Иванов тоже был, с точки зрения перестройщиков — «выродок», не поддающийся облучению и не потерявший здравого смысла и человеческого достоинства. И этого в нем не могла не почувствовать Алла. Жена Иванова поддерживала Интерфронт, помогала мужу, как могла и в чем могла, но знала — есть грань — за которую она не перейдет вместе с ним. Это судьба дочери, судьба семьи. Алла понимала (кому, как не жене, это понимать?) — муж у нее для нового, назревающего общества независимой Латвии — выродок. И друзья его тоже — выродки. И будущего у них все равно не будет в новой действительности. А дочку надо спасать. Так что, трещины поползли по фундаменту семьи Ивановых, и вовсе не редкие, короткие встречи с Татьяной стали причиной этой эрозии.

Нет, нет, Ивановы не расстались сразу после перестройки, они прожили вместе еще много лет — да только линии жизни у каждого члена семьи — жены, мужа, дочери — расходились все дальше в разные стороны. Сначала по чуть-чуть, потом все больше, пока не перестали быть совместимы совсем.

Но в тот январский день, в Вецаки, на правой — тихой стороне Рижского взморья, Валерий Алексеевич и Алла, гуляли, обнявшись, по пустынному берегу моря, смотрели как облизывает тихая волна песок под ногами, как тает на лету редкий снежок, все еще не прикрывший как следует землю даже после Нового года. А потом сели в электричку и поехали на другой конец города — в Золитуде, в гости к Людмиле с Региной — первым интерфронтовским товарищам Иванова — отпраздновать, как умели, наступающее Православное Рождество.

Обеим женщинам было чуть за тридцать, обе они работали в одном из проектных институтов, уже, впрочем, дышавших на ладан перед неминуемым закрытием.

Обе — не замужем. Родители у Людмилы с Региной были военнослужащими, которые так и осели в Латвии, уволившись в запас. И таких — образованных, недурных собой, разной степени устроенности мужчин и женщин некоренной национальности были тогда сотни тысяч в одной только Риге. Хороших специалистов, просто хороших людей. Не понаехавших в Латвию по собственной воле за призрачным «кусочком Запада», а наоборот, часто против своей воли остававшихся тут из-за того, что родителей когда-то Москва направила сюда поднимать народное хозяйство — строить, учить, лечить, защищать. А потом — поди попробуй вернись обратно в Россию — даже в советское время! Проклятый квартирный вопрос и в самом деле многое испортил. Да и потом, кто тут все построил, в той самой Риге? Кусочек Старого города — немцы. А все остальное — русские. В царское время, в советское — все равно. Порты, заводы, аэродромы, дороги, мосты, жилые кварталы — все это строили русские, русскими руками на русские деньги — деньги «союзного» бюджета, выдираемые из России. И главный ресурс — люди! Люди! Лучшие специалисты во всех отраслях науки и производства, отданные безвозмездно в рабовладение латышам, эстонцам, грузинам, туркменам, казахам — русские люди. А ведь как в них нуждалась после войны сама обескровленная Россия!

Первое время после наступления независимости, свалившейся на голову национальным элитам постсоветских республик буквально с неба, русских поголовно называли «колонизаторами» и «оккупантами», и всеми силами старались выжить их из республик, чтобы самим, без помех разграбить все заработанное и построенное этими «колонизаторами» на окраинах великой империи. Потом спохватились и схватились за голову! Оказалось — эти русские люди, эти специалисты — ценнейший ресурс, без которого не выжить национальным республичкам. Особенно после того, как все было разграблено и больше грабить и распродавать стало нечего. А заново строить и зарабатывать стало вдруг — некому — русские и в самом деле стали уезжать. А кто работать будет?! — возопили в отчаянии даже самые отчаянные националисты. А некому. Самим придется. И «профессия» — латыш — тут уже не поможет. Впрочем, Россия, раздарившая не то 30, не то 25 миллионов русских людей национальным республикам, теперь тоже плачет, что работать некому. Но русских назад забирать не хочет. Боится! Даже сосчитать никто толком не может — сколько миллионов русских были на самом деле брошены на произвол судьбы в национальных постсоветских республиках. Это ведь русские! Пять миллионов туда, пять миллионов сюда.

