– Хамильтон, – сказал Аппельтофт, – Хамильтон нашел номер телефона и всю эту галиматью по своему компьютеру, пусть теперь вытаскивает и этого плута.

– Я так же думаю. Хамильтон уже возвращается, он звонил из Афин, прибудет сегодня вечером.

– Сказал что-нибудь?

– Да. Он сказал, что везет имя убийцы и описание его личности, не совсем полное, но все же кое-что.

– Ты знаешь, когда он прибывает? Поедем, встретим его?

– В 20.05 из Копенгагена. Именно это я и хотел предложить, ведь сейчас все начинает проясняться, тебе не кажется?

Аппельтофт кивнул. Действительно все начинало проясняться. Значит, все, что было сделано до этого, – ошибка: выдворенных не должны были выдворять, а четверых задержанных молодых шведов не следовало задерживать. И казалось, что уже не было причин для уныния, но тут вдруг еще большая беда подкатила к порогу: одна из секретарш отдела заглянула в комнату, и, хотя она еще ничего не сказала, Аппельтофт все уже понял по ее лицу.

– Нэслюнд ищет тебя. Он в своем кабинете. "Это спешно", – сказал он, – сообщила она низким голосом, намекавшим на пламя, вылетавшее из телефонной трубки, когда Нэслюнд призывал к себе виновного.

– Увидимся сразу же, как только я вернусь оттуда, – сказал Аппельтофт, поднялся и пошел к двери.

Шеф бюро Нэслюнд был возмущен и даже не пытался скрывать это. Когда этот "торгаш автомашинами" говорил, волосы падали на его лицо, а виски пульсировали. Рядом с ним сидел главный прокурор К. Г. Йонссон с "зашнурованным" ртом.

– Мне интересно, – начал Нэслюнд, хотя Аппельтофт еще не успел пройти в комнату и найти себе стул, – мне интересно, черт возьми, чем, по-твоему, мы тут занимаемся? Ты, например?

– Я лично, дав клятву, отвечаю на вопросы, если речь об этом, – тихо ответил Аппельтофт, садясь, хотя ему и не "приказали" это сделать.

– Я не просил тебя садиться! – закричал шеф бюро. Аппельтофт медленно встал, не отвечая на оскорбления. – Пожалуйста, садись! – все еще кричал Нэслюнд, медленно отбрасывая раггарский клок волос, свалившийся на лоб. – Ну, ты что, записался в адвокаты или в чем дело?

Чувствуя себя сбитым с толку бешенством шефа, Аппельтофт не находил ответа. Он молча сел.

– Я повторяю вопрос, – продолжал Нэслюнд еще более низким, холодным голосом, – что за идейку ты подал этому "любимчику"-адвокату и почему?

– Когда я допрашивал Хедлюнда, после изучения протокола конфискованного... я не мог по-другому. Я хотел получить от него подтверждение. Я имею в виду, что он сам думал об этих патронах. И потом, с этой книгой...

– Я спрашиваю не об этом. Я спрашиваю, что ты сказал этому дьяволу-адвокату? Мало того, что террористы должны иметь адвокатов, они еще и получают помощь от певчих сыщиков-петухов! Итак, что ты сказал ему?

– Я показал ему то, что написано в протоколе конфискованного... да, но он и сам имел доступ к нему, я сказал лишь о том, что значилось и в его собственных бумагах.

– Адвокаты никогда не смотрят в бумаги! Особенно перед Рождеством. Значит, это ты подкинул ему идейку.

– Да, но это же правда.

– Итак, наша птичка улетела. Понимаешь, что это значит?

– Да. Но ведь никаких веских причин для задержания и не было.

– Без дерзостей! Понимаешь, что все это значит, я тебя спрашиваю?

– Нет. Во всяком случае, его не в чем обвинять.

– Это твое мнение?

– Да.

– Тогда я скажу тебе: ты здесь не для того, чтобы давать оперативные или юридические оценки, ты здесь для того, чтобы вести расследование. Понятно?

– Не-ет. Мы должны расследовать о подозреваемом все: и положительное, и отрицательное. А это своего рода юридическая оценка.

– Не болтай чепухи.

