12. «Дети в подвале играли в гестапо…»

— Ну что, Эфраим, надо делиться, так? — Санька содрал скотч со рта Плоткина, прикованного обеими руками к трубе, что сохраняло ему одномерную свободу передвижения вдоль нее.

Эфраим тут же обложил нас вежливым интеллигентским матом. Я, Светик и О'Лай стояли рядом, вглядываясь в своего пленника.

— Мож, коврик для нашей мышки принести? — зачем-то спросила Светик с жалостливой интонацией.

— Зачем портить коврик? — подал я реплику кинозлодейским голосом. — Все равно его жопа до пола не достает.

— Света, а вы бы лучше поднялись наверх, — заботливо посоветовал Санька. — Вам скоро станет неприятно здесь находиться. — Он повернулся к нам и подмигнул.

Чисто Мюллер.

— Дружище, — сказал я ему, — давай дадим господину Плоткину часик-другой на размышление.

— Но он ведь уже отказался с нами сотрудничать, так? — строго возразил Санька.

— Ну, тормозит клиент. Что же его — сразу увечить? Куда нам спешить?

Плоткин застыл, а потом снова стал повторять то, что вызывало уже оскомину — мол, я не Плоткин, не Эфраим, а Николай Кабанов, что если мы все-таки посмотрим в паспорт, который у него в левом заднем кармане брюк, то сами в этом убедимся.

— Ладно, — сказал Санька, — только для дамы. Маяковский. «Стихи о советском паспорте»! Я достаю из широких штанин, дубликатом бесценного груза… — он вытащил из Плоткинских карманов сначала обмотанный изолентой мобильный телефон, а затем потрепанный паспорт и полистал его. — О, а дубликат действительно бесценный! Смотрите, завидуйте, какую ксиву можно прикупить за хорошие деньги… Практически настоящий. Плоткин, сколько стоит такая роскошь? Ни одна экспертиза не подкопается. Наверняка и зарегистрирован по месту выдачи, так? А место выдачи у нас… ага… Тюменская обл. Вот лежит там, в вечной мерзлоте настоящий Николай Кабанов, сторожит нефтяные запасы родины, а ты, сволочь, прикрываешься здесь его добрым именем, так?

— Не так! Не так! — заорал Плоткин.

Я смотрел и завидовал. Действительно, он был гражданин. А у меня в кармане — лишь пейсатый менорастый даркон, который и не покажешь-то теперь никому.

— Плоткин, — скривилась Светик, — че вы орете? Будете орать — О'Лай вас хакнет, он тож истерик. Плоткин, вы сами гет подпишете, или раввина звать?

Плоткин растерялся. Он поморгал на Светика, осмотрел ее с головы до ног, явственно ужаснулся, снова поморгал и завопил:

— Какой гет? Какой раввин? Я православный атеист!

— Ути-пути, — ухмыльнулся Санька. — Видели, как легко этот иуда своего бога предал? Тьфу. Даже разговаривать с тобой противно. Предлагаю сделать перерыв. Мутант, — он подмигнул мне, — сотри-ка с ксивы и трубы мои пальчики, а то найдут их потом на трупе…

Я с демонстративной тщательностью обтер паспорт и мобильник и картинно, держа через носовой платок, вернул их в карманы побледневшего Плоткина.

Мы не без облегчения вылезли из подвала и решили подкрепиться. Санька притащил из джипа огромный пакет «малой добычи». И стал метать на стол. При этом он весело командовал мне и Светику куда класть, что открывать, где приткнуть, как поставить. Кстати, не забыл он и про О'Лая — купил ему здоровенную берцовую коровью кость. Пес остолбенел, потом неуверенно, явно не веря в происходящее, понюхал, а затем ошалело посмотрел на Светика, словно разводя ушами.

— Юзай, — посоветовала ему хозяйка.

Логово Светика располагалось на косогоре, немного в стороне от типично-подмосковной дачной улицы. Кто-то у Светика в родне страдал демофобией и выстроил дачу по принципу хутора — к ней надо было идти через весь поселок, а потом пробираться через пролесок, правда недолго — метров двести, но по неосвещенной колее. Когда я поинтересовался откуда у Светика это сокровище, она неопределенно ответила, что это фамильное логово. Лучшего места для киднепинга в ближнем Подмосковье и придумать было нельзя.

— Я, Света, хотел бы пригласить вас на ужин, — вдруг молвил Санька, когда мы уже почти все открыли и расставили.

