– Сукин ты сын! - он-таки не выдержал. - Да ты знаешь, что станет с тобой?! Как ни изворачивайся, оно же останется твоим!

– Веселого мало, но ради приятной компании пойду и на это, - ответил я. - Пусть я буду видеть тебя чаще, чем это полезно для пищеварения, но и твои мечты не сбудутся.

Нечистый молчал, наморщив лоб и не глядя на меня. Он слышал мои мысли, но едва ли мог заглянуть глубоко в мой разум и узнать, многое ли мне ведомо сверх того, о чем я сейчас сказал и о чем думал в тот миг: мог видеть страницу, на которой раскрыта книга, но не умел ее листать. По правде, я выложил перед ним три из четырех своих козырей - в магии предметов мне не удалось далеко продвинуться, эти книги полны символов и аллегорий, надежно упрятавших суть вопроса, дабы профан, даже прочтя все слова до единого, не мог понять, о чем говорится. Не мог он знать и того, что именно я сделаю в конце концов: он видел мою любовь к Марии и мою ненависть к нему, желание остаться в живых и желание отомстить воплощению зла, но не мог бы сказать, какая из этих страстей возобладает. Бесам, к нашему счастью, не дано провидеть человеческие поступки. Воистину, я не собирался умирать ни мучительной смертью, ни легкой; я хотел вернуться к жене и в положенное время взять на руки своего ребенка. Но я уповал на то, что и ему не захочется сторожить мои мертвые кости на протяжении ста шестидесяти девяти лет. Я постарался не думать больше о магии, дабы ненароком не обнаружить своего невежества, а стал вспоминать, как вот эта тварь говорила с доминусом Иоганном в последние годы: обнаглевший слуга перед беспомощным хозяином.

Полагаю, злоба, вскипевшая в моей душе, его убедила. Он негромко выругался и вытащил серебряную флягу.

– Коньяк, - сказал он. - Как не пил, так и не пьешь, сволочь? Ну, я сам выпью… Уф-ф. Положим, я с тобой согласился. Что ты, Вагнер, можешь мне предложить?

– Свою службу. За эту службу и кольцо в придачу я получу договор Фауста, и мы расстанемся.

– Твою службу? - нечистый скривил губы. - Скажи-ка мне, как добрые христиане называют того, кто молится и творит милостыню, движимый гордыней, злобой или завистью?

– Хм… лицемер, фарисей или как-нибудь еще похуже.

– Верно. А как я назову паршивца, который берется служить мне, а сам думает о том, как бы «душу свою положить», а чужую спасти? Ты полагаешь, мне нужна такая служба?

– Не ждал, что ты так разборчив.

– Да ладно бы только это. Что ты скажешь, если я назначу тебе срок - три года?

Три года… Три года она без меня, и ребенку будет два… Я же не посмею явиться к ней, будучи его прислужником… Если вообще останусь в живых.

– Какую работу ты мне дашь?

– А на что ты сгодишься?! Убийство? Ох, насмешил! Какой из тебя убийца, глянь в зеркало! Ты думаешь, мы кого попало нанимаем на службу, да еще за такую плату?! Ко злу, так же, как и к добру, не каждый способен, досточтимый господин доктор! Дрянь из тебя слуга, Вагнер!

Торговать бы тебе на рынке. Любую бабу переголосишь.

– Испытай меня, - сказал я вслух.

– Да хоть сию минуту, - нечистый оскалился, взял горстью из воздуха нечто темное и протянул мне. - Вот кусок мяса из кухонного котла. Напитай его мышьяком - сойдет за чеснок! - и брось назад.

– Зачем?

– Плохой слуга. Не твое дело - зачем.

Вот это уже весьма походило на дурной сон. Я поднял с полу свой мешок, положил его на стол, распустил завязки, отыскал нужную склянку. Я должен выполнить его условия, доказать, что могу расплатиться, отслужить. Ведь сумел же я тогда, раньше… Да чего мне стоит обмануть его! Дело дозы. Котел велик…

– Плохой слуга и глупый вдобавок: уже ищешь, как обмануть меня, хоть и знаешь, что тебе это невозможно! Клянусь дном преисподней, что за дурак! Ну, а теперь подумай: зачем мне такая служба? И станешь стараться, ради великой твоей любви, да рехнешься умом! Нет, благодарю покорнейше: умалишенных слуг мы оставляем противной стороне. Предложи мне что-нибудь получше!

– Назови свою цену. Довольно мы потратили времени.