Сегодня азбучных истин о том, что существуют разные народы, и у каждого своя судьба и предназначение, свои интересы — многие снова боятся… Но тогда, в начале января 91 года, Валерий Алексеевич и Алла, Регина и Людмила, завернувший к ним на огонек Толя Мурашов, да и все их товарищи — прекрасно понимали — будущее русских в Прибалтике и вообще на свете будет гораздо хуже, чем в Советском Союзе. Они понимали и то, что в СССР русским тоже не было сладко, что русские были «старшим братом», подчиненным, алчности младших национальных и вненациональных элит — тех, кого Дмитрий Галковский метко назовет «советскими метисами». Понимали они все. Хотя были простыми людьми — молодыми инженерами, учителями, офицерами. Просто, в 1990-м году, оставшемся совсем недавно за их плечами — все уже было сделано для того, чтобы изменения стали необратимы.

Были «выбраны», как — это теперь все знают — националистические верховные советы союзных республик, принявшие декларации о независимости. В МВД, органах юстиции и прокуратуры царило, в лучшем случае, двоевластие. Были парализованы союзные органы госбезопасности и армия. СССР был наводнен тысячами иностранных специалистов, советников, просто банальных шпионов и кризисных управляющих. Множество тщательно отобранных предателей из числа советских граждан уже прошли свое обучение и проверку на лояльность Западу непосредственно в США, Великобритании, Германии, Франции, Канаде… Средства массовой информации огромной страны были практически полностью переданы в распоряжение антигосударственных сил. Все уже было сделано! Все уже было предрешено. И сопротивляться в этих условиях было самоубийством.

И это тоже понимали молодые люди, собравшиеся в уютной квартирке нового рижского микрорайона Золитуде впервые в своей жизни отпраздновать наступление Рождества Христова по православному календарю. Они, к сожалению, тогда понятия не имели ни о сущности праздника, ни, скажем, о Символе веры. Они просто душою чувствовали, что этот праздник — один из последних, которые теперь останутся у них — русских людей — на этом свете.

В «Единстве» — в «красном», «просоветском» интерфронтовском «Единстве» в 91-м году впервые появилось на первой полосе поздравление лидера Интерфронта Анатолия Алексеева со светлым Христовым Рождеством, обращенное ко всем сторонникам Движения. Это было неожиданно, особенно для многих коммунистов, массово входивших в Интерфронт. Да и вообще для многих, но не для Иванова и Регины, знавших о вере своего старшего товарища. И усевшись за стол после появления на небе «первой звезды» Ивановы, Мурашов и Людмила с Региной — все они впервые в жизни поздравили друг друга с Рождеством Христовым и, видит Бог, была на то Его воля.

«Велик был год и страшен год по Рождестве Христовом 1918, от начала же революции второй. Был он обилен летом солнцем, а а зимою снегом, и особенно высоко в небе стояли две звезды: звезда пастушеская — вечерняя Венера и красный, дрожащий Марс.

Но дни и в мирные и в кровавые годы летят как стрела, и молодые Турбины не заметили, как в крепком морозе наступил белый, мохнатый декабрь. О, елочный дед наш, сверкающий снегом и счастьем!..» — Толя Мурашов захлопнул томик Булгакова, попавшийся ему на книжной полке Людмилы и подошел к накрытому столу. Разлил в тишине шампанского.

— Ну! Были мы красной гвардией, станем, чувствую — белой!

— И бить нас будут и слева, и справа! — поднялся с фужером в руке Иванов. — Белые, пока не покраснеем, красные — пока не побелеем! Демократия — мать порядка!

— Так что, какая, собственно, разница? — поддержал Толян.

— Наше дело правое, наша вера — православная! — неожиданно соединила столь разные истоки Регина.

Зазвенел тонко хрусталь, как сталь шашек о сталь.