«Ага!» – говорит Верещагин и подходит к телефону. Он дует на бумажные шарики с такой силой, что они разлетаются и весело скачут по всей комнате, он крутит диск, не глядя на цифры – наконец он кому-то скажет, поделится радостью, а то все один и один. «А то все один и один»,- говорит он в трубку, хотя откликается мужской голос, а об одиночестве лучше всего разговаривать с женщиной, Верещагин знает это не хуже кого другого – фразу об одиночестве он для женщины и приготовил, но куда денешься, если трубку вдруг снимает мужчина, разве придумаешь что-нибудь путное в спешке, а Верещагин спешит, хотя и закончил работу, он сейчас на большом подъеме, он сейчас горы может свернуть: когда человек может свернуть горы, он всегда спешит сделать это, но попадается мужчина и приходится разговаривать с ним как с женщиной. «Я все один и один,- жалуется Верещагин (надо же, мужчине жалуется!). – Все один и один,- говорит он,- и не с кем поделиться радостью». Но мужчина попадается как баба – вместо того чтоб послать Верещагина подальше, он интересуется: «Какая радость?» Едва проснулся человек, а уже готов разделить чужую радость, не эгоист, видно, а следовательно, не мужчина вовсе, хотя и говорит низким голосом, но это, должно быть, из-за того, что спросонья,- автор, например, знал одну женщину, которая спросонья рокотала таким басом-профундо, что с ней страшно было просыпаться вместе, а днем у нее была писклявая, как у соловья, колоратура. «Последнюю лягушку проглотил,- сообщает Верещагин о своем успехе в несколько закамуфлированном виде.- Совершенно пустая теперь река. Я даже в квартире немного убрал».- «Мне бы добраться до твоего уха, подлец,- говорит мужчина – неплохой все же, видать, малый.- Так бы звезданул!» – в трубке гудки, Верещагин, разочарованный краткостью разговора, снова набирает какой-то номер, на этот раз ему везет: в трубке девичий голос – такой веселый, громкий, ясный, будто и не рассвет в природе, а полдень. «Вы не спали?» – удивляется Верещагин шепотом: с таким юным существом он опасается говорить в полную громкость, по той же, наверное, причине, по которой Господь Бог поостерегся показать Моисею свое лицо. «Какое там – спали! – кричат в трубке.- Я в институт поступаю, к экзаменам готовлюсь, понимаете?» Везет Верещагину на девушек, готовящихся к экзамену. «Везет мне на девушек, готовящихся к экзамену»,- шепчет он. «Вам везет на девушек? – смеются в трубке.- Ха-ха! Кто вы такой? Почему вы говорите шепотом? Сколько вам лет?» – «Я тот, кого никто не любит и все живущее клянет»,- шепчет Верещагин, ему очень нравится голос, он в восторге от своей удачи: позвонил куда надо. «Ха-ха! – смеется голос.- Как интересно! Сколько вам лет?» – «Несколько»,- уклончиво шепчет Верещагин. «Это очень хорошо, что вы позвонили! – кричит голос.- А то все занимаюсь и занимаюсь, понимаете? Я очень рада, что вы позвонили. Вы не повесите трубку?» – Верещагин в сильнейшем умилении, он влюбляется в говорящую с ним девушку так же нежно, как и в певца, который поет то ли днем, то ли вечером, то ли ночью, а девушка тем временем в третий раз спрашивает, сколько ему лет. «Сто девятнадцать»,- шепчет Верещагин первое пришедшее в голову число и чувствует, что теперь будет любить всех вместе: певца, девушку и число сто девятнадцать. «Ха-ха-ха! – смеется шутке девушка.- Не так уж много, да? Лишь бы сердце молодое, правда?» – «Ага,- шепчет Верещагин.- Лишь бы».- «Слушайте,- кричит девушка.- Вы в физике разбираетесь? Какое у вас образование?» – «Я вас люблю»,- шепчет Верещагин. «И я вас,- говорит девушка.- Вот послушайте задачу! Колесо скатывается с плоскости под углом в тридцать семь градусов. Ускорение – одно «же». Каким должен быть диаметр колеса, чтоб за двенадцать секунд оно сделало двадцать четыре оборота… Вы поняли условие?» – «Вы подарили мне высокое счастье взаимности,- шепчет Верещагин.- Тридцать шесть и одна десятая сантиметра».- «Как вы узнали? – кричит голос.- Вы сумели угадать? В задачнике такой же ответ! Вы за одну секунду вычислили? Этому просто невозможно поверить! Вы – гений? Что надо сделать?» – «Желаю вам сдать на «отлично»,- шепчет Верещагин, кладет трубку и чувствует, что у него опять болит зуб.

