— Ой, не могу! Невозможно, какая вкуснятина!
Конечно, картошка в домовой кухне была совсем не такой, но все же это была любимая Наташина жареная картошка, и Егорышев, втиснувшись в лифт, старался думать только о картошке и не думать ни о чем другом…
Он боялся, что Наташа рыдает и что нужно будет ее успокаивать. Он не умел это делать и не знал, чем можно ее успокоить. Но войдя в квартиру, увидел, что Наташа умылась, причесалась и накрыла на стол. Он увидел посреди стола вазу с цветами и выругал себя за то, что забыл сегодня купить возле метро свежие цветы.
После ужина Наташа пожаловалась на головную боль и ушла к себе. Егорышев вымыл посуду, стряхнул со скатерти крошки и прилег на диван с газетой. В газете писали о соревновании в честь предстоящего двадцать второго съезда партии и о приглашении космонавта Германа Титова в Румынскую Народную Республику.
Егорышев читал и прислушивался к тому, что происходило в Наташиной комнате. Оттуда не доносилось ни звука… Егорышев так измучился и переволновался, что мысли его затуманились… Он не заснул, даже не задремал. Он слышал, как за окном громыхает подъемный края… Но действительность отступила куда-то, и он смотрел на все как бы издалека… Он вспомнил то, что сказал ему сегодня Лебедянский, и подумал, что Евгений Борисович, конечно, прав, нельзя в наше время быть чиновником. А он, Егорышев, чиновник. Он отбывает свои часы. Стоит в стороне. А ведь когда-то он мечтал о переустройстве природы, да мало ли о чем он мечтал… В институте у него было много друзей. Были горячие споры, ночные прогулки по спящей Москве, лыжные соревнования, книги, веселые студенческие вечеринки с танцами и песнями под гитару. Была жизнь, интересная, яркая, богатая впечатлениями и теплом… А сейчас эта жизнь оказалась как будто за стеклянной стенкой. Друзья забыли о Егорышеве… А может, он сам забыл о них? Почему он стал таким замкнутым, нелюдимым? Он сам замечает это… Как-то все это странно и непонятно. Никогда Егорышев не стоял в стороне ни от чего — ни от споров, ни от музыки, ни от своего дела… Почему же теперь все изменилось? Не так как-то сложилась его жизнь! Ничего у него нет, кроме Наташи… Ничего?.. Разве этого мало?
Незаметно для себя Егорышев уснул. Проснулся он в середине ночи от страха. Он сел на диване, озираясь. Ярко и безмолвно горел свет. В квартире было тихо и пустынно, как в нежилом помещении. Егорышеву вдруг показалось, что Наташа ушла… Он вскочил и прислушался. В Наташиной комнате было тихо. Он снял ботинки и на цыпочках подошел к двери. Дверь была плотно прикрыта. Егорышев отворил ее и заглянул в спальню. На туалетном столике горела лампа под абажуром. Кровать была не смята. Наташи не было.
Егорышева бросило в жар. Кровь отлила от лица, сердце замерло. Он вошел в комнату, оглянулся и… увидел Наташу. Она спала в кресле одетая.
У Егорышева ослабели колени. Он перевел дыхание и сел на край кровати. Наташа лежала, неловко подвернув ногу. Платье сбилось, обнажив круглое колено… Наташа спала, подложив под щеку ладонь. Ее губы были полуоткрыты, ресницы чуть вздрагивали: наверно, она видела какой-то сон…
Егорышев поцеловал ее руку, вдохнул знакомый и родной теплый запах Наташиного тела и подумал, что если бы вдруг эта женщина ушла от него, его жизнь была бы кончена и никакая любимая работа никогда не возместила бы ему страшной утраты…
Он на цыпочках вернулся в столовую, лег на диван, погасил лампу, но до самого рассвета не мог успокоиться, и сердце его вздрагивало и болело от пережитого страха.
5
Утром Егорышев проводил Наташу до троллейбуса.
— Не волнуйся,все это дело нескольких дней, — сказал он. — Не так уж трудно выяснить, жив ли Матвей и где он живет. Можно, например, съездить в Министерство геологии и узнать все про этого Гольдберга. Наверно, они вместе работали, раз Матвей подарил ему свою картину…
Наташа из окошка грустно махнула ему рукой в черной перчатке. Со вчерашнего вечера она не произнесла ни слова.
