Весьма кстати осенью подвернулась работа в издательстве газеты «За Родину» ПрибВО.

Там Валерий Алексеевич впервые вплотную столкнулся со всем циклом выпуска крупной ежедневной газеты. Начал, как водится, с корректуры. Вычитывал гранки и свежесверстанные полосы, подрабатывал внештатным корреспондентом, редактировал брошюры в типографии, принюхивался ко всему, что пахнет печатной краской. Познакомился с линотипами, опробовал в руках верстатку и научился пользоваться наборными кассами, присмотрелся к цинкографии, печатному цеху и ротации. Завел знакомства в Доме печати, где было тогда самое современное производство и располагались редакции крупнейших республиканских газет и журналов.

Начал со временем писать и туда, но быстро понял, что одно дело свои окружные газеты — армейская и пограничная, где и сам Иванов был своим, а совсем другое дело — латышские и «русскоязычные» коллективы для «их своих».

Так, в военном издательстве, прошли почти три года, а когда в 86-м чуть не в два раза повысили учителям зарплаты, Иванова пригласили преподавать в русскую среднюю школу в самом центре Риги на бульваре Коммунаров, ныне Калпака. Уже в первые годы «второй независимости» прекрасный старинный особняк, стоящий к тому же напротив Академии художеств Латвии (до революции в нынешней «латышской академии» было еврейское коммерческое училище), у русских отобрали, и 35-я средняя школа почетного знака Латышских красных стрелков, по всем праздникам выставлявшая караул у знаменитого памятника стрелкам в Старой Риге, прекратила свое существование. Но пока, пока шел еще только 89-й год, и Валерия Алексеевича дети поздравляли с Днем Советской армии. Поздравляли накануне праздника, на 23-е у Иванова выпал методический день.

Последним уроком был классный час. Иванов разобрал успехи и поведение своего выпускного десятого «б» и отпустил было учеников с Богом, но тут пришлось задержаться. Дождавшись, пока кабинет опустеет, к учителю подошел один из мальчиков — Алеша Крустс. Таких русских детей с латышскими фамилиями в Риге тоже хватало, как и латышей с фамилиями русскими.

— Что вы хотели, Алексей? — рассеянно спросил учитель, собирая свой пухлый портфель.

— Валерий Алексеевич, тут вот в классном журнале у меня записано, что я латыш. — десятиклассник побледнел, но держался уверенно.

— Ну да. И что тут такого, Алексей? — Иванов запихнул в портфель последнюю пачку тетрадей с сочинениями и с силой защелкнул плохо поддающийся замочек.

— Перепишите, пожалуйста!

— Что переписать? — не понял учитель.

— Национальность мне перепишите! — Юношеский голос сорвался на высокую ноту.

— То есть как это переписать? Зачем?

— Я русский! Я не хочу быть латышом!

— Погоди, погоди. — Валерий Алексеевич открыл журнал и стал листать страницы. Он и так помнил, что Алеша записан латышом, что мать растит его одна и фамилия у нее другая, чем у сына, — русская. Но надо было хоть немного собраться с мыслями.

— Неужели для тебя так важна национальность, Алеша? — Учитель сознательно перешел с учеником на «ты» и посмотрел ему в упрямые голубые глаза, в которых предательски блеснули слезы.

— Я русский! У меня мама русская, и сам я русский! Перепишите, я имею право! — выкрикнул Крустс и выбежал из кабинета.

Иванов вздохнул и подошел к окну, выходившему на парк Коммунаров. Деревья стояли голые, сквозь них на той стороне парка торчала высотка гостиницы «Латвия», резко диссонировавшая со стоящим чуть ближе и правее планетарием — бывшим православным собором. Весной и осенью вид преображался, чаровал своей красотой. Сейчас же, в февральскую слякоть, от него только зябко стало.

Завтра торжественное шествие в честь Дня Советской армии, которое устраивает Интерфронт. Все учителя пойдут, договорились заранее. Пойдут и старшеклассники, хотя их специально предупредили, чтобы сидели лучше дома — не детское это дело. Интересно, много ли соберется народу?

