– Да, да! – встрепенулся я и, пытаясь с честью вывести себя и гостью из нелепого положения, послал ей самую дурацкую из своих улыбок, а затем, набрав в грудь воздуха, стал, загибая пальцы, исчислять свое жениховское богатство, этот великолепный скарб: – Дом с огородом, корова, десять овец, семь мешков пшеничной муки, семь – кукурузной, четыре ковра, пять подушек пуховых, одеяло, две скатерти, сотня тарелок, двадцать позолоченных ложек и посеребренных вилок двадцать же, телевизор, радио, две собаки, гуси, утки, куры… и жених в придачу. Хорош молодец – нос с огурец, маленько тугоух, да зато кривой, зуба не хватает, на костыле шкандыбает. Пожалуй, государыня невеста, в наши хоромы, не изволь кручиниться!…

Настороженность и растерянность девушки растопились в звонком заливистом смехе, который побудил ее вступить в предложенную игру. С серьезной миной она протянула мне руку. Что за рука! Белая, мягкая, нежная… Лебединое горячее крыло, крыло любви… Мы не шли, а летели рядом. Парили над цветущим черешневым садом, над холмами, долинами, водами. Мир благоухал чабрецом и васильками, всей своей зеленой листвой. На ветвях лесов и небес разливались соловьи. Было солнечно, но вот и луна взошла и вспыхнули обручальные свечи звезд. Издали сквозь мерцающий огонь созвездий чудился мне наш двор, полный гостей. Музыканты под орехом обрывали струны в неистовой сырбе. Танцоры уже не могли плясать, они замерли в изнеможении, и земля подо мной разверзла борозды пашен. Изнемог и я от долгого полета, изнемогло само небо. Оно заколебалось, пытаясь стряхнуть меня наземь, соединить с пашней. Хорошо еще, отец догадался поддержать меня за плечо и подтолкнуть к крыльцу. Не будь его, я бы непременно врезался лбом в притолоку. Он заботливо подхватил меня, чтобы я не опозорился в глазах невесты, не расстроил свадьбу, а безопасно сошел с небес в каса маре, где ему, отцу, останется только сесть на лавку у печи и смотреть на меня, как он один умеет, – с невинной хитрецой. Удивляться, спрашивать: с чего это я перешагнул порог, ведя за руку девушку? Уж не жениться ли задумал? А если так, почему молчу, пенек этакий? Разве не знаю, что железо куют, пока горячо? Разве я не кровь от крови его?… Эх-хе-хе, старость не радость! На моем месте он сразу нашел бы слово, предлог, что угодно, а уж на всю жизнь приковал бы ее к себе – не увернулась бы! Да жаль, жаль… Девушку такой редкой красоты вряд ли встретишь снова. Счастье только раз стучится в наши двери, и если мы отворачиваемся от него или не замечаем вовремя, оно уходит и больше не возвращается.

Мама, усталая от беготни, с упавшими руками, с раскрасневшимися щеками, – нашлась мне все же голубка под стать! – сидела рядом с отцом и не сводила глаз с жениха и невесты. Она уже мысленно видела дом, полный внуков и внучек. Пусть, пусть у нас будет много детей, и, быть может, когда они подрастут, найдется среди них один побойчее других – сумеет переступить холм, отделяющий наше село от большого мира, и уйдет далеко-далеко, куда еще никому из наших земляков не случалось забираться. А у нее самой только двое – Тамара и я, и жаль терять нас в суете жизни.

Стоя посреди комнаты рядом с милой гостьей, погрузился в мечты и я. Неужели человеку нужно множество детей, чтобы он мог расстаться хотя бы с одним из них? Да ведь и ждать нужно столько времени! Когда еще под-, растут внуки! Когда еще найдется среди них смельчак!… Неужели, мама, вы поставили крест на мне? Если да, то вы жестоко ошиблись! Я и женатый уйду, куда суждено мне уйти. Актерская школа откроет двери нам обоим – мне и жене. С женой даже легче. По всему видать, и она не сробеет. Может, она почище меня актриса и к тому же красивее тех, что мелькают на экранах… А о внуках пусть мама не волнуется. Не знаю, как насчет полного дома, но двух-трех мы ей подарим непременно: пусть нянчится, пусть валандается с ними. Так ведь делают почти все, кто остается после учебы в городе. Житье там тесное, садиков мало. А у бабушек в селе дети растут как грибы, на свежем воздухе, на просторе. Они жадно впитывают родной язык, да и спелые черешни не пропадают на дереве…

Мечтал я. Мечтала мама. Мечтал и отец. Все о своем.

