Спустя несколько часов Хенрик П. Нэслюнд сидел в своем кабинете, а напротив него на одном из стульев для посетителей расположился Карл. Шеф бюро слушал не очень вразумительное объяснение Карла о причинах его, мягко сказать, ненужной вылазки в Бейрут, то и дело поглядывая на лежавший перед ним отчет о захвате "иранского полицейского службы безопасности". Он не мог решить, как вести себя с этим "петушком", подсунутым ему Стариком. Так, перемывая за рюмкой косточки шведской службе безопасности, израильтяне отечески называли ее сотрудников. Когда же Нэслюнд похвастался, что, мол, один из них служит и у него и что именно он раздобыл связи западногерманских террористов, а кроме того, чуть ли не в одиночку разгромил логово террористов в самом Стокгольме, один израильтянин рассмеялся и добавил:

– Назовем его тогда петухом.

– Ну что ж, неглупо, – согласился Нэслюнд, – этот дьявол довольно-таки высокомерен, да еще и из студентов-коммунистов.

– Назови его тогда Coq Rouge – Красный Петух – кстати, по цвету этого вина, – продолжал смеяться израильский полковник; а пили они вино марки "Божоле" с красным петушком на этикетке. Нэслюнд весело согласился.

– Прекрасное предложение, – и они выпили за Coq Rouge.

Если бы они были более дальновидны, ни один из них не предложил бы этот тост. И все же Карл получил кличку – она станет преследовать его всю жизнь и будет предметом различных домыслов и обсуждений среди коллег во всем мире, друзей и врагов.

Красный Петух – высокомерный коммунист? Или испанский боевой петух со шпорами, красными от крови? По многим причинам Нэслюнд никогда не расскажет, что причастен к рождению клички Кок Руж. А Карл так никогда и не узнает, что именно Нэслюнд имел к этому отношение, да никогда и не догадается об этом.

Но сейчас Нэслюнд сидел с этим скучным Кок Руж и не знал, с чего начинать – с нагоняя или похвалы. И избрал нейтральный путь, во всяком случае, мягкий старт.

– Насколько я понимаю, Хамильтон, наши парни из отдела наблюдения были бы либо убиты, либо ранены, не вмешайся ты в это дело. Чья это импровизация – твоя или Фристедта?

– Моя. Мне не понравилась ситуация. Швед не опасен, это было ясно всем. Но этот религиозный фанатик из Ирана... А парней из наблюдения я не понимаю. Почему они шли так, словно собирались подобрать пьяного?

– Они не хотели хвататься за оружие в толпе; они привыкли брать черноголовых – те не сопротивляются. Да разве поймешь почему? Однако хорошо, что ты появился вовремя.

– Значит, информация подтвердилась?

– Не то слово, они уже сидят. Списки имен, адреса, место работы и т. д. и т. п. за деньги, пятнадцать тысяч, между прочим. А как вы получили информацию?

– Это дело Фристедта, я не могу ответить на этот вопрос.

Карл задумался, солгал он или нет. Все зависело от толкования слов "не могу ответить". Но он же действительно не мог ответить, ведь он обещал Фристедту держать язык за зубами. Значит, так и должен поступать.

– Сначала о хорошем, теперь о плохом. Мне не нравится твоя вылазка в Бейрут, Хамильтон. Был бы я дома, ты бы не сбежал или как это назвать? Ты понимаешь меня.

– Почему? Результаты-то получились интересными. Норвежцы подтверждают: гильзы те же. Значит, и оружие то же.

– Э-э, гильзы не так уж много говорят.

– Нет, это очень необычный калибр. Он встречается только в русском пистолете, все остальное относится к немецкому оружию начала века, такого сейчас больше не производят. У нацистской Германии был тот же калибр, но, как известно, такого оружия там больше нет.

– История о сирийце и прочем пахнет блефом.

– Надо проверить через МИД и их посольство. Если сирийцы подтвердят...

– Арабы есть арабы, они держатся друг друга. Понимаешь, я случайно узнал: ты напал не на тот след. Амбициозно сработано, даже слишком амбициозно. И, кстати, в дальнейшем никаких служебных поездок без моего одобрения, понятно?

– Да.

