Ладно. Может быть, я такую дрянь о МХАТе пишу, что – я сейчас, кстати, смеюсь – на открытии моем из всего МХАТа один только

Давыдов был. А ведь я весь театр пригласил. Заняты? Тяжело?

Больно? Я – не ты? Людей было – не протолкнуться, да всё лучшие, а из МХАТа – Давыдов. А ведь такие штучки – не простые. Точные.

Киношники, кто действительно не смог, весь день вчера звонили, просили прощения, из МХАТа – ноль. Какая-то душевная небрежность и именно по системе Станиславского. Вспоминаю кадры с самим

Константином Сергеевичем, особенно как он репетировал с какой-то актрисою (забыл, какой) и учил вранью (38-й год) – и никакой трагедии: просто врун учит вранью бедную женщину. Ладно, сейчас меня повезут делать кардиограмму в космическую больницу.

10 декабря

Да, вспомнил, Орлов сказал, что ты сейчас с Лесковым.

1998 год

2 января

Ну вот, Леночка, я и дома. 17 декабря меня, тихо подыхающего, отвезли в больницу, 30-го выписали. А дневник, чтобы записать “ ну вот, Леночка, я и дома ” нашел только что, да и то предполагаю, что случайно. Мог бы еще три дня искать. Теперь, когда тебя в доме нет, ничего найти нельзя, поскольку наша комната стала частью жилой площади. Всего лишь.

Хожу я, хоть меня и выписали, едва-едва, в основном лежу.

3 января

Оперировали меня 23 декабря. В коридоре, возле операционной, надо мной склонился Гетон, спросил: “Тебя куда? ” Он пришел выспросить, где у меня дома лежит техпаспорт от машины, а тут такая картина, наверное, ужасная, поскольку в член мне вставили катетер. Когда меня повезли в операционную, я услышал: “Шерстюк, держись, мы ведь с тобой солдаты! ” А в операционной подо мной развалилось кресло. Тетушки принялись его чинить, а оно не чинится. Голова и ноги провалились вниз. Меня давай привязывать, втыкать капельницы, а я в позе радуги. Говорю злобно: “Вы вообще-то готовитесь к операции? ” – “Готовимся!” -

“Историю болезни читаете? ” – “Читаем-читаем. А у вас что, на работе такое не случается?” – “Никогда! ” – “Не может быть ”. “Может. Когда у вас кресло последний раз развалилось? ” – “Лет двадцать назад ”.- “Надо не историю болезни читать, а историю человека ”.

Тут меня вкололи, и пришел я в себя уже в палате. Теперь,

Леночка, если меня на улице возьмут, то посадят как наркомана: руки от капельницы все исколоты. Однако гемоглобин и давление подняли, кровотечение остановили. Теперь я другой человек: язва желудка, цирроз печени. Диета, режим, сон, спокойствие.

Мне, чтоб выздороветь, я так понял, тебя нужно забыть. Или – захотеть жить, чтобы… Чтобы что? Не знаю. Леночка, Ирка, твоя поклонница, принесла журналы с твоими фотографиями. Потом пришел

Юрка Мочалов, мы пообедали, а чай пошли пить в нашу комнату. Я пощелкал дистанционным управлением, а по телику… ну это все, эти все персонажи. Я говорю: “Юрка, знаешь, я не могу сейчас смотреть на всех наших актрис, даже на тех, что раньше казались вроде бы ничего. Всё вдруг стало видно, всю подноготную: и про три рубля, и просто про гнусь изнутри, а если не гнусь, то пустоту или дурной вкус, а что еще хуже, видно, как день ото дня бездарнеют ”. “Да, с женщинами актрисами, – сказал Юрка, – у нас все хуже и хуже. Мужики еще есть, а женщин совсем нет. Эх,

Ленка, как ты нас всех подвела! Такой, как ты, эх, – он вздохнул, – нет ”. “Ленка была последняя актриса ”,- сказал я.

Вот так мы поговорили. Потом пришел Юрка Проскуряков и прочитал лекцию, как мне выжить. По его словам, я должен сдохнуть, но стоит мне только расхотеть – все это он говорил медицинскими терминами, – то не только поправлюсь, но еще и стану амбалом.

Только обязательно надо есть пикногенол. Все, кто его ест, – амбалы, которые живут до 144-х лет.

4 января

Проснулся в кошмаре. Леночка, ты мне снилась. Я к тебе приставал, а ты мне со смехом отказывала. Сейчас плохо помню, говорила что-то вроде: “Ну это совсем порнуха ”. Настроение мрачнейшее.

