Но оставимъ сіи грубыя названія, и позволь, любезная пріятельница повторить тебѣ то, о чемъ я тебѣ уже сказала: т. е. что я буду имѣть право жестокія приносить на тебя жалобы, если ты стараешся въ своихъ письмахъ скрывать отъ меня, какую нибудь тайну твоего сердца.

Я тебя увѣряю, что больше буду въ состояніи подать тебѣ полезный совѣтъ, если ты мнѣ изьяснишь откровенно, сколь велика или нѣтъ твоя горячность къ Ловеласу. Ты, которая почитаешь себѣ за великую честь предвѣденіе, если я могу употребить сіе слово, и которое по справедливости заслуживаетъ оно болѣе, нежели какая нибудь особа твоего возраста; ты безъ сомнѣнія разсуждала сама съ собою о его нравѣ, и о томъ предположеніи, что должна нѣкогда ему принадлежать. Не опустила также и Сольмса и оттуда то произошло твое къ одному отвращеніе, такъ какъ договорная склонность къ другому. Откроешь ли мнѣ любезный другъ, что ты помышляла о добрыхъ и худыхъ его качествахъ, какое они произвели впечатлѣніе надъ тобою? Тогда взвѣшивая ихъ мы увидимъ, которая сторона будетъ тяжелѣ, или лучше сказать, которая въ самомъ дѣлѣ перевѣшиваетъ. Свѣденіе сокровенностей твоего сердца нужно къ удовлетворенію моего дружества. Конечно ты не страшишся повѣрить самой себѣ такую тайну. Если опасаешся, то многія по сему имѣешь причины обо мнѣ сомнѣваться. Но я утверждаю смѣло, что ты ни въ томъ ни въ другомъ не признаешся, и думаю, что ни которое изъ сихъ двухъ признаній не имѣетъ основательности.

Познай, любезный другъ, что если я когда нибудь оказывала шутки, которые заставили тебѣ обратить вниманіе на саму себя, особливо въ такомъ случаѣ, въ которомъ бы ты могла ожидать отъ наилучшаго твоего друга постояннѣйшихъ разсужденій, то сего никогда не было при чтеніи тѣхъ мѣстъ твоихъ писемъ, въ которыхъ ты изъяснялась съ довольною откровенностію, не подавая никакого сомнѣнія о своихъ мысляхъ; но только тогда, когда ты старалась утаевать, когда употребляла новыя обороты къ изображенію общихъ вещей, когда говорила о любопытсвѣ, о договорной склонности. И скрывала подъ словами, требующими всякой проницательности, измѣнническія дѣйствія, какъ бы то священное дружество, въ которомъ мы клялись взаимно.

Вспомни, что ты нѣкогда мои видѣла недостатки. Тогда ты показала всю силу своихъ правъ. Я тотчасъ тебѣ призналась, что единою своею гордостію отторгала любовь. Ибо я не могла снести того понятія, чтобъ кто нибудь имѣлъ власть причинить мнѣ малѣйшее безпокойствіе. Въ прочемъ человѣкъ тотъ, съ которымъ я имѣла дѣло весьма мало могъ стоить твоего. И такъ я могла сіе приписать сколько моему неблагоразумію, столько его надо мною владычеству.

Сверьхъ того ты на меня вооружилась сперьва за мое любопытство, и когда я доведена до договорной склонности, ты помнишь, что случилось. Сердце мое престало трепетать для него: окончимъ. Но кстати сіе напомнить, что любовникъ мой не столько былъ прелестенъ, какъ твой; мы четыре дѣвицы: Бидулфъ, Лоиза, Камліонъ и я, требуемъ твоего мнѣнія на разрѣшеніе важнаго пункта; т. е. сколько красота насъ можетъ обязывать. Сей случай въ твоемъ положеніи не чрезвычайный. Мы тебя также спрашиваемъ, должно ли почитать за что нибудь красоту въ томъ человѣкѣ, который оною гордится; потому что по твоимъ примѣчаніямъ, таковое тщеславіе подаетъ справедливую причину сомнѣваться о внутреннемъ достоинствѣ.

Ты почитаешь его порокомъ, отъ котораго ты изъята, такъ какъ и отъ всѣхъ другихъ, хотя въ тебѣ, яко образцѣ нашего пола, соединены всѣ красоты и пріятности, и по сему всегда имѣла большее право утверждать, что онъ неизвинителенъ въ женщинѣ.

Надобно тебѣ объявить, что не давно мы о сей матеріи разговаривали. Лоиза просила меня отписать къ тебѣ для изтребованія твоего мнѣнія, коему мы какъ тебѣ извѣстно, всегда покорялись въ небольшихъ своихъ спорахъ. Я надѣюсь, что ты при жестокихъ своихъ безпокойствіяхъ найдешь свободное время для удовлетворенія нашему чаянію. Никто болѣе тебя не показываетъ свѣденія и пріятности во всѣхъ тѣхъ предмѣтахъ, о которыхъ ты разсуждаешь. Изьясни намъ также, какъ можетъ быть, чтобъ столько старающійся о украшеніи своего лица, хотя оно и весьма мало того требуетъ, не показалъ себя глупцомъ предъ одною особою. Да послужатъ сіи вопросы къ твоему увеселенію, по крайней мѣрѣ если второй изъ нихъ можетъ быть предложенъ безъ всякаго огорченія. Одинъ предмѣтъ сколькобъ важенъ нибылъ, не доволенъ занять толь обширный духъ, каковъ есть твой. Но если въ самомъ дѣлѣ ни тотъ, ни другой тебѣ не понравился; то причти сію прозьбу тѣмъ моимъ дерзновенностямъ, которыя ты мнѣ прощала.

Анна Гове.

Въ Понедѣльникъ 20 Марта.

Письмо твое столь чувствительно меня тронуло, что я не могла отвратить той нетерпѣливости, которая принуждаетъ меня отвѣтствовать на оное. Я хочу изьясниться чисто, безъ околичностей, словомъ, съ такою откровенностію, которая прилична взаимному нашему дружеству.

Но позволь сперва мнѣ объявить съ признательностію, что если во многихъ мѣстахъ своихъ писемъ подала столь не сомнительныя доказательства своего почтенія къ Ловеласу, что ты почла за долгъ пощадить меня для ихъ ясности, то сіе изьявляетъ великодушіе достойное тебя.

Думаешь ли ты, чтобъ былъ въ свѣтѣ столь беззаконный человѣкъ, который бы не подалъ случая тѣмъ, кои сомнѣваються о его свойствѣ, быть довольными имъ въ одно, нежели другое время? И когда онъ въ самомъ дѣлѣ его неопускаетъ; то несправедливо ли говоря объ немъ, употреблять возраженія соразмѣрно съ его поступкомъ? Я приписываю оказывающему мнѣ услуги человѣку столько справедливости, какