– Я ищу впечатлений? – повторила молодая девушка, гордо откидывая голову. – Но так как этот отвратительный порок никогда не касался моей души, я отклоняю подобное обвинение. И как могу я согласиться, что второй брак с непорочной, высокообразованной девушкой мог обесчестить человека и запятнать его имя? – Она покачала головой. – Не сердись, пожалуйста, милая бабушка, но ведь и ты вторая жена, что не мешает тебе и дедушке пользоваться всеобщим уважением.

– Какая дерзость! – вскипела старуха. – Как смеешь ты сравнивать меня со всякой встречной проходимкой! Ты… Но к чему я горячусь! – прервала она сама себя, выпрямляя с достоинством свою миниатюрную фигурку. – Тут одно сплошное мошенничество, шантаж со стороны родителей. Да и где она таскается? Мы делаем ей много чести, что даже говорим о ней.

– Она умерла, бабушка! Не позорь ее хоть в могиле! – воскликнула возмущенная Маргарита. – Ты не должна этого делать уже ради чести нашей фамилии, потому что, как ты ни старайся себя обманывать, но она была второй женой моего отца.

– Да, Грета? Спрошу тебя только одно – где документы, которыми это можно доказать? Положим, что все было именно так, как утверждают эти люди из пакгауза и ты вместе с ними в каком-то невероятном ослеплении, положим, что твоему отцу, действительно внезапная смерть помешала, открыто признать свой тайный брак. Тогда в оставшихся после него бумагах должно было найтись что-нибудь, относящееся к этому делу. Между тем там нет ничего подобного. Даже никакой собственноручной заметки, не говоря уже о документах. Пойду еще дальше. Если я даже допущу, что подобные документы действительно существовали, – она на минуту остановилась, – то мы непременно придем к заключению, что покойный сам уничтожил их, потому что не хотел предавать этого дела гласности. И этого, по моему мнению, достаточно, чтобы ты бросила свою безумную идею и не старалась больше выполнить его мнимую последнюю волю.

Маргарита отшатнулась, словно наступила на змею.

– Неужели ты говоришь это серьезно, бабушка? Что тебе сделал мой отец, что ты подозреваешь его в мошенничестве? Ах, какое жестокое наказание за его нерешительность, за боязнь людского суда и сословных предрассудков, этого Молоха, поглощающего счастье стольких людей! Уж и при жизни несчастная слабость стоила ему невыразимых мук и душевного разлада! И в заключение ужасная смерть, которая не дала ему возможности загладить свою вину на земле. Но я знаю, чего он хотел, да, благодарение Богу, я знаю это, и буду стараться снять с его памяти то клеймо, которое налагает на нее подобное подозрение.

– Чтобы произвести скандал на весь город, да, Грета? – дополнила с едкой насмешкой бабушка. – О, как ты ослеплена! Все это теперешний сумасшедший идеализм, который мчится вперед, ничего не видя, не слушая и даже не спрашивая, что он опрокидывает на своем пути, лишь бы только добиться утверждения своей ложной мечты, своего фантастически превратного сентиментального мировоззрения. Впрочем, как бы ты ни истолковывала слова своего отца, я останусь при мнении, что он сам желал набросить покров на темные страницы своей жизни. И он должен был этого желать хотя бы ради нас, я хочу сказать, ради фамилии Маршаль. Мы ничем не заслужили, чтобы по его вине упала тень и на наше безупречное имя, чтобы о нас тоже заговорили в городе и при дворе, и главное теперь, когда мы готовимся породниться с этим высоким кругом. Итак, прежде всего надо помешать распространению слуха о шантаже старого Ленца – злой свет всегда верит дурному, начнутся сплетни, и никакие, даже ясные как день, доказательства не помогут. Спастись от этого можно разве деньгами. Вам, правда, придется поплатиться парой тысяч талеров, но вы дадите отступного с тем, чтобы старый прожектер убрался отсюда подобру-поздорову, хоть туда, откуда он, по несчастью, явился к нам.

– А ребенок? Что станется с мальчиком, имеющим равные права с Рейнгольдом и со мной? – воскликнула, сверкнув глазами, Маргарита. – Неужели мы его прогоним из нашего дома, лишив полагающейся ему по всем правам части наследства, отняв у него имя, с которым он родился? И ты хочешь, чтобы я жила с этой чудовищной ложью на совести? Могла бы я открыто смотреть в глаза честным людям, сознавая, что пользуюсь крадеными деньгами, что обманом лишила ребенка самого дорогого для человека – уважаемого имени его отца! И ты, бабушка, требуешь этого от меня, твоей внучки?