Если я соберусь написать историю нашей любви, то боюсь, что дам тебе много поводов смеяться надо мной или огорчаться. Ты знаешь, какая у меня память. Вовсе не твоя. Потому, если я все же соберусь, буду просить у Богородицы, чтобы Она разрешила тебе мне помогать. Ты знаешь мою склонность забывать все дурное и глупое, говорят, присущую вспыльчивым людям. Я думаю, это не совсем так, ведь и ты была вспыльчива. О чем я сейчас? Я вспомнил, как попросил тебя выйти за меня замуж. Мы сидели за столом на нашей кухне. Ты строгала капусту, я смотрел на тебя и вдруг, неожиданно для себя, сказал:

– Выходи за меня замуж.

– Что?

Я помню, как засияли твои глаза.

– Выходи за меня замуж.

Ты опустила глаза к капусте и, улыбаясь едва-едва, тихо сказала:

– Хорошо.

31 января 1987 года мы поженились. У таксиста, который нас вез в загс, звучали “Две звезды ” в исполнении Пугачевой и Кузьмина. У таксиста, который вез нас из загса, звучало то же самое. “ Нет,

– говорила ты, когда мы вспоминали об этом, “Две звезды ” и еще… ” Что еще? Видишь, какая у меня память? Но то, что

Пугачева, – это точно. А вот когда я попросил тебя выйти за меня замуж, точно не помню. Может быть, в сентябре 86-го?

7 января

Поздравляю, родная, с Рождеством Христовым. Врачи прописали мне иногда гулять обязательно с сопровождением. Если придет Виолетта

Борисовна, то постараюсь добраться до мастерской и прихватить там одну черно-белую пленку, старую-старую, еще до отъезда Чучи в Германию, может быть, мы там есть. Пусть Ирка напечатает.

10 января

Сбылась твоя мечта, родная, квартиру освятили. В связи с тем, что я не могу дойти до церкви, а если и дойду, то вряд ли выстою хотя бы полчаса, отец Сергий, с которым мы, помнишь, познакомились на премьере “ Мусульманина ”, пришел к нам домой.

Сперва освятил квартиру, потом соборовал меня, а потом, уже после исповеди, причастил. Мама очень довольна. Базиль сказал, что, несмотря на то, что и так любит наш дом, теперь значительно лучше и легче. После больницы он боялся, что я в нем сойду с ума и врежу дуба. Теперь он спокоен.

11 января

Как-то, когда я учился в Университете, на ул. Горького, недалеко от Пушкинской, я остановил девушку – это был один из тех случаев, когда я мог пристать даже на улице, в метро, в библиотеке – да где угодно. Главное – пристать, а там как получится. Семидесятые годы в конце концов. Уже не хиппи, еще не дядя. Которым так и не успел стать. Как я остановил, не помню, помню, что она не очень-то хотела. На улице она не знакомилась. Давай не на улице. “ Я спешу на репетицию ”.- “

Куда? ” – “ В учебный театр ”. Мы свернули к учебному театру в

Гнездниковский переулок. “ Во сколько кончится репетиция?” -

“Точно не знаю. Может быть… ” – Она назвала время. Не помню, во что она была одета. Во что-то светлое, во что-то приличествующее концу семидесятых. Светлые волосы, светлые глаза. “ Я буду ждать ”.- “ Зачем? Может, не стоит? ” Разумеется , я не помню деталей. Но помню ощущения: она была очень сильной, сильнее меня… как личность. Вот запомнил же я это ощущение. Я бесцельно слонялся по улицам, а у нее была цель жизни. Она скрылась в дверях театра. Я забыл спросить ее имя. Вернулся на

Горького. Послонялся. С кем-то встретился. Дошел до кафе

“Север ”. Все наши места: мои, твои, всех нас. ВТО напротив.

Вернулся к театру, почитал репертуар, помялся и зашел. Вахтерша на входе спросила: “Куда? ” – “На репетицию ”. Зашел в зал: сцена пуста, наверное, не начинали. Я никогда не был в учебном театре, но знал, что могли репетировать и не на сцене, а в каком-то маленьком помещении. Влез на сцену, крикнул: “А-у!.. ”

А могли репетицию отменить. “А-у!.. ” Ушел из театра и никогда больше в нем не был. К предполагаемому концу репетиции не пришел.

– Ты говоришь, это была я?

– Мне кажется, ты. А ты не помнишь?

– На улице часто приставали.

– Но вспомни: или май, или июнь, учебный театр, репетиция.