Я изо всех сил старался скрыть, как нелегко мне показалось сие простейшее испытание, хоть и знал, что это бессмысленно, ибо он видел мое отвращение, страх, стыд и облегчение, как если бы я был прозрачной колбой, раствор в которой меняет цвет. Что же, мой проигрыш - его черед бросать кости…

– Я мог бы продать тебе договор за частицу твоего разума, души или духа, - спокойно сказал он, выделив слово «частицу».

– Что ты подразумеваешь?

– Да выбор-то невелик. Первое, чем ты можешь распорядиться, - твой талант химика и хирурга. Я погорячился, назвав тебя бездарью: ты, точно, не философ и никогда им не будешь, но ремесленник даровитый: у тигля ты на месте, как повар у плиты. Второе - твой дар убеждения, вдохновение рассказчика, способность мгновенно облекать мысли в слова, - то, что помогло бы тебе стать проповедником, не начни ты преподавать. И, наконец, третье - твоя вопиющая самоуверенность, из-за который ты всегда считаешь себя правым и неуязвимым… Э, нет, не возражай, я-то знаю, да ты и сам знаешь, что это так. Анекдот про ту старую тетушку, которая верила, что Господь не позволит нечистому похитить ее колбасы, меркнет, когда я гляжу на тебя, Вагнер! С юных лет варясь в кипящем котле Виттенберга, выросши в доме моего куманька, повидав многое и различное, дожив до седых волос - вот он шляется по свету с обезьяной на плече, ухмыляется как скоморох и таращит глаза как трехлетний младенец! Какой бы ад ни бушевал вокруг, ты твердо уверен, что Господь твой благ и притом особенно добр именно к тебе! Что бы ни было с другими, уж ты-то не погибнешь, верно?! (Я сделал такую мину, что, мол, все в воле Божьей, и отмолчался; честно говоря, меня удивил и его пыл, и сами слова. Многие говорили, что я легкомыслен, но сам я себя таковым не считал и призадумался, услышав то же от беса.) Откуда в душе магистра это детское свойство - не скажу, но назову его третьим.

– Ты хорошо изучил мой гороскоп. Но, прости, на что тебе это?

– Разумному хозяину все сгодится, - ответствовал черт. - Это взятые в совокупности, твои качества ни к чему не пригодны, а в чистом виде иные из них могут сослужить хорошую службу. Мало ли их, достойных людей - достойных в моем понимании, - молящих о даре алхимика или проповедника. В любом из них подобный дар был бы уместнее, чем в тебе.

– А третье?

– Все то же, милый, все то же. Самоуверенность в ином человеке - в совсем, совсем ином! - интересное, многообещающее сырье. Да с любым из трех качеств я разыграю новую игру, которая, быть может, вознаградит меня за потерю. А сейчас слово за тобой.

– Позволь подумать.

– Сколько угодно.

Я встал и прошелся по комнате. Такого я не предвидел, и книги о таком не писали. Выходит, когда человек просит у дьявола мудрости, памяти, храбрости в обмен на душу и получает просимое, это значит, что другой человек лишился храбрости, памяти, мудрости? Ворованные дары…

– Вы только поглядите на этот светоч праведности! - насмешливо каркнул он. - Да я, в отличие от тебя, не украл и краюхи хлеба! Честная мена, Вагнер, честная мена, только и всего! Договор, юридически безупречный, внятные условия и их безукоризненное соблюдение! Мне, право, горько слышать такие упреки от того, кто якобы хочет со мной поладить!

Я наклонил голову, безмолвно извинившись. Честная мена, будь по-твоему, черт. Впрочем, разве не лучше потерять часть души, чем всю душу, либо три года жизни потратить на службе у дьявола, и с каким еще исходом?! Пока я не вижу подвоха, предложение представляется выгодным. Разумеется, и для него.

Что сделает тот, к кому перейдет мой дар? Негодяй с талантом оратора, химик-отравитель, полководец, ведущий армию на верную гибель в твердой уверенности, что сам-то останется жив… А я? Да не потеряю ли я и всю душу, вступив в торги с ним? Можно ли отмолить подобный грех? И как буду жить до самой смерти, лишившись… чего именно? Что выбрать, от чего отказаться? Мое жалостливое презрение к косноязычным и косоруким… Мямлить, путать слова, шутить невпопад, вспоминать подходящее возражение не раньше, чем оппонент уйдет… О нет, нет. Уж пусть лучше химия, черта ли в ней, останусь лектором и врачом… Останусь ли врачом, если перестану чувствовать свойства вещей? Парацельс отвечает «нет», многие с ним не согласны, но я-то согласен! Пусть я не философ, но начатки чужой философии во мне крепки, и сам себе я в таком случае перестану верить, а тому, кто не верит себе, у одра больного делать нечего. Уж хирургию-то во всяком случае придется оставить, там косоруким не место. Досадно, но коли так выходит…