Однако «чрезмерное женолюбие» князя Владимира I можно сравнить с тем посланием, которое получила от Древлян княгиня Ольга: «Князья наши распасли землю нашу». Налицо особенность социальной роли князя — он является главой рода, сакральная сила которого зависит от плодородия во всех его видах и связывается напрямую с плодородием земли. Именно по этой причине крестьянин — богатырь Микула Селянинович («которого Земля любит») всегда превосходит князя — богатыря Вольгу.

Это, вероятно, указывает на их положение в социуме. Богатыри фактически не имеют права на брак (без одобрения его князем), так как в противном случае их социальный статус резко изменится и они смогут перейти к мирной жизни, труд в которой слабо совместим с богатырским. Если выразиться точнее, воинский труд женатого богатыря это уже, по всей вероятности, труд боярский.[642]

Косвенно на это указывает дружинная терминология: воины младшей дружины — «отроки» (статус до женитьбы), воины старшей дружины — «нарочитые мужи», «бояре», название цитадели, в которой обычно находилась дружина — «детинец». Бояре имели собственные дворы[643] и вотчины.[644] Даже наименование младшей дружины — «отроки» говорит об их переходном социальном статусе. По всей видимости, понятие «отрок» в обществе того времени было промежуточным для обозначения переходного состояния от статуса бесправного младшего в семье (которого могли продать — хлопца, паробка, «холопа») и до равноправного члена общины «людина», «мужа».

Отец-богатырь, как правило, имеет иной статус, чем его сын, еще не имеющий детей. Статус сына считается по отцу до тех пор, пока он не совершит своих «подвигов», которые позволят ему получить место в дружине, а затем — право на брак, который должен быть одобрен Князем, дружиной и обществом на пиру. Так, к примеру, Иван — Гостиный сын, Дюк — сын боярина, Добрыня Никитич — сын гостя и т. д.

Семья сама по себе не считается в былинах заслугой героя, она считается его правом, которое можно отнять в том случае, если труд героя не очевиден.

Весьма характерно в этой связи рассуждение богатырки-поляницы Настасьи Микуличны в былине о Добрыне и Настасье:

Как правило, в тех случаях, когда рассматриваются браки богатырей, то ученые обращают внимание на то обстоятельство, что браки с «женщинами из иного мира» являются неудачными (за исключением брака Добрыни Никитича и поленицы Настасьи Микуличны[646]). При этом они напрочь забывают о тех случаях в эпической социальной практике, когда женщина явно происходит «из нашего мира» — Киевская «еретница» Маринка, жена Пермяты и т. д.

Вместе с тем, по какой-то непонятной причине, практически никто из исследователей не обращает внимания на то, зачем, как и с какой целью эпический богатырь вступает в брак.

Еще более запутанным является вопрос о том, отделимы ли вообще друг от друга понятия брака и войны в героическом эпосе. Нет ни одного случая, когда герой взял себе жену без боя или противостояния либо с невестой, либо с ее женихом, либо с отцом невесты, либо с ее братьями. Доблесть богатыря отражается в поединке и сватовство героя с самого начала напоминает военный поход.[647] Напутствие князя Владимира при этом:

Но смысл подобного, насильственного в большинстве случаев, брака не в том, чтобы взять в жены девушку против ее воли (нечестью) — этим похвалиться нельзя по общему правилу, а в том, чтобы «отбить» невесту у другого богатыря: «Ряженой кус, да не суженому есть[648]», подчеркивая свое молодечество и удаль.

Создается устойчивое впечатление, что бой оказывается необходимым условием для заключения брака и в том случае, если социальный статус жениха вызывает какие-либо сомнения у заинтересованных лиц. Социальный статус жениха считается в эпосе низким в двух случаях: если он был известен как слуга (холоп[649]), либо если он данник (при заключении династического брака). Аналогично этому в ПВЛ Рогнеда ответила сватам Владимира: «Не хочу розути робичича, но Ярополка хочу».[650]

Необходимо подчеркнуть, что добывание невест «нечестью» «не поощряется» и в летописных источниках, поляне, в частности, предпочитали «законный» брак,[651] а не «умыканье», но аналоги такому поведению богатырей (сватовство и увоз невесты силой) там тоже присутствуют — «И приде Володимерь на Полотескъ, и уби Рогъволода и сына его два, и дъчерь его поя женъ».[652]

При этом надо ясно осознавать, что под понятие «умыкания» большинство случаев «богатырского» сватовства не подпадают, поскольку жених и невеста уходили по взаимному согласию («… у воды с нею же кто свещашеся»[653]). Такой тип брака можно наблюдать в сюжете о Михаиле Потыке и Марье Лебедь Белой, которая:

Существует вероятность того, что в наиболее полном виде классический процесс «умычки» раскрывается в сказках, где особое внимание уделяется «бытовым» деталям, когда герой вблизи водоема крадет одежду одной из девушек (лебединые перышки, крылышки и т. п.), соглашаясь отдать ей все это только после обещания выйти за него замуж.

Благодаря данным этнографии можно заметить, что образ «невесты-утки» является «типическим местом» многих свадебных обрядов.[655]

Фактически, в подобных обстоятельствах добывание невесты является не столько целью богатыря, сколько средством, благодаря которому он пытается достичь желаемого социального статуса. Необходимо, по-видимому, различать добывание невест как подвиг и семейно-брачные отношения как насущную (функционально обусловленную) социальную потребность.

Женатый богатырь может не совершать военных подвигов (после свадьбы по традиции он считается совершеннолетним и обязан вести свое хозяйство, что обуславливает его переход к занятиям, приносящим более регулярный доход).

Таким образом, самостоятельным субъектом социальной практики личность (независимо от половой принадлежности) непосредственно являться не может. Она всегда представлена как неотъемлемая часть рода, напрямую подчиненная его главе. Минимальной ячейкой (первоначальной частью) рода, способной занять место в иерархии общества является семья поэтому заключение брака (в любой его форме) и создание семьи являются объективно необходимыми для осуществления личностью самостоятельной социальной практики.