– Все внимание на Хедлюнда, чего-то там не хватает, как думаешь?

– Да.

– А чего?

– Так как он собирал и складывал в папки письма от немцев, значит, и свои не выбрасывал. То есть прятал. А может, прятал и еще что-нибудь, чего мы не нашли во время обыска. Это похоже на него. Он – подозрительный тип.

– Good thinking[55], Хамильтон. Действительно хорошая мысль. А как нам найти спрятанное?

– Не знаю.

– Вот и займись этим. Понятно?

– Ладно.

– И второе. Понти. Вы как-то легкомысленно списали его. Он и брюки мог сменить, и поездку свою обставить, и создать прикрытие. Скорее, надо было бы удивляться тому, если бы он этого не сделал. Конечно же, он все продумал на случай неудачи с операцией.

– С какой операцией?

– Если бы случилось то, что он готовил.

– Но это уже не актуально.

– Возможно. В наш сачок попались многие, а вот убийцы – нет.

– Номер в гостинице заказывала для него секретарша Норвежской радиокомпании, а не он сам.

– Но она могла спросить его, где он хотел бы жить. Спрашивала ли она этого Хестлюнда... или как его... не проверено?

– Не думаю. Во всяком случае, мне это неизвестно.

– Ну вот видишь. Никаких глупостей больше, займись Хедлюндом, его тайниками, помощь тебе будет оказана. Что предлагаешь?

– Еще раз пройтись по квартире. При обыске обращали внимание на то, что лежало сверху. При более тщательном осмотре можно найти и то, чего мы не углядели.

– Good thinking, Хамильтон. Завтра возьми парочку спецов и займись делом, и никакой самодеятельности. Я ясно выражаюсь?

– Да.

– Больше никаких виражей! Держись ковра, черт возьми, Петушок, я выразился ясно?

– Да.

– Хорошо. Dismissed[56]!

Карла задела англо-американская формула, использованная Нэслюндом. Шведский перевод ее имел двоякий смысл: "исчезни" или "катись".

Он постоял около Фристедта и Аппельтофта. Те продолжали разбор удачно проведенного захвата. В Норрчёпинге в результате домашнего обыска найдены огромные суммы наличных денег и часть рабочих материалов Управления по делам иммиграции, что не очень соответствовало роду занятий шефа бюро; у иранца на Лидингё – списки и записи, как раз подтверждавшие его род занятии. Сейчас их отдали на перевод. Во всяком случае, теперь уже ясно: результатом операции должны быть два приговора за шпионаж.

– И что они получат? – поинтересовался Карл.

– Примерно по три года, – радовался Аппельтофт. – Потом выгонят с работы, во всяком случае, шведа, а денежки конфискуют. Так ему и надо, черт подери. Их бы судить по-ирански.

– С одним из них, наверное, так и поступят после отбывания срока и выдворения, – пошутил Фристедт.

Чувствовалось, что оба они в хорошем настроении. День оказался результативным: полиция взяла пару "хулиганов", а и Фристедт, и Аппельтофт по натуре все-таки были полицейскими.

– Нэслюнд спрашивал меня, откуда у нас информация, – сказал Карл, охладив тем самым веселье, царившее в комнате.

– И что же ты ответил? – поинтересовался Фристедт с наигранным безразличием.

– Сказал, что не могу отвечать, не мое это дело.

– Спасибо, – сказал Фристедт и принялся за свои бумаги.

Карл ушел, не сказав больше ничего. Иранская история – чисто полицейское дело, они сами лучше без него справятся.

Он даже в служебных бланках не разбирается.

Фристедт и Аппельтофт впервые заспорили. Фристедт был уверен, что Карл не проболтался о русском источнике информации. Значит, полагал он, Карл – "белый" человек, а не один из молодых ненадежных нэслюндовских шпионов. Аппельтофт согласился, но его все же смущало, что Карл – какой-то коммунистик: видите ли, отправился в Бейрут получить заверения палестинцев, что они не виновны. Таким заявлениям трудно верить.

Фристедт тоже согласился с этим. И они молча зарылись в историю, уже вечером прогремевшую в "Вечернем эхо": "Арестован один из шефов Управления по делам иммиграции. Он оказался иранским шпионом".