Впоследствии Бетизак — вернее, уже Мастер Теней — многократно ходивший этой дорогой, знавший каждую ступеньку, каждый светильник — пытался вспомнить, что же особенно поразило его в тот первый день. Огромные пещеры, высотою с кафедральный собор, в который росли настоящие сады — из диковинных мхов, ажурных папортников, грибов самых причудливых форм и расцветок, светящихся лиан… В одной из пещер было озеро, похожее на черное зеркало, стены ее были заняты книжными полками, заполненными книгами на всевозможных наречиях, а высоко в воздухе, под самым сводом трепетали души еще не написанных книг — они были похожи на стаю шуршащих белых птиц. Прекрасный замок белого, слегка мерцающего камня — его построили природные духи, подчиненные Старым Богам, в нем жили и ангелы Тьмы, и их слуги. Пещера-загон, вход в которую перекрывала стена сине-белого пламени и где держали изымателей особо отличившихся душ (тогда их тоскливо-утробное рыканье заставило Бетизака отшатнуться и чуть ли не спрятаться за Люцифера). Земля, усыпанная где — золотым песком, где — шариками янтаря вперемешку с изумрудами, а где и навечно замерзшими каплями крови… или поросшая бледно-лиловой, шелковистой травой. А может, его больше всего поразило пламя неистово-рыжих волос Огневицы? Или безумная красота Лилиты?
Люцифер сразу же провел Бетизака в самое сердце замка, в свои покои. На полу зеркально-черного камня серебром были обозначены звезды и их небесные пути, па потолке же была искусная роспись, изображавшая летнее светлое небо, с легкими облачками и бело-желтым шаром солнца, от которого действительно исходили свет и тепло. Мебели, удобной и простой, было мало, на стенах висело несколько зеркал (некоторые были занавешены тканью). Люцифер усадил человека на невысокий табурет и сам уселся на такой же напротив.
— Прежде чем я обучу тебя твоей работе, и ты почувствуешь себя в силах ее выполнять, я должен кое-что изменить в тебе, Пейре. Ты приглянулся мне таким, какой ты есть, но для того, чтобы ты стал моим придворным Мастером, с некоторыми свойствами твоей натуры нам придется расстаться безвозвратно. Предупреждаю честно: будет больно.
В этот момент в комнату вошла девушка маленького роста, хрупкая и изящная, с коротко стриженными темными волосами, на ее миниатюрном личике выделялись глаза раненой лани — огромные, мудрые и страдающие; одета она была в длинное легкое платье гранатового цвета.
— Проходи, Ата, я ждал тебя. Вот, полюбуйся: это мой будущий Мастер Теней. Я надеюсь, ты не откажешь нам в помощи — мы начинаем первичное преображение.
Девушка молча улыбнулась, кивнула Бетизаку и встала у него за спиной, положив руки ему на плечи. Люцифер же придвинулся еще ближе, так что его колени упирались в колени Бетизака, и сказал:
— Сейчас ты дашь мне свои руки… я буду держать тебя очень крепко, возможно, даже крепче, чем тебе бы хотелось. Как только наши ладони соприкоснутся, закрывай глаза и ни в коем случае не открывай их. Когда я буду работать над тобой, мой внешний облик изменится, и вид его тебе пока не по силам. Запомни: не открывай глаза. И внимательно слушай меня: я не оставлю тебя в неведении относительно того, что же именно я сделаю с твоей душою; и если вдруг ты с чем-то уж очень не захочешь расставаться, почувствуй это… так сильно, чтобы я согласился с тобой. Ты все понял? Ата? Итак…
Видимо, все недоумение и растерянность минуты отразились у Бетизака на лице; Люцифер глянул на него и засмеялся.
— Ты что, ждал, что я тебя в пыточную поволоку?! Оставь… Я — если пожелаю, конечно — и без чьей-либо помощи, и в самой уютной обстановке могу причинить т а к у ю боль, что даже Мастер Безумия хвост подожмет. Так что доверься мне и постарайся не кричать… — и он снова засмеялся.
Их ладони соприкоснулись, пальцы тесно и крепко переплелись; в ту же секунду Бетизак сомкнул ресницы. Минуту-другую ничего не происходило, только постепенно учащалось дыхание Люцифера. И вот наконец Пейре Бетизак, бывший казначей герцога Беррийского, почувствовал, как пальцы, так плотно переплетенные с его собственными, начинают удлиняться и холодеть. Вскоре ему казалось, что кисти его рук вплоть до запястий оплетены клубками змей. Когда же он услышал голос своего нынешнего хозяина, то чуть не сорвался и не нарушил его просьбу — не кричать… Голос Люцифера, и без того не совсем человеческий, сейчас звучал то как хриплый клекот, то как разъяренное шипение; но говорил он вполне разумные вещи, и Бетизак вскоре успокоился и даже стал понимать, о чем, собственно, идет речь.
