– Сколько на свете жулья! – сказал Верлин меланхолически.- Совет директоров СП "Аурум" не может принять вашей отставки, господин Татаринов. Мы можем предложить вам в связи с расширением круга обязанностей повышение заработной платы на пятьдесят процентов, с выплатой разницы в виде премий наличными деньгами.

Учитывая канадские налоговые законы, это означало повышение зарплаты почти вдвое. У меня в голове сразу бы, признаться, замаячили переезд в новую квартиру, поездка в Италию и покупка норковой шубы

Жозефине.

– Нет,- сказал Алексей.

Я подумал о пособии по безработице, о сквозняке на обшарпанной террасе, о том, что, когда сломается компьютер, его будет не на что починить, о тех унизительных объяснениях, которые придется давать Даше на просьбы о новой электронной игрушке.

– Слушай, Татарин,- назвал его Безуглов старой школьной кличкой,- ну вот ты тут в Москве блещешь, выеживаешься как хочешь, девки там, водочка, песенки под лиру, цветочки, тусовка – класс. Ну уйдешь, хотя нам никому этого не хочется,- знаешь ты уже слишком много. А на какие деньги ты будешь приезжать, а? Так и будешь дальше на своем сытом Западе жить на гроши? Тебя Верлин из грязи вытащил, неблагодарная ты тварь! Ты с нормальными людьми занимаешься нормальным бизнесом!

Алексей молчал, перебирая страницы своего злополучного доклада. Документ был набран почти профессионально – с графиками, иллюстрациями, просканированными фотографиями тушинского котлована, по которому неприкаянно бродили человек десять пьяных рабочих.

– Гордые! – воскликнул Зеленов.- Имя у нас есть! Безупречная честность! Никому и никогда мы не лгали! Мы всю жизнь бескорыстно служили высокому искусству! Так?

– Не издевайся,- сказал АТ, насторожившись.

– А ведь ты мне тогда солгал, Алешка! На Лубянке-то. Помнишь нашу беседу? Эссе антисоветское ты написал, помнишь? С тех пор пока ты жировал на своем Западе, мы тоже не сидели сложа руки. Он достал из портфеля серо-коричневый скоросшиватель с печатью "Хранить вечно" и потряс им в воздухе.- Хочешь, чтоб я молчал, или объяснить присутствующим историю этой рукописи? Может быть, устроим тут текстологическую дискуссию об авторстве? Я ведь не ошибаюсь, она должна выйти в будущем месяце в "Экзотерическом вестнике" уже без таинственных штучек, то есть под твоим именем, так?.. Это оригинал. Желаешь получить? Увольняться раздумал?

Алексей, кивнув, протянул руку за папкой.

Алексею и мне предстояла не просто пьянка, а деловая встреча, хотя и с весьма странными партнерами.

– Первым делом водочки, разумеется,- потирал руки Ртищев. Замороженной. Тем более при такой закуске!

Стол ресторана "София", накрытый белой льняной скатертью с умеренным количеством желтоватых пятен, ломился от советских яств, чуть обветренных, чуть потерявших цвет и консистенцию, но для местных жителей в те годы оставался пределом мечтаний. Ртищев нерешительно посматривал на меня. Чтобы не мучить аэда, я раскрутил сложенную конусом салфетку и положил ее на колени. Он с облегчением последовал моему примеру.

– Ты смотри, Жора, язык! Да еще и копченый! А колбаса какая!

Ей-богу, я всегда говорил, что в этой стране все есть, надо только знать места. Икра! Откуда что берется? Слушай, Алексей, а ты не разоришься?

– Фирма платит,- усмехнулся АТ,- да и в любом случае это копейки по сравнению с монреальскими ресторанами. Куда я, кстати, вовсе не ходок.

– А почему сюда не ринется пол-Москвы?

– Во-первых, бедность,- сказал я.- Во-вторых, если вспомнить мое экономическое образование, в Советском Союзе ходит не одна валюта, а несколько десятков. Рубль только выглядит рублем, но его покупательная способность различна в зависимости от географии и общественного положения обладателя. Сюда пускают далеко не всех.

– Как же нас пустили?