В управлении Егорышев сидел как на иголках, беспрестанно поглядывая на часы. Ровно в пять он запер стол и вышел на улицу. Он торопился. Рабочий день в Министерстве геологии и охраны недр заканчивался, как он узнал, в шесть часов.
Министерство помещалось на площади Восстания, напротив высотного дома, где жил Лебедянский. Это совпадение почему-то не понравилось Егорышеву.
Он поднялся по чистой белой лестнице на третий этаж и постучал в кабинет, на двери которого висела табличка «Заместитель министра по кадрам, член коллегии министерства Ф. М. Заярский».
Из-за стола поднялся стройный, загорелый мужчина с черными усиками, похожий на грузина или на армянина. На лацкане его пиджака блестела золотая медаль лауреата Ленинской премии.
— Льва Алексеевича Гольдберга я хорошо знал, — сказал он, внимательно выслушав Егорышева. — Это был замечательный человек с очень сложной судьбой. Прекрасный, талантливый геолог. Своего рода подвижник… Что касается Строганова… В каком году, говорите, он окончил институт?
— В пятьдесят первом.
— Насколько мне известно, он у нас в министерстве не работал и к Гольдбергу отношения не. имел. Я ничего не слышал о таком геологе. Все экспедиции Гольдберга комплектовались в Москве, и участники их хорошо известны. Впрочем, мы можем это уточнить.
Заярский вызвал секретаршу и попросил разыскать личные дела геологов, участвовавших в экспедициях Гольдберга.
— Какой период вас интересует? — спросил заместитель министра, когда секретарша положила на стол несколько пыльных папок.
— Последние пять лет. С пятьдесят второго по пятьдесят седьмой… — ответил Егорышев, рассчитав, что Матвей Строганов мог быть знаком с Гольдбергом именно в эти годы.
Заярский выбрал три папки и раскрыл одну из них:
— Давайте посмотрим… Ну вот… за эти годы Гольдберг три раза выезжал в экспедиции. В Тибет, в Красноярский край и, наконец, в тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году в Торжу. После этого он заболел и уже не ездил. Вот, пожалуйста. Во всех экспедициях участвовали одни и те же люди: геологи Паторжинский, Коровин, Мальков и Николаенко. Были еще коллекторы и рабочие,но они в счет не идут… Строганова тут нет.
— А почему одни и те же люди? — машинально спросил Егорышев.
— Это сразу не объяснишь. Дело в том, что Гольдберг придерживался таких взглядов, которые… Как бы вам попроще сказать… Ну, словом, они не разделялись большинством геологов и тогдашним руководством министерства. У Гольдберга было несколько последователей, которые верили в .него. Считали себя его учениками. Они и ездили с ним в экспедиции.
— Понятно, — сказал Егорышев.
Он вышел из кабинета Заярского растерянный и обескураженный. Он не мог себе представить, что все это так сложно.
На улицах зажглись фонари. Белела громада высотного дома; этот дом, освещенный снизу прожекторами, показался Егорышеву похожим на айсберг, как их рисуют на картинках. Вот о такие айсберги разбиваются корабли, застигнутые штормом где-нибудь в Ледовитом океане… Егорышев тоже был застигнут штормом… Он миновал высотный дом и спустился в метро.
Наташа работала, склонившись над чертежной доской. Она не услышала, как вошел Егорышев, и он остановился в дверях, глядя на нее. Он любил смотреть на нее, когда она работала. Если замысел ее удавался, она улыбалась, и ее лицо становилось юным и одухотворенным. В такие вечера она пела, смеялась, тормошила Егорышева. Он с бьющимся сердцем обнимал ее, целовал и говорил так тихо, что она не слышала:
— Моя дорогая ладушка, лада… Умница моя. Вслух произносить эти слова было нельзя, и Наташа не знала, как называл ее Егорышев. Но он и не хотел, чтобы она знала.
Сейчас Наташа не пела и не улыбалась. Она рассеянно смотрела на чертежную доску.
— Вот и я, — негромко сказал Егорышев. Она подняла на него глаза.
— Я был в Министерстве геологии. Там ничего не знают о Матвее. Оказывается, все это очень сложно… Ты не огорчайся, я все равно узнаю. Просто нужно избрать другой путь.