Черпая силы в глубоких недрах этого богатейшего звукосочетания, дядя Валя все-таки выучил сестру – стала она врачом, как он и наметил. И насчет здоровья не ошибся – к сорока годам выглядел почти старцем, страдал гипертонией, печенью, ревматизмом, желудком, лечил слабые легкие собачьим салом и таблетками, которые присылала сестра.

Но болезни не поставили предел его трудолюбию, он по-прежнему ложился в десять, вставал в три, и, хотя не имел почти никакого образования, все знал и все умел: колхозное начальство относилось к нему с большой серьезностью. За свою долгую, рано начавшуюся трудовую жизнь дядя Валя побывал и полеводом, и конюхом, каменщиком на колхозных стройках, бригадиром на лесоповале, грузчиком в сельпо, заведовал фермой, и множество других работ переработал дядя Валя, извлекая из каждой ее внутренний смысл, определяя ее место в общей целесообразности, так что председатель колхоза даже робел немного перед этим сосредоточенным человеком и бросал его на те участки, где работа почему-либо не ладилась, зная, что в добросовестности и умении равных ему нет, а если прибавить еще и неукоснительное следование закону целесообразности, то более ценного человека в колхозе вообще не было, любое дело под его руководством всегда выполнялось успешно и в срок.

Личную жизнь дядя Валя начал поздно, в двадцать семь лет. Свадьбу сыграл скромную, но по правилам: целовал невесту, когда кричали: «Горько!», не забывал почтительно чокаться с ее отцом, сплясал даже под гармошку русского, а когда гости разошлись, сказал невесте, то есть теперь жене: «Сегодня будем спать просто так. И завтра тоже».

Жена его, девушка хоть и юная, а смелая, хмыкнула: «Чего ж так?» Дядя Валя ответил, скрывать не стал, объяснил: наблюдениями веков замечено, это старики знают и говорят: что самые успешные дети зачинаются в новолуние, а ему нужно зачать такого сына, чтоб потом, когда тот вырастет, не краснеть за него перед народом. «Так уж сразу и зачать»,- во второй раз хмыкнула жена и высказалась в таком роде: с первого, мол, раза, может, и не зачнем. «А вдруг зачнем?» – строго спросил дядя Валя и не захотел легкомысленно рисковать, целую неделю спал с женой смирно. На шестой вечер подобной супружеской жизни жена посмотрела на звездное небо и сказала, не выдержав: «Уже новолуние».- «Какое же? – возразил дядя Валя, к небу лица не поднимая.- Еще серпик видно».- «Углядел,- разозлилась жена.- Наградил меня господь глазастым мужем!» – «Хорошее зрение одно только и осталось у меня от здоровья»,- ответил дядя Валя, а на следующий вечер сам сказал: «Вот теперь полное новолуние».

Когда родился сын, дядя Валя долго всматривался в его морщинистое красное личико с как бы заклеенными веками и наконец сказал: «Я его на экономиста выучу».- «Почему это на экономиста? – удивилась жена.- Или опять что углядел?» – «Трудная, но полезная обществу профессия»,- объяснил дядя Валя и больше на эту тему не заговаривал очень долго. Лишь когда сын уже заканчивал последний класс сельской десятилетки, как-то однажды вдруг сказал ему в присутствии жены:

«Летом подашь документы в экономический институт».- «Почему это – в экономический?» – спросила жена, успевшая уже забыть короткий разговор шестнадцатилетней давности. «Трудная, но полезная обществу профессия»,- ответил дядя Валя.

А сын промолчал. Учился он неплохо, особенно успевал по математике, но больше всего на свете любил смотреть телевизор и играть роли в спектаклях колхозного драмкружка. Он так хорошо пел со сцены песни советских композиторов, что в один прекрасный день нежданно-негаданно получил диплом победителя на районном смотре самодеятельных талантов.

«Молодой и есть молодой,- прокомментировал случившееся отец – дядя Валя. – Разбрасывается нецелесообразно».

Сын отцу не перечил, студентом экономического института в областном центре стал, но, проучившись всего один семестр, вдруг коротким, на тетрадном листке письмом известил родителей, что институт бросил и работает в данный момент по творческой линии, в областном театре оперетты, где поет пока в хоре.