Он болит не больше прежнего, но теперь, когда работа закончена и эта боль уже не нужна, она раздражает Верещагина, как любовь женщины после рождения ребенка. Верещагин выбегает на улицу, идет в поликлинику.

Но утро слишком раннее – поликлиника закрыта – на дверях табличка, на которой написано, что врачи придут в восемь, сейчас только пять, целых три часа ждать – может, прогуляться? Верещагин идет прочь от поликлиники – по переулку, вдыхает свежую утреннюю прохладу – как приятно; кажется, что это совсем новый воздух, а не просто остывший вчерашний.

А зуб болит все сильнее – то есть так же, но все сильнее ощущается бесполезность этой боли. Верещагин уже мучается и временами мычит.

Он доходит до конца переулка, сворачивает влево,- в последнее время ему доставляет удовольствие сворачивать в левую сторону,- не из каких-либо политических или философских соображений, а просто так,- прихоть или биологическая потребность – непонятно, но если приходится сворачивать вправо – он огорчается. Он идет влево, но, пройдя квартал, другой, натыкается на толстый канат, преграждающий улицу. Тут оживление, несмотря на ранний час, кипит работа – известка, кирпичи, строители. «Куда прешь? – говорят они Верещагину.- Не видишь, ремонтируется дом, он в опасном состоянии, проезд и проход закрыты, ходить запрещено, не велено, поворачивай обратно».

«А что привело его в опасное состояние?» – спрашивает Верещагин о доме и мычит от зубной боли. Строители смотрят на него с удивлением, они предполагают, что Верещагин надумал с ними шутить шутки, а у них – во-первых, много работы; во-вторых, никакого желания шутить в пять утра, даже природа в это время лишена чувства юмора, отчего и предпочитают утренние часы всем остальным серьезные деловые люди, тогда как различные шалопаи и авантюристы-мыслители, наоборот – как рыба в воде вечером и ночью (я, например, так даже пишу ночью – когда Земля погружена во мрак, во мне смелости и остроумия хоть отбавляй). Верещагина же зубная боль принудила шутить в пять утра, строители, конечно, такого отношения к жизни в столь ранний час не приняли и резонно ответили на его шутку серьезным неприличным словом и предложением убраться подальше. Верещагин вынужден идти обратно, то есть если до сих пор шел влево, то теперь, значит, вправо,- а что делать, если левый путь прегражден канатом? – но Верещагин человек упрямый: вправо? – пожалуйста, он подчиняется обстоятельствам, пойдет вправо, но зато по левой стороне улицы – человека смирить невозможно, он всегда возьмет свое: заставят идти вправо, он пойдет вправо по левой стороне, запретят идти по левой стороне, он заскачет на левой ноге, вырвут ногу – поползет на левом боку, он будет смотреть на дорогу одним левым глазом, дышать левой ноздрей, заставит сердце сокращаться одним левым желудочком: возможности неисчерпаемы, человек непобедим, он всегда найдет способ удовлетворить свое желание – вот только что непонятно: зачем Верещагину обязательно нужно именно левое?

А вот и притча. Идут Лев и Заяц. Видят, лежит пирожок. «Он с капустой,- говорит Заяц.- Значит, его должен съесть я».- «Нет, с мясом,- возразил Лев.- Я его съем».

Решили: кто окажется прав, тот пусть и съест.

Разломили пирожок – он с капустой. Лев взял и съел.

«Несправедливо! – закричал Заяц.- Ведь прав оказался я!»

«Ты прав,- согласился Лев.- А я – Лев».

Только возлюбленные и дантисты – кто еще так близко наклоняет к нам свое лицо?

Только дантисты и возлюбленные – кто еще так внимательно смотрит нам в рот?

Только возлюбленные, только дантисты способны причинить нам такую боль.

Верещагин говорит все это зубной врачихе. Он что-то с утра сегодня настроился шутить. Наверное, потому, что ночью не спал. Сон у кого угодно отобьет охоту шутить.