Вне себя от ужаса вернулась она час тому назад от колодца и шепнула тете Софи, что она видела фрейлейн Гретхен живехонькую и одну-одинешеньку у окна «комнаты привидений».

Ну и получила же она нагоняй за свое жалкое суеверие. Тетя Софи так намылила ей голову, что она этого не забудет до конца своей жизни. О, как глупа и слепа старая Бэрбэ, она приняла милую Гретхен за даму с рубинами, подняла своим криком на ноги весь дом и на сестру натравила злючку, что сидит в конторе, – ох, и что же он ей наговорил!

Нет, она действительно не стоила того, чтобы милосердный Бог позволял на нее светить солнцу, и теперь она, кажется, готова откусить себе язык, только бы не проронить ни слова о чертовщине там в коридоре. Она размышляла так, сидя на кухонной скамейке, и горько плакала, закрывшись фартуком.

Маргарита и тетя Софи ходили между тем взад и вперед по общей комнате. Девушка, обняв тетку, рассказывала ей о перевороте, совершившемся в родительском доме. В комнате было темно, зажженную лампу вынесли, никто не должен был видеть, что тетя плакала, такую сентиментальность она позволяла себе чрезвычайно редко. Но разве не жалко было, что человек ходил около нее девять лет, скрывая свои душевные муки? А она беззаботно радовалась жизни, не подозревая, что в доме разыгралась подобная драма!

И ребенок, милый, чудный мальчик, никогда не переступал порога отцовского дома, никогда не ел за отцовским столом – сердце Болдуина должно было обливаться кровью!

– Боже, чего только не делают люди, чтобы занять высокое положение! – сказала она в заключение, вытирая слезы. – Господь создал их безоружными и мирными, но они оттачивают свои языки, как острые ножи, заковывают сердца в железные панцири, чтобы на земле никогда не было мира.

Конторы буря еще не коснулась. Молодой строгий хозяин сидел за книгами и считал. Он и не воображал, что маленькая ручка постучится в дверь этой комнаты и ненавистный мальчишка из пакгауза потребует, чтобы его впустили, дали ему место и голос, и потребует по праву.

Глава двадцать восьмая

Советница и на другой день не перестала сердиться, она никого не желала видеть, к ней входила только горничная, и когда ландрат, возвратившись в двенадцать часов со службы, попросил позволения войти, ему отказали, так как нервы старой дамы еще слишком расстроены и ей нужен покой. Он пожал плечами и больше не пытался нарушить самовольное заключение своей матери.

Немного погодя он сошел вниз, в бельэтаж, в ожидании лошади, которую велел себе оседлать.

Маргарита была одна в предназначенных для дедушки комнатах, в которых она заканчивала уборку. Ей надо было еще засветло ехать в карете в Дамбах, чтобы завтра утром возвратиться с дедушкой.

Она уже сегодня виделась с Гербертом. Он побывал рано утром в пакгаузе, принес ей поклон от маленького брата и успокоил насчет больной, которой нисколько не повредило вчерашнее потрясение, напротив, доктор нашел, что она быстро идет к выздоровлению.

Теперь Герберт опять пришел, чтобы посмотреть, как все устроено. Маргарита поставила красивый старинный, принадлежащий Лампрехтам шахматный столик под полку для трубок. Ландрат смотрел от двери на уютную комнату.

– Ах, как здесь хорошо! – воскликнул он, подходя ближе. – Наш больной не пожалеет о своем уединенном павильоне! Я рад, что он, наконец, поселится с нами! Мы будем вместе ухаживать за ним, и заботиться о его удобствах и здоровье. Да, Маргарита? Что это будет за прекрасная, задушевная жизнь.

Она стояла, отвернувшись, поправляя складки портьеры.

– Для меня нет ничего приятнее, чем быть с дедушкой, – отвечала она, не оборачиваясь. – Но маленький брат имеет на меня теперь тоже права, и привыкнет ли к нему так скоро старик, чтобы переносить его присутствие, – это еще вопрос. Так что мне придется делить свое время между ними обоими.

– Совершенно справедливо, – согласился ландрат. – Однако надо выяснить еще одно. Ничего не может быть естественнее, чем то, что молодые стремятся к молодым, и мы, двое стариков, мой добрый отец и я, не можем требовать, чтобы ты жертвовала нам все свое время. Но не найдешь ли ты возможным уделять нам иногда вечерком часок-другой для беседы, а? Ты согласна?

Она обернулась к нему с мимолетной улыбкой, а он уже взял со стола цилиндр, и его незастегнутое пальто позволяло видеть, что на нем был надет безупречно сшитый элегантный фрак.

Он заметил ее удивленный взгляд.

– Да, сегодня мне предстоит много дел. Во-первых, я должен сообщить отцу о переменах, происшедших в вашем семействе, а во-вторых, – он приостановился на минуту и потом прибавил поспешно с внезапной решимостью: – Ты первая слышишь это от меня, даже мать моя еще ничего не знает – я еду на обручение в Принценгоф.

Она побледнела, как полотно, и невольно схватилась за сердце.

– Так я могу наперед пожелать тебе счастья? – беззвучно проговорила она.

– Нет еще, Маргарита, – удержал он ее, и на лице его внезапно выразилось глубокое волнение, однако он быстро овладел собой. – Сегодня вечером я заеду на обратном пути в Дамбах, и ты увидишь дядю счастливым.

Он сделал прощальный жест рукой и поспешно вышел. Не прошло и нескольких минут, как он уже ехал по рынку.

Маргарита осталась недвижимо стоять у окна. Судорожно прижав к груди руки, смотрела она на простиравшееся над обширным рынком небо, которое сегодня затемняли серые тучи.

В жилах ее будто остановилась кровь, и вместе с тем она чувствовала смертельную усталость, словно ее поверг на землю какой-то удар… Вот до чего она дошла.

Несколько месяцев тому назад весь мир казался ей тесным; в своей гордости, молодом веселье и стремлении к свободе она не признавала никаких оков, а теперь в ее жалком уме преобладала одна мысль, и ее бедное сердце беспомощно корчилось в прахе, будто отданное на осмеяние тем, кто охотно пресмыкается по земле и ненавидит и преследует людей с гордой душой.

Но свет не должен знать о мучивших ее мыслях, о ее сердечной ране. Сколько людей хранили всю жизнь и уносили с собой в могилу тайну, о которой никто не подозревал. И она постарается найти в себе силу для такого подвига, научится спокойно смотреть в глаза, имеющие над ней такую власть; и чего бы это ей ни стоило, она будет ласкова с ненавистной красавицей, будет бывать в доме, где ее высокородная тетушка станет полновластной хозяйкой.

Через некоторое время Маргарита сошла в общую комнату и начала собираться в Дамбах. Тетя Софи ворчала, что она не пьет кофе, и не притронулась к пирогу, специально испеченному для нее сокрушенной Бэрбэ, но молодая девушка вряд ли слышала то, что ей говорили. Она молча завязывала ленты шляпы и вдруг обняла тетю Софи за шею, внезапно почувствовав глубокое страстное желание, как в детстве, искать прибежища в печали на груди тети и сказать ей на ухо все, что волновало сердце, – любящая воспитательница всегда умела ее успокоить.

Но нет, не надо поддаваться слабости: тетя не должна знать, что она несчастна, это причинило бы ей большое горе!

И так, не проронив ни слова, она села в карету и, выехав из города, опустила окно. С юга в лицо дул легкий ветер, который растапливает своим дыханием неподвижный лед, текущий потоком слез, освобождает деревья и кусты от тяжелого снежного покрова, пробуждает в природе жизнь и движение, оживляет и сердце человека, – начиналась оттепель.

Мягкие сумерки спускались на землю; жесткие, резкие тени зимнего освещения погасли, слившись в однообразный нежный серый колорит, и на его фоне тут и там вспыхивали отдельные огоньки деревенских домиков.

Направо, под старыми ореховыми деревьями, словно жемчужная цепь, сияли слабым золотистым блеском окна Принценгофа – то горели обручальные свечи.

Маргарита прижалась в угол кареты, и только когда кучер свернул по шоссе на дорогу к фабрике и Принценгоф остался позади, подняла глаза, робко и нерешительно, как боязливый ребенок, который хочет удостовериться, что страшное видение исчезло.