— Благодарствуйте, — ответила Светик. — А че я для этого должна сделать?

— Выйти к ужину, — ответствовал Санька. — Через четверть часа.

Светик царственно поднялась по лестнице и уже сверху вопросила:

— Александыр, этта… а какой формат прикида?

Санька сконцентрировался на ответе, как спортсмен перед прыжком и взял барьер:

— Кожа!

— Кожа и кости! — уточнил я.

— Рога и копыта, — сказала Светик откуда-то сверху злобно и, кажется, обиженно. Надо же.

— Прекрати! — прошипел мне Санька. — Тоже, друг называется.

Он вытащил из пакета скатерть, два подсвечника, сноровисто перестелил всю сервировку, зажег ароматические свечи, погасил верхний свет, оставив гореть только торшер в дальнем углу. Выставил шампанское «Вдова Клико», успокаивающе кивнул мне, что есть в запасе и кое-что мужское, затем извлек из длинной картонной коробочки галстук и ловко повязал его. А я бы, наверное, уже не сумел. Отвык за эти годы от галстуков. Наконец, Санька нанес последние штрихи и озабоченно вопросил:

— Ну как?

— Формат, — не удержался я. — Только кольца не хватает.

Санька удовлетворенно кивнул:

— Еще бы. Там видно будет. Эх, Боренька… ты ведь после десерта скроешься в подвал, поработаешь с Плоткиным, так?

Заскрипела лестница. Из полумрака выступил дегенеративного вида низенький военный, в огромном кителе, фуражке, кожаной мини-юбке и уставных офицерских сапогах. Светик приблизилась шаркающей некавалерийской походкой, и мы узрели на кителе погоны генерал-майора внутренних войск. Неизменная трубка в ладони выглядела почти зловеще. Санька сглотнул.

— Фсем баяцца! — приказала довольная Светик. — Гаспада афицерьё, сидеть!

Мы с О'Лаем уселись. Санька пригладил стрижку и делано рассмеялся. Он решил бороться за свое счастье и облома не признал. И тоже сел. Романтическую атмосферу карнавала нарушали только вопли из подземелья, но мы, словно сговорившись, делали вид, что их не слышим. Только О'Лай нервно дергал ухом.

Оказалось, что О'Лай пил. Он, то есть, хлебал вино наравне со взрослыми. Потребовала ему налить хозяйка в тот душераздирающий момент, когда Санька, в костюме и при галстуке, встал и чуть охрипшим голосом предложил поднять бокалы за неожиданные, но судьбоносные встречи, которые происходят в судьбах ничего не подозревающих людей, внезапно.

— Э, — сказала Светик, — зависни… те. О'Лайю не налито.

— Собаке? — возмутился Санька. — «Вдову Клико»?

— А чё он, троян моржовый, не лакать? Он же «шар пей»! Типа — пей на шару. Как все, так и он. Если ваше вино, Александыр, слишком хорошо для моего старого фрэнда, то мы можем и в другое место залогиниться.

Напоив собачку и выслушав где-то третью (героическую) часть Санькиной биографии, Светик вдруг испытала внутренний конфликт:

— Этта… а у нас ведь деть в подземелье. Не шарпей, канешна, но тож нада налить, патамушта мы хоть и хыщники, но добрые-добрые… Ы?

Светик взяла тарелку, положила туда корма, прихватила бутылку из «мужского» запаса:

— Я ща, — она полезла под стол, приоткрыла крышку погреба и громко провозгласила: — Плоткин! Тигра пришла!

— Света! Вы слишком добры! Пусть по миллиону за порцию башляет! — прокричал Санька вслед уползавшим под стол сапогам, — как в «Графе Монтекристо», читали?

— Александыр… — донеслось из-под земли гулко, — мне даж неловко пред вашей начитанностью… Можно звать вас Константином?

Санька недоуменно на меня посмотрел и вопросительно мотнул головой.

— Поэтесса, — сказал я. — Диагноз.

— Ну, Боренька, а еще друг! — возмутился Санька. — Почему раньше не доложил? Это меняет дело! Так?

— Каким образом это меняет?

— Да ёлки-палки, не меняет, но обогащает!.. Это ж надо — поэтесса… — Санька выскочил из-за стола и стал нарезать круги вокруг, явно продумывая ходы. А я наконец-то ощутил себя в атмосфере, когда опьянение вполне предполагает расслабленность. А это совсем другое опьянение, чем в ожидании проверки чужих документов. Хотя, если вспомнить, что в погребе у нас прикованный Плоткин…