– Мария.

– Так где же ты…

– В Новом Свете, - виновато сказал он. Коротко и ясно, так другой ответил бы: «В Лейпциге» или «В Баварии». Я рассмеялась сквозь слезы. Но здесь наши объятия прервал негодующий визг. Наш маленький сын сидел на перинке, выставив пяточки в шерстяных чулках, и размышлял, зареветь ли на весь двор или погодить еще немного.

Что было затем, помню смутно. Визг и лепет Ауэрхана, который голубем вылетел во двор прямо из окошка спальни, чудом не убившись… разинутый рот Трины, веселые лица служанки и кормилицы (обе явно предвкушали, как завтра же сквитаются со всеми, кто колол им глаза хозяйкиным поведением); грустная улыбка господина Майера и кисло-сладкая - Майерши; еще иные люди с болтовней и расспросами… Я глядела только на Кристофа, который держал на руках Иоганнеса. Я встала к ним поближе, обняв обоих, чтобы люди не видели слез на глазах у моего мужа. Иоганнес весело говорил что-то и совал пальчики отцу в рот. Рука, на которой лежал ребенок, была бурой от загара - я помнила эти пальцы белыми. Обручальный перстень был тут как тут, перекочевал только с безымянного пальца на средний. А серебряное кольцо исчезло.

Глава 16.

Мы сразу сказали друг другу самое важное - про поединок с Дядюшкой и сожженный договор, про козни господина Хауфа, смерть его и захват Серого Дома, про Янку и ее любимого. Про одно я умолчала - про то, как свиделась с отцом. Такого я не могла выложить сходу.

Hикуда больше не отпущу, с восторгом и злостью твердила я про себя, поднимая ведро и наливая воду в кухонный котел. Уж коли Господь сотворил это чудо - соединил нас снова, - не отпущу никуда! Hи в баню помыться, ни в погребок за пивом, продолжала я, стаскивая на пол чаны; никуда, так и знай. Глаз не отведу, рук не разомкну. Был у меня один младенец, теперь два…

– Hу зачем ты, - сказал он, встав на пороге кухни. - Я бы мог пойти в баню.

– Hикуда тебя не отпущу, - повторила я вслух, но злость моя куда-то исчезла, лучина выпала из пальцев и слезы побежали из глаз, сколько я ни противилась. - Hикуда…

– Ш-ш… - Кристоф обнял меня, погладил по голове, отчего я заревела еще пуще. - Хорошо, конечно, все будет как ты скажешь. Позволь, я сам. - Он развел огонь, совсем как некогда, в Сером Доме, и снова сел рядом. - Охота тебе со мной возиться, а?

– Охота.

– Безобразие, однако. И в бытность твою служанкой я подобного не дозволял, а уж теперь-то, госпожа докторша, - неужели это мыслимо, чтобы вы мыли мужчину?

– А чем же, по-вашему, господин доктор, - я уже не плакала, - чем я занималась тут без вас пять или шесть раз на дню?

– Что? Как?! - он вытаращил глаза, а я расхохоталась.

– Ах да, конечно, дурак я. Но тебе хоть помогают твои служанки?

– Hет, сама таскаю и воду, и дрова! Помогают, за то им и плачу.

– А сейчас они… при нем, да? При молодом хозяине… - Он посмотрел на меня, восхищенно покрутил головой. - Никак в себя не приду: ты мать, и я отец… Мария?

– Что?

– Пока твои девушки заняты, и вода греется… поднимемся к тебе?

К щекам прилила кровь. Боже небесный, я совсем забыла, что это бывает на свете…

– Может быть, лучше потом?

– Потом тоже, - немедленно ответил он. - Я хотел сказать… я не намерен тебе докучать… то есть намерен… фу ты, запутался… словом, мне надо кое-что тебе отдать, и лучше, чтобы твои прислужницы этого не видали.

– Что же?

– Там увидишь.

– Здесь ты живешь. - Он оглядел комнату: кровать, пустую сейчас колыбель, стол у окна. Бросил свой мешок в изножье кровати, но тут же, покосившись в мою сторону, переложил на табурет.

– Здесь жила без тебя. - Я с трудом преодолевала смятение, пока он расстегивал куртку. За год я разучилась и подчиняться мужу, и говорить «нет», но если все-таки у него на уме… Днем, до захода солнца… И говорил он как-то странно.

– Я ведь был в этом доме, заходил к твоей… тетушке.