Это письмо дядя Валя аккуратно разорвал на четыре части, предварительно отрезав ножницами чистую часть листка, кинул в помойное ведро, а на чистой отрезанной бумажке написал сыну ответ следующего содержания: «Пока не бросишь свою филармонию, чтоб твоей ноги дома не было».

В семейном же кругу, то есть жене, сказал: «Молодой и есть молодой, силы тратит, а сосредоточиться не умеет. Я про Наполеона, который Москву сжег, в «Огоньке» читал, что он если над каким своим делом, бывало, задумается, так у него зенки стекленели, и ничего вокруг себя видеть он уже не мог, его хоть колом по голове лупи – не почувствует, так сосредотачивался. А еще в другом журнале было про иголку – когда ее во что-нибудь втыкаешь, то на кончике получается давление в очень много тонн, хотя и не сильно жмешь, потому что острие и есть острие, легко лезет на глубину, а если распыляться в свое удовольствие, то это как ладонью бревно рубить, толку от такого человека нет. В жизни надо делу следовать, а не удовольствиям, иначе потом сам покаешься, в одном рассказе описано про молодую девку, которая любовь для удовольствия все искала и искала, так ее замуж после никто не взял».

К той поре дядя Валя был уже очень начитан, таскал домой без разбору все журналы, которые приходили в разбогатевшую колхозную библиотеку, где ему выдавали их даже не записывая в формуляр, опасаясь подобным бюрократическим действием выказать – ненароком – сомнение в дяди Валиной всем известной честности.

Сын, зная отцовскую непоколебимость, под родительский кров с тех пор не являлся, присылал лишь к праздникам поздравительные открытки, которые дядя Валя аккуратно рвал на те же четыре части, что и письма, оставляя, разумеется, без ответа.

Вот такая неудача постигла дядю Валю с сыном, зачатым в новолуние. Может, он что не так сделал, спутал новолуние с полнолунием, может, это в полнолуние родятся славные дети, а в новолуние наоборот – любители бить баклуши и жить в собственное удовольствие, или старики запамятовали и народную мудрость пересказали превратно, как бы там ни было, а поступил сын артистом в оперетку, и, что удивительно, стал делать в ней большие успехи: то в хоре подтягивал, а через короткое время его однажды вдруг по телевизору показали уже солистом, но что он пел и какой танец под песню на сцене выплясывал – оперетка, она ведь такая, поют и пляшут вперемежку с простым говорением – осталось неизвестным, так как дядя Валя хищным зверем к телевизору подпрыгнул и выключил его, а жена на этот поступок никак не прореагировала, хотя к изображению сына совсем близко была, рукой подать, она только успела радостно воскликнуть: «Батюшки, наш!», но тут же, вздохнув на погашенный экран, пошла делать разные хозяйственные дела: давно минуло время, когда она бросалась спорить с дядей Валей – зачинать или не зачинать, совместная жизнь приучила ее к благоразумному уважению мужниной воли.

И еще одна неудача была у дяди Вали в биографии, но гораздо раньше, и не с кем-нибудь, а с родной старшей сестрой, ради которой загробил он здоровье всех органов, кроме глаз – ими он все видел, все понимал.

Началась эта неудача, когда сестра училась еще на четвертом курсе – или на пятом уже? – нет, все-таки на четвертом,- конечно, как всегда отличница и вообще активистка, член даже институтского студенческого совета и, кажется, староста группы, или, может, это ее потом уже избрали.

Одним словом, получил дядя Валя внезапно от сестры длинное послание, а до этого получал только короткие писульки, и было это длинное послание как гром среди ясного неба, однако дядя Валя его не порвал, как впоследствии сыновнее, а, наоборот, спрятал в комод, в тот ящик, где у него теперь красные рубашки лежали,- всю жизнь любил дядя Валя красные рубашки, как благосостояние стало получше, он ими обзавелся в полном комплекте – и розовые, и бордовые, и морковного цвета, а тогда в том ящике одно дранье лежало, так он под это дранье и сунул сестрино письмо, до сих пор оно там лежит, теперь под красными рубашками, не вынимал его дядя Валя ни разу, не перечитывал – зачем душу бередить?