– Сын ваш хорошим женихом был бы, да только… – • Девушка внезапно пробудила нас от мыслей.

– Что?! – вскинулись мы разом.

– …замужем я. – Она неловко улыбнулась и повертела на пальце обручальное кольцо.

Маму как громом поразило. Она сразу съежилась, как воздушный шарик, стала маленькой-маленькой. Радость вспорхнула с ее лица. Сдерживая прихлынувшие слезы, она опустила глаза на ладони и, споткнувшись взглядом о кольцо, забытое на пальце еще со дня свадьбы, начала ожесточенно вертеть его, словно хотела сорвать, сбросить, стереть, словно оно было виновато, что она не догадалась взглянуть на руку гостьи, прежде чем пригласить к нам.

Отец тяжело вздохнул, будто взбежал на три холма кряду, а надо было одолеть еще сотню.

Резкий порыв ветра стряхнул лепестки с черешни, что росла у дома.

Девушка не замешкалась. Она подняла чемодан и, тихо простившись с мамой, вышла. Никто из нас не догадался проводить ее. Мы молча уставились в пол, нам стыдно было смотреть друг на друга. Родители стыдились, что не для счастья произвели меня на свет: очень уж по сердцу пришлась им девушка. А у меня щеки горели, потому что отец и мать видели меня влюбленным и одураченным. Ладно, родители промахнулись, на то они и старики. Но где был мой разум, мои глаза? Надо было тут же придраться к чему-нибудь и отказаться от нее. Надо было найти у нее какой-нибудь изъян… даже если она совершенство! Такова моя жениховская роль. Я ее сам выбрал и не должен ни на шаг отклоняться… Что станешь делать, Костэкел, если завтра тебе приведут другую невесту, еще прекраснее этой и – без обручальной цепи на шее? Снова воспаришь к звездам и будешь радоваться, что возьмешь ее с собой в ученье? Еще слава богу, что в селах такие феи рождаются не каждый день, но гляди в оба: весной они стаями налетают из городов на практику. Покидают свой пыльный рай, истосковавшись по зелени, чистому воздуху полей, по любви. Спускаются с неба на горячих лебединых крыльях и зачаровывают тебя, и тут же, у твоих ворот, сбивают с пути, крадут мечты и все запутывают так, что потом до старости не распутаешь.

А сердце мое, пометавшись по телу в поисках выхода, понемногу успокоилось и вернулось на место. Мне даже как-то радостно стало. Зря грешат на себя старики: видит бог, я счастливчик, спасся и на этот раз. Чудом, правда, но спасся. И наши старые ворота снова заскрипели, открывая мне заветную дорогу.

А отец взглянул, и побагровел, и сказал гневно:

– Что сынок загнал телегу в болото и рад? Иляну-Косынзяну, волшебницу лесную, ищешь? На меньшее не согласен? На себя сперва посмотри! Хватит тебе и нашей сельчанки, такой же, как ты.

– Будто ты, отец, двадцать лет назад обошелся такой же! – возразил я. – Бабушка Анна сказывала, немало ты терпел из-за мамы. Били тебя ее братья, и от парней, что ее сватали, тоже немало колотушек схлопотал. А ведь не угомонился, пока не взял маму под свое крыло. Ее хотели выдать замуж в другое село, а ты вышел на дорогу с ружьем и увел ее. Целый месяц вы прятались в Валя Адынкэ, помнишь?

– Может, и ты умыкнешь эту, Костэкел? – улыбнулась мама сквозь слезы.

– С кольцом-то? Чтобы чью-то семью поломать? Нет, мама. На такие дела меня не толкайте. Мир велик, найдете мне еще невесту. А если устали бегать, отца пошлите, он сумеет…

Отец вскочил на ноги.

– Видала, Одокия? Мамалыга-то наша затвердела! До того уж заврался, что мелет, как мельница. Да еще хочет, чтоб мы свои надежды под его жернов сыпали. Беритесь, мол, дорогие родители, за руки и ступайте за тридевять земель да пригоните ему под нос табун невест, а его величество будет кривляться да задом вертеть, выбирая. Пока гвозди в наш гроб не заколотят!… Нет, братец, зря ты воображаешь, будто твои извороты скрыты от нас. Ты у меня как на ладони. За нос меня водишь, ждешь, чтобы вера и закон в моем сердце истребились. Смотри, парень! Брось хитрить! Не то, боюсь, лопнет мое терпенье, найду другие слова для тебя. Видит бог, боюсь. Грех с дуростью рядом ходит. Ведь выйду из себя да ненароком топор в руки возьму. Худа бы не было…