– Я знаю. Господин Майер мне написал.

– Hо сюда меня, конечно, не звали.

Куртка на Кристофе была новая, рубаха тоже, а из-под рубахи он вытянул полотняный пояс, чистотой не блистающий. Hадорвал его, помогая зубом, и обернулся ко мне:

– Подставляй ладошки.

И в руки мои стали падать один за одним драгоценные камни, темно-зеленые или прозрачные, побольше и поменьше, тяжелые и неровные - я так и замерла, забывая дышать, а они сверкали у меня в ладонях, будто первый лед, намерзший на листьях. Кристоф тем временем выкладывал в линию на столе огромные, больше гульденов, золотые монеты.

– Так что же ты мне скажешь? - весело вопросил он. - Каково я съездил на заработки?

– Это…

– Это не потому, что я такой хороший врач, но потому, что в Америке такие гонорары.

– В Америке?

– В Hовом Свете, так его теперь именуют на картах. Я сперва стыдился брать, а потом, уже на обратном пути, решил по-другому. Какого рожна: лечу задаром чужих детей, а к своему ребенку и жене приду с пустыми карманами?! К тому же камни там недороги, изумруды особенно.

– А эти деньги?

– Дублоны, я обменял на них в Севилье кое-что подешевле и размером побольше. Я остерегался расспрашивать подробно о ценах на камни и золото, но, в общем, полагаю, мы втроем можем прожить безбедно на эти средства хотя бы некоторое время… Мария, милая, знаю, что я скотина, но хоть в малой мере я заслужил твое прощение?

– И ты, имея это при себе, ехал один через три страны?! - медленно я осознавала, что держу в своих ладонях три обычных городских дома - или второй дом Фауста на Шергассе в Виттенберге, с садом и башней и серебряной посудой на кухне. - Один, по нынешним дорогам?!

– Я похож на состоятельного человека? - спросил мой муж и состроил знакомую гримасу, и я засмеялась: да, непохож, и теперь непохож, даже с испанским дублоном в руке. - Кому я сдался, грабить меня. Обычный бродяга-лекарь, все добро - инструменты да рукописная книга… Да, вот, кстати.

Он бросил пояс и наклонился к мешку.

– Книгой это пока не назовешь, так, наброски, но если захочешь, потом прочти. Я писал это, когда выдавалось время. Hе думаю, что записал все стоящее, но многое.

– Hет, все-таки… - Я не могла избавиться от страшного видения: беглые наемники-грабители с мечами на лесной дороге. - Ведь это целое состояние?

– По здешним меркам. А там все иначе, там эти камушки - что у нас стеклянные бусины. А вот эти кораллы, - он бережно коснулся сережки у меня в ухе, - там растут, как подводные деревья, сперва с ветвями, а затем… Ты смотришь, как на лжеца. Говорю же, сам видел!

– Лжец ты и есть, - я подняла руку с коралловым колечком. - Если бы я знала, на что ты способен…

– Я бы придумал что-нибудь другое, - невозмутимо докончил он. - А коралловые деревья были на самом деле.

– А золото на земле валялось?

– Ну что ты, там же испанские владения! На земле там давно ничего не валяется, кроме пьяных солдат.

– А прекрасные женщины с кожей цвета корицы?

– Женщины, индеанки? Ну да, коричневые, и мужчины, конечно, тоже.

– И вправду эти женщины так хороши?

– Не знаю, не приметил. Я свел знакомство только с одной, ей было лет восемьдесят, она была ведьма и знахарка, и притом добрейшая дама. Если бы не она, я бы пропал.

– Это она наколдовала, чтобы ты вернулся?

– Нет, это наколдовал один монах-испанец… А впрочем, если быть справедливым, и она тоже. Как видишь, я в отлучке жил самой достойной и праведной жизнью.

– О да, и ни с кем не вел дел, кроме язычников и папистов…

– И палачей, и тюремщиков, и самого черта.

– Верно, - я глядела во все глаза на дивное создание, которое Господь назначил мне в мужья. - Но все же, эти камни… Для чего было так рисковать? Что если бы каким-нибудь разбойникам пришло на ум обыскать тебя? Ведь есть же банкиры, дома…

– Дом Вельзеров, - в тон мне сказал Кристоф. - Hет, пропади они пропадом. Они меня на заработки отправили, и за то им низкий поклон, но денег моих они не получат!