– Так, во всяком случае, записано в служебной инструкции, а эту чепуху, которой мы занимаемся, я не понимаю.

– Мы никакие не сыщики! Это государственная служба безопасности, и – о, проклятье на мою голову! – совершенно удивительно, что мне нужно объяснять тебе это. Будет обвинение или нет – это одно. Но то, что мы должны стремиться держать террористов взаперти, – совсем другое.

– Но нет никаких доказательств, что он хоть как-то связан с этой террористической акцией. Во всяком случае, с арабской.

– И ты знаешьэто наверняка?

– Я знаю, что против него доказательств нет. И если я должен свидетельствовать под присягой...

– А я случайно знаю,что это палестинская террористическая операция. Вероятно, с ливийским заводом часов. Шикуют парни Каддафи, а тут появляется такое вот дерьмо, как ты.

Нэслюнд внезапно овладел собой и не столько из-за оскорблений, сколько из-за того, что сказал несколько больше, чем хотел. Аппельтофт тут же заметил это, чуть подскочил на стуле и задал свой простой, но в этой связи очень неподходящий вопрос:

– Откуда ты знаешь, что эта операция палестинская? Для нас, ведущих расследование, это новость.

– Мы не должны докладывать тебе об этом, – тут же вставил главный прокурор, – это под грифом "Секретно".

– Да, – возразил Аппельтофт с подчеркнутой агрессивностью, – но для нас, ведущих расследование, было бы, наверное, неплохо знать, какие сейчас проходят террористические операции.

– Ты больше не занят ни в каком расследовании, – сказал Нэслюнд, беря инициативу на себя. – Ты и Фристедт можете заняться исключительно сбором побочных сведений, связанных с этим "шпионом по беженцам" при Управлении по делам иммиграции. С сегодняшнего дня другие займутся террористическими операциями. И мы обязаны спешить; я не хочу, чтобы хоть слово просочилось об этом, понимаешь меня?

– Нет, – ответил Аппельтофт, – будь я проклят, ничего не понимаю. В наших материалах нет ни единого следа чего-либо ливийского...

– Я не говорю о ваших материалах. А еще, будь любезен, исчезни и держись подальше от телефона. Никаких слез прессе ни от тебя, ни от какого-либо "анонимного рупора" из СЭПО, понятно?

– Конечно. Но это не мы болтаем по телефону... – сказал Аппельтофт и ушел, почти удовлетворенный; по крайней мере последний удар был за ним, даже если и сам он не очень хорошо обошелся с желтым крестом на голубом поле[61].

Но теперь все уже кончилось. Все уплыло в небытие, и вечерние газеты, и беспокойство сына и жены из-за выдуманных ливийских террористов.

Так или иначе, но все прошло, по крайней мере для него, думал он. И абсолютно ошибался. Именно сейчас все только и начиналось.

Глава 12

Карл летел над Смоландом[62] регулярным рейсом авиакомпании SAS Копенгаген – Арланда. Сидя в самолете над Смоландом, он все еще как бы оставался в Эйлате.

Карл пробыл там два дня. И за это время Шуламит убедила его, что операция если и состоится, то только после Хануки – еврейского праздника, чем-то напоминающего христианское Рождество, – все израильтяне, даже генералы Моссада и оперативники "Сайерет-Маткал" на Хануку всегда бывают дома в семейном кругу. В Израиле осуждают войны во время больших религиозных празднеств; такое отношение стало результатом очень дорого стоившей войны "Йом Киппур".

Карлу поначалу удавалось сдерживаться. Но в первый же вечер, когда они встали с постели и отправились в небольшой ресторан у старой гавани – они захватили с собой хвосты лангуст и, немного поторговавшись, попросили поджарить их на гриле, – а потом добрались и до второй бутылки "Carmel Rose", его потянуло к ней по-настоящему, неотвратимо.

Они купались, валялись на песке и рассказывали друг другу о своей жизни. Он больше не пытался бороться со своим влечением. Теперь ему пришлось бороться лишь с сильным желанием рассказать ей о Старике, о том, как его завербовали, чем он, собственно, занимался в Сан-Диего – обо всем том, о чем никогда не рассказывал Тесси.