Аконит тоже не следовало приходить. Ее шелковые косы, тяжело лежавшие на красиво очерченных плечах, конечно же, сразу поразили воображение юного мандарина, который не знал, куда и смотреть. Эта девица сама не понимает, что за непостижимое очарование исходит от нее. Она может сколько угодно хорохориться, воинственно размахивать кнутом — пропитавшая все ее существо кошачья женственность околдовывает мужчин сильнее всякого любовного напитка. Интересно, успел ли мандарин задать прекрасной тюремщице свои вопросы, когда так поспешно убежал вслед за ней? Или же он воспользовался этими минутами, чтобы прочитать ей несколько стихотворений собственного сочинения?

Томно обернувшись, госпожа Стрекоза погладила нежный шелковистый лунный лучик, что играл внизу ее живота. Судья застал ее в момент слабости, и теперь она ругала себя за это: ей не нравилось, когда ее застигали врасплох. Что же почерпнул мандарин из их разговора? — спрашивала она себя. Да еще эта Аконит пришла подлить масла в огонь! В других обстоятельствах она была бы бесконечно рада ее приходу, но в тот день она прекрасно обошлась бы без этой надменной аристократки, которая все и всегда делала по-своему. После ее ухода она в оцепенении рухнула на кушетку и проснулась лишь с наступлением ночи.

Молодая женщина подняла стройную ногу и положила ее на подоконник так, чтобы струящийся с неба поток звездного мерцания омывал все ее тело. Протянув руку, она взяла маленький кошелек из хлопчатобумажной ткани и стала водить им себе по груди, затем вокруг шеи и вдоль широко расставленных бедер. Наконец-то она заполучила то, чего вожделела целую вечность… Со сверкающим взглядом, приоткрыв губы, она медленно развязала шершавый шнурок. Из мешочка высыпались одна за другой пять несказанно прекрасных жемчужин, блеск которых напоминал сияние звезд в морозном воздухе или пламя свечи, пробивающееся сквозь туман. Затаив дыхание, с бешено бьющимся сердцем, госпожа Стрекоза встряхнула кошельком, чтобы достать еще одну жемчужину. Однако мешочек уже выдал все свои сокровища, и она напрасно потряхивала кусочком хлопковой материи — ничего больше не выпало из него в ее раскрытую ладонь.

Луна и звезды невозмутимо продолжали свое вращение в ночном небе, когда, подняв к ним сведенное судорогой лицо и метая взглядом молнии, госпожа Стрекоза взвыла в бессильной злобе:

— Аконит!

Мандарин ликовал, паря в темно-синей бездне. Ценой немалого усилия он сконцентрирован силы и смог наконец приблизиться к пылающему шару, объятому колеблющимся пламенем. Охваченный восторгом, он уже протянул руку, чтобы коснуться пальцами пурпурных угольев, рассыпающихся вокруг, словно светляки с горящими крыльями, когда пронзительные крики заставили его вздрогнуть.

— Мандарин Тан! Ради всего святого, откройте!

Плохо понимая, где он находится, судья пошарил в темноте блуждающим взглядом. Он лежал на кровати в запыленной одежде, вдали от колдовских огней, завладевших его воображением. Мало-помалу он вспомнил свое давешнее недомогание и удивился, что проспал до столь позднего часа. Крики с той стороны двери становились все настойчивее. Он встал, зажег масляную лампу и, пошатываясь, пошел навстречу нежданным посетителям.

— Минь и Сюань?! Что у вас стряслось? Почему вы будите меня среди ночи? — спросил он недовольным тоном.

Вне всякого сомнения, парить среди пылающих небесных тел куда приятнее, чем созерцать перепуганные физиономии носильщиков паланкина! Минь, обычно такой спокойный, совершенно осунулся и смотрел на него безумными глазами. Сюань же невольно приплясывал на месте, дрожа всем своим костлявым телом и стуча зубами. Что им надо от него в этот неурочный час?

— Господин! — взмолился Минь, которого еще слушался язык. — Взгляните на нас!

И одним движением, словно сговорившись, оба носильщика скинули рубахи, выставляя напоказ свои раны. Вытянув вперед руку, Сюань закрыл глаза, думая об омерзительных отметинах, поднимавшихся до самого локтя. А вдруг гниль уже перекинулась дальше, на плечо? Еще немного, и рука того и гляди отвалится совсем, как крылышко разварившейся курицы. Как тогда ему обнимать женщин? С одной рукой ему будет не обхватить ни одну из своих объемистых подружек. Хотя какие уж тут подружки, без одной-то руки — а может, и без обеих, — он ведь и паланкин тогда носить не сможет. Тут всё просто до боли: нет паланкина — нет бравого вида, а значит, нет и подружек. И при мысли об ожидавших его одиночестве и полной заброшенности он судорожно всхлипнул.