— Так, посмотрим, посмотрим… чем же наградил тебя Всевышний… Отлично, я не ошибся; Ата, ты только посмотри, в основе субстанции — честность, да какая… истинный алмаз… Оставляем… какому же хозяину нужен нечестный слуга. А еще, друг мой, я оставлю тебе снисходительность — иначе тебе будет противно и скучно с людьми, и пусть они останутся тебе интересны… А вот это тебе только помешает… тихо-тихо, я объясню. Во-первых, жалость. Даже ваши жалкие докторишки вытравляют в себе это качество — на всех не напасешься, говорят они… и это тысячу раз верно! Не для докторов, конечно, а для тебя. Во-вторых, твоя милая детская доверчивость. В-третьих, способность любить, сожалеть, тосковать… ни к чему. Только силы отнимает. Ну, и еще кое-что…
До этого момента Бетизак ощущал только неприятный холод в области сердца, словно ледяные щупальца обвили его и сжимали, пробуя на прочность. И вдруг на него обрушилась такая боль, что по сравнению с нею костер показался бы тихой лаской. Тупые иззубренные когти впились в его грудь, вскрыли ее, взломали ребра как сухие тростинки… и сердце его легло в обжигающе-ледяную ладонь хозяина. Бетизак сквозь туман почти непереносимого страдания почувствовал, что Люцифер склонился к его разверстой груди и ощутил, как в нежную, трепещущую плоть сгустка его души впиваются жадные, острые зубы и начинают неторопливо, тщательно выгрызать клочок за клочком. И — сколь ни невероятно это звучит — вместе с чудовищной болью расчеловечивания еще не Мастер Теней, но уже и не Пейре Бетизак чувствовал облегчение и почти что удовольствие. И еще — благодарность… благодарность за то, что он не любил больше Алиенору и не тосковал по ней, за то, что не мучался сожалениями по поводу проигрыша Грезийону, за то, что не жалел более никого и ни о чем…
Наконец, Люцифер отстранился, хрипло и влажно дыша. И тому, над кем он так славно потрудился, вдруг захотелось открыть глаза и посмотреть на него. Человек (не совсем, впрочем) с трудом подавлял это желание, его веки предательски затрепетали, но Люцифер оказался быстрее.
— А-ххх-та-ррххха, — имя помощницы почти потонуло в рычании, но ей это не помешало; и тут же на глаза нового слуги легли нежные, теплые, маленькие ладони… ресницы встрепенулись, словно мотыльки, пойманные в горсть, и успокоились.
— Не бойся… Господину еще предстоит преодолеть твою смертность, а Владычица так просто никого не отпускает, тебе придется почувствовать ее… и не один раз… — прошелестел на ухо будущему Мастеру чуть хрипловатый, чувственный голос.
Люцифер тем временем развернул руки своего слуги ладонями вверх и отпустил их. Затем взял левую руку и повел чем-то острым вдоль линии жизни все дальше и выше, за сгиб запястья; из пореза тут же начала сочиться кровь… хозяин слизывал ее. Линия захлестнулась петлей и вернулась к своему началу. И в этот момент Бетизак с ужасом понял, что умирает. Нет никаких Адских Садов, никаких подземных дворцов, нет ничего и никого, только невозможная боль пузырящейся ожогами кожи и удушье, разрывающее грудь. Он, Пейре Бетизак, покинутый всеми ангелами и демонами этого мира, задыхается от едкого дыма в пламени костра. А потом — тихо угасает в одинокой, неуютной постели старого холостяка, оплывая последним холодным потом как гаснущая свеча — воском. А потом — истекает кровью на каком-то неведомом поле брани, среди тысяч тел себе подобных. А потом — тонет в море, оглушенный огромной волной. А потом… Он пережил не один десяток смертей, прежде чем Владычица решила, что с него довольно; но каждая из них — от легкой до мученической — была ему равно страшна и ненавистна. То острие, которым Люцифер вычертил новую линию его жизни (кажется, это был коготь…), впилось в ее основание, вонзилось в самые глубины его существа… и внезапно все закончилось.