— Я сделаю все, что вы прикажете.

— Ну разумеется, иначе зачем бы я к вам пришел, — без малейшего злорадства, спокойно ответил королевский советник.

5.

Уже поздно ночью Бетизак уснул, намаявшись от неотступных мыслей; проснулся он оттого, что кто-то тряс его за плечо и звал по имени.

— Проснитесь, Бетизак, проснитесь, друг мой!

Казначей поднял голову, сощурился — глаза его слепил свет факела — и узнал в говорившем главного бальи, мэтра Бушара. Тогда он сел, провел по лицу ладонями и спросил:

— Что стряслось, мэтр Бушар? С каких это пор вы посещаете заключенных по ночам? Или вы служите в подручных у палача?

— Бросьте ваши шутки, Бетизак. О моем визите сюда никто не должен знать, иначе все пропало. Не перебивайте! У меня мало времени, поэтому слушайте молча. Ваши дела очень плохи, друг мой, король смертельно вас ненавидит, жалобы на ваше правление в Лангедоке сыплются градом, их уже даже не читают, сразу складывают в обвинительные бумаги. Имущество ваше отписали в королевскую казну, но его величество этим не удовлетворился. Сегодня он сказал нам, что ваши пожитки ему и так принадлежат, равно как и ваша жизнь. Завтра вас вызовут в суд и, судя по обвинительному акту, который мне удалось подсмотреть, изгнанием вам не отделаться, вас осудят на смерть.

— Святая Мария! — Бетизак перекрестился, — Неужели герцог не заступится за меня?

— Он просто не успеет, — покачал головой бальи, — слушайте меня, Бетизак. Я советовался с посланниками герцога и вот что мы решили. Когда вы предстанете перед королевским советом, скажите им, что долгое время грешили против истинной веры, что вы еретик… ну, и так далее. Поскольку подобные дела подлежат разбору церковными властями, вас сначала доставят к епископу Безье, он же отправит вас к Папе, в Авиньон. Когда вы приедете туда, никто против вас ничего предпринимать не станет, вы же сами знаете — Папа в большой дружбе с монсеньором Беррийским, ну, назначит вам покаяние — и делу конец.

Закончив речь, мэтр Бушар торопливо обнял Бетизака и, не слушая его благодарностей, поспешил уйти.

На следующее утро опального казначея действительно вызвали в суд. Снова очутившись в той же зале, он оглядел собравшихся и попросил позволения высказаться. Ему не отказали.

— Прекрасные сеньоры, — поклонившись, начал речь Пейре Бетизак, — будучи в последнее время свободным от повседневных дел, столь отвлекающих нас от вечности, я окинул мысленным взором дела мои и совесть мою. Сильно прогневал я Господа, ибо — чистосердечно признаюсь в этом — давно уже уклонился я от веры. Никак не могу я поверить в Святую Троицу, равно как и в то, что Сын Божий мог так унизить себя, родившись от обычной женщины, каковая ну никак не могла после родов остаться девственной. Кроме того, я думаю — и говорю вам об этом — что когда мы умрем, никакой души не останется.

— Господи Иисусе! — ахнул один из дознавателей, — Вы что, совсем спятили, Бетизак?! Даже и за половину сказанного вами полагается костер! Одумайтесь, вы же всегда были добрым христианином!

— Не знаю, — нарочито небрежно хмыкнул Бетизак, — огонь или вода полагается за мои слова, но я этого мнения держусь с тех пор, как себя помню, и буду держаться всегда.

Почти сразу же его отвели обратно в тюрьму, но не в прежнюю камеру, а в подземную одиночку, предназначенную для особо опасных преступников и отъявленных врагов веры, где приковали к стене и оставили одного в кромешном мраке и холоде. Тюремщику было приказано, чтобы ни одна живая душа, ни мужчина, ни женщина, не могла поговорить с узником, дабы никто не мог отвратить его от сделанных признаний.

Во время королевского обеда мэтр Роже Грезийон сообщил его величеству о новом повороте дела. Карл VI пришел от его слов в полнейший восторг, замолотил ложкой по супу-пюре из куропаток с каштанами, забрызгав весь стол. Затем он вскочил и принялся носиться по комнате, приплясывая и кривляясь.

— Мы желаем, чтоб он умер, да-да-да! Бетизак еретик, вор и мошенник! А дядюшка пускай лопнет от зависти — я теперь сильнее его, вот возьму и сожгу его лучшего слугу…

Внезапно король прервал свои нелепые пляски и замер посреди комнаты в странной позе: колени полусогнуты, спина сгорблена, и как-то по-птичьи вытянута шея.

— Это не я!.. Это он сам виноват, он первый начал!… Меня никогда не любил, только обижал, да! Я… помню… все… Дядя Жан, отдай мой мячик, нет, нет, не кидай в окно, пожалуйста, нет!!! Не смотри на меня так! Я… я не дурачок, я король Франции! Я вам всем покажу, вы у меня наплачетесь… Они первые меня обидели, они злые, уберите их от меня! Кормилица, не уходи, можно, я пойду с тобой, а?.. ты такая добрая, теплая… мне без тебя плохо, почему ты ушла? Ай!.. Ай!… - король внезапно подпрыгнул и принялся трясти головой, словно стряхивал с волос нечто невидимое, — Отстань от меня, не трогай мои волосики… Уйди, ты мне не нравишься!.. Мне страшно, мне страшно, мне страшно-о-о-о…

Его величество, король Франции Карл VI, бессильно рухнул на пол; похожий на кучу пестрого тряпья, он тихо подвывал и мелко-мелко трясся. К нему подбежал старый слуга, ходивший за ним, как за ребенком, поднял с полу и увел укладывать в постель. Уж он-то знал, что нужно делать — укутать его величество потеплее, да горяченького молочка с медом, да ноги растереть мятным маслом, да сказку рассказать… глядишь, и успокоится, уснет…

— Эй, малый, твоя работа такая — небось все городские новости знаешь… так скажи, для кого это эшафот возводят, да еще на главной площади? Что, за ворота теперь не водят? — с таким недоуменным вопросом обратился к хозяину трактира Пьер Меспен — один из рыцарей, посланных Жаном Беррийским за своим казначеем. Он с другом, сиром де Нантуйе, коротал время в ожидании выдачи Бетизака, выясняя достоинства местной виноградной лозы. Они заняли угол в трактире, находившемся в одном из переулков рядом с площадью, где и творилась работа, столь их удивившая.

— Э, да вы, видать, не местные, добрые господа! Это костер для Бетизака, гори он в аду! Вот уж истинно король, его величество, свое благоволение нам, сирым, явил — избавил нас от этого кровососа, от выжиги этого чертова, прости меня Господи! Уж сколько нам зла да неволи от него пришлось терпеть — и не передать! Что ни год — так новые налоги, да поди попробуй не заплати… сейчас же разорит, по миру пустит, еретик проклятый… Чего желают добрые господа? Вы уж простите великодушно, если я чего не так сказал, радость-то какая, поневоле обомлеешь!

Добрые господа (несколько обескураженные с виду) пожелали еще вина; хозяин торопливо удалился.

— Что здесь происходит, Пьер? Мы что-то упустили? Мессир Беррийский сказал ясно: передать письмо, дождаться выдачи казначея и привезти его к нему. Какой, черт его дери, эшафот?!

— Друг мой, я боюсь, что монсеньор опоздал. Бетизака предали… это ясно как день. Но что же они ему нашептали, ведь суд признал его невиновным… Что этот болван говорил… еретик? Господь вседержитель, не может быть… — и рыцарь снова подозвал хозяина.

— Вот что, любезнейший… А скажи-ка нам, за что же казнят этого Бетизака? Мы слышали, суд его оправдал.

— Это так, добрые господа — трактирщик расплылся в подобострастной улыбке, он был явно польщен вниманием со стороны столь важных господ, — да что этот суд, болтовня одна! А только говорят, что Бетизак — сатану ему в собутыльники! — сам признался: мол, не верю я в Господа вашего, Богоматерь за последнюю девку почитаю, а святое причастие из церкви во рту несу до дому, да в зловонный горшок сплевываю… прости, Господи! — и хозяин трактира перекрестился. — А еще говорят, что казначей наш по ночам черным котом оборачивался, да в открытые окна забирался, младенчиков душил…

— Скажи еще, что он всех ваших девиц перепортил… — проворчал под нос сир де Нантуйе и взмахом руки отослал трактирщика прочь.