Сбор намечен как раз в парке Коммунаров, отсюда пойдем к памятнику Воинам-освободителям в парке Победы, на той стороне Двины. После нескольких многотысячных шествий Народного фронта, после той злобы и плохо скрываемой ненависти к русским, которыми задышали латышские газеты и телевидение, не идти было просто нельзя. Иванов подхватил портфель, занес журнал в учительскую, накинул пальто и заглянул в тренерскую на первом этаже. Федорыч, пока еще в спортивном костюме, кряхтя снимал кроссовки — ему еще в Елгаву ехать, домой.

— Ну что, Евгений Федорович, завтра встречаемся?

— Обязательно, Валерий Алексеевич! — Физрук выложил на стол огромные багровые кулаки. — Мы им покажем кузькину мать и кое что еще. — Он зло хохотнул.

— Ну, тогда я побежал, мне еще дочку из садика забрать, — заторопился Иванов и вышел на улицу. Прямо за углом школы, у здания МВД, стояла кучка латышей с плакатами — очередной пикет, призывающий милицию к демократическим переменам, что на самом деле значило: «Чемодан — вокзал — Россия!»

«Визитную карточку покупателя» — солидный документ с силуэтом Риги, фотографией владельца и круглой печатью, без которого тогда невозможно было купить ни продуктов, ни сигарет, ни туалетной бумаги, — Валерий Алексеевич как-то сразу потерял. Поэтому пришлось по дороге заскочить к Алле, в ее латышскую школу. Алла преподавала русский язык шестилеткам в школе продленного дня на углу Таллинас и Кришьяна Барона. Иванов быстренько просквозил через парк Коммунаров, перешел центральную улицу Ленина, нырнул в Кировский парк за Советом министров и уже через несколько минут стоял на остановке 6-го трамвая.

Алла ждала его в учительской. Едва увидев мужа, она вскочила, попрощалась с коллегами подчеркнуто по-русски, на что они подчеркнуто ответили по-латышски, и супруги пешком пошли на Матвеевский рынок. Алла купила немудреных продуктов на пару дней, Иванов подхватил сетку, и они уселись наконец в свой родной 11-й трамвай.

— Устала? — Валерий Алексеевич погладил бледную холодную руку жены, погрел ее своей всегда горячей ладонью.

— Не столько устала, сколько надоело. Надо в русскую школу переводиться. Представляешь, сегодня прихожу в школу, а мои крохи старательно пытаются заполнить какие-то листочки! Они же писать еще толком, даже по-латышски, не умеют, а тут корпят, стараются. Классная им подсказывает, чуть ли не за них пишет. «Что это такое?» — спрашиваю. Классная сразу собрала листочки и убежала. А детки мне и говорят: мы подписывались против строительства метро. «Чем же вам метро помешало? — спрашиваю, — Кто-нибудь из вас видел метро когда-нибудь? Это же такая красота! Так быстро, удобно, за десять минут всю Ригу можно будет из конца в конец проехать! А знаете, как в метро красиво, тепло, особенно в такую погоду!»

«Нам skolotaja (учительница) сказала, что если у нас построят метро, то Рига провалится под землю», — они мне отвечают.

Нет, ты представляешь? Какие сволочи! Детям по шесть лет, а они их подписи против метро собирают! Деньги из союзного бюджета, а латышам все одно жалко! Будут давиться в трамваях, лишь бы только сотня-другая русских метростроевцев сюда не приехала. Для них же, идиотов, за счет Союза метро строить! — Алла всплеснула руками. Говорила она громко и звонко, по учительской привычке, и все пассажиры в трамвае настороженно притихли. Но свары, обычной в последнее время, когда, слово за слово, весь трамвай включался в словесную перепалку, сегодня не последовало. Вся Рига с напряжением ждала завтрашнего мероприятия Интерфронта. К огромным толпам дисциплинированных латышей, по первому призыву прессы как по приказу выходящим на митинги, все уже привыкли, теперь же свое слово собирались сказать русские, и город как бы замер в ожидании этого ответа.

— Ничего, ничего, все им всплывет, как в том анекдоте, — нарочито громко успокоил жену Иванов и пристально обвел взглядом молчащих пассажиров. Кто-то удовлетворенно кивнул, кто-то отвел глаза, но все молчали. Только одни демонстративно развернули газету НФЛ «Атмода» и уткнулись в нее, другие с таким же вызовом показали всем, что читают «Единство» или «Советскую Латвию».