– А мы люди непростые. Мы – фирма "Канадское золото", столик забронирован по телефону. Так что, водки? Или все же начнем с более приличного? У вас с шампанским как? – спросил он подошедшего официанта.- "Советское полусладкое"? А какого завода – ростовского? Н-да.

– Есть новосветское,- сказал официант с вызовом, косясь на грязный свитер Ртищева и кургузый синий костюмчик бородатого Белоглинского, напоминавший школьную форму.- Брют. Вам недорого будет?

– На бедность не жалуемся,- осклабился Алексей.- Две бутылки для начала, ледяного.

Шампанское оказалось немногим хуже "Вдовы Клико", а уж компания и точно была более приятной. (Надо ли объяснять, что, посмеиваясь над двумя аэдами, я от души старался усмотреть в их юродстве ту высшую силу, которая двигала – как я точно знал! -их словами и поступками. Правда, это удавалось не всегда.) Несмотря на очередь у дверей, большинство столиков пустовало. В дальнем углу зала настраивал инструменты эстрадный квартет, и массивная крашеная блондинка средних лет, в длинном платье с люрексом постукивала пальцем по микрофону. Я вздохнул, предвидя обычную советскую пытку, связанную с посещением ресторанов,-музыку оглушительную, старомодную и фальшивую. Впрочем, последнее слово отчасти соответствовало и самой нашей встрече. После вчерашнего скандала я не узнавал Алексея. Он перестал смеяться и говорил, словно оправлялся от инсульта, короткими, невыразительными фразами.

– Вам не кажется, ребята, что мы снова становимся никому не нужны? – вдруг спросил Алексей.

– Кажется,- с готовностью ответил Белоглинский.- Особенно после звездного часа на баррикадах. Вдруг словно сломалось что-то. На наш прошлый концерт неделю назад пришли двенадцать человек, да и то все те же, что приходили на выступления еще при Брежневе, в частных квартирах. И роман твой, между прочим, не расходится. А что делать? Хорошо Петру, он, кроме себя, никого не кормит.

Белоглинский растил сына, и платил алименты (уж не знаю с каких заработков) первой жене с пятнадцатилетней дочерью.

– Кормить – не главное,- возразил Ртищев.- Подумаешь! С голоду никто не умирает. Ты мне лучше объясни, почему раньше мы пели больше, чем пили, а теперь наоборот. И даже неугомонный наш АТ вместо эллонов сочинил препаршивейший, надо сказать, роман. Не обижайся, Алеша,- добавил он торопливо.- Я боюсь, что не им мы не нужны,- он обвел рукою постепенно наполнявшийся разношерстной публикой зал ресторана,- а самим себе. Наше время кончается.

– И что же,- с интересом спросил АТ,- так и будем ждать конца, как быки, ведомые на заклание?

– Сие от нас не зависит! – засмеялся Ртищев.- Творчество – от Бога. Я помню твою юношескую теорию о том, что молчание возникает из-за несоответствия между образом жизни и внутренним миром и для борьбы с ним нужно, пускай даже насильно и против собственнойволи, менять судьбу. Но результаты получатся искусственные, вроде твоего романа. Не сердись, но аэд ты выдающийся, а писатель средний, я положительно не понимаю, зачем тебе размениваться.

– Ты все о творчестве,- недовольно сказал АТ,- но мы ведь не только аэды. Я в отличие от вас научился бороться за существование. Более того, я знаю, что в ближайшие годы это предстоит и вам. Больше не будет в России должности бойлерщика, водки по три шестьдесят две и сердобольных красоток. И путевок в дом творчества Союзаэкзотериков тоже не будет. Все станет, как в Америке, только хуже. Вот почему я убедил Верлина предложить вам помощь.

Он заказал третью бутылку шампанского и несколько оживился. Я знал, что Белоглинский уже кое-как пытается сражаться за существование. Ртищев же по-прежнему жил Бог весть на что. Все предложение заняло минуты три.

– Роскошно,- сказал Георгий.- Говорили мне о том, какое хлебное дело реклама, и раньше, но выходов как-то не было. Ей-богу, здорово!

– Дурак,- отчетливо произнес захмелевший Ртищев. Коллаборационист. Столько лет выдержал при паскудном режиме, а как только запахло деньгами – сломался? Ты думаешь, что это племя младое, незнакомое – лучше прежних? И ты готов лизать им задницу?