– Глупая фантазерка! Верь мне, этого потребуют от тебя все благоразумные люди, все те, кто дорожит честью и репутацией своего дома.

– Только не Герберт! – воскликнула со страстным протестом молодая девушка.

– Герберт? – резко переспросила с высокомерным удивлением советница. – Ты опять вспомнила детство. Дядя, хочешь ты сказать.

Получив этот выговор, молодая девушка изменилась в лице.

– Ну, хорошо, дядя, – поспешно поправилась она. – Он никогда не примкнет к тем бессовестным благоразумным людям, никогда, никогда! Я это знаю! Пусть он решит.

– Боже сохрани! Не смей ему об этом говорить, пока…

– Пока что, мама? – вдруг спросил ландрат из своей комнаты.

Старуха вздрогнула от испуга, будто пораженная громом.

– А, ты уже вернулся, Герберт, – смущенно проговорила она, поворачиваясь к двери. – Ты явился так неожиданно.

– Ты ошибаешься. Я давно стою здесь в дверях, только на меня никто не обратил внимания. – И с этими словами он вошел в комнату.

Лицо его было серьезно, даже мрачно, но молодой девушке показалось, что глаза его радостно блеснули при взгляде на нее.

– Я бы немедленно скромно удалился, – сказал он матери, – если бы твой горячий разговор с Маргаритой не касался и меня – ведь ты знаешь, что я принял на себя выяснение этого дела.

– Что же ты хочешь выяснить, когда ты сам убедился, что нет никаких законных доказательств? – спросила, вся, трясясь от злости, старая дама. – По мне, пожалуй, проливайте свет на это позорное пятно, но чего вы этим достигнете? Тебя, Герберт, я совсем не понимаю! Ведь ясно, что если бумаги и существовали, в чем я сильно сомневаюсь, то они были преднамеренно уничтожены. Пойми, что, раздувая это отвратительное дело, ты совершаешь тяжкий грех против Болдуина.

– Как! Ты называешь грехом то, что я хочу исправить его вину? – рассердился в свою очередь сын. – Впрочем, мне все равно, хотел ли покойный скрыть свой поступок или нет, я вступаюсь за права живого и не допущу, чтобы его, их лишили. Я уже знаю слишком много, чтобы оставить невыясненным «это отвратительное дело», как ты называешь внезапно возникший вопрос. Или ты думаешь, что я соглашусь быть пассивным сообщником тайной вины? Маргарита говорит из…

– Не повторяй мне ее бредней! – воскликнула советница, с ожесточением отмахиваясь от него руками. – Всякий знает, что такой праздной девушке достаточно малейшего повода, чтобы разыгралась ее фантазия.

Ландрат обернулся к молодой девушке.

– Не принимай этого близко к сердцу, Маргарита, – сказал он.

– С какой любовью ты ее утешаешь! – насмешливо отозвалась мать. – Ты, кажется, становишься нежным дядей, хотя прежде не чувствовал ни малейшей симпатии к старшей дочери покойной Фанни! Пусть так! Идите оба против меня, которая одна не потеряла головы! Меня вы не убедите, пока я не увижу документов.

– Ты хочешь видеть документы, мама? – спокойно и твердо возразил ей Герберт. – В Лондоне, вероятно, не сгорели церковные книги.

– О боже! Этим ты хочешь сказать, дядя, что мой отец сам уничтожил бывшие у него бумаги? – воскликнула с каким-то тихим отчаянием Маргарита. – Это неправда! Он этого не сделал! Я буду защищать его до последнего, и бороться против этого позорного подозрения! В Лондон не понадобится ехать, в этом я твердо уверена, бумаги должны быть здесь, надо только лучше поискать.

– К сожалению, я не могу оставить тебя в заблуждении, – возразил Герберт. – Мы добросовестно пересмотрели все оставшиеся бумаги, все документы, даже торговые книги, от нашего внимания не ускользнул ни один клочок письма. Я обыскал весь бельэтаж, смотрел и в ящиках столов в парадных комнатах, в которые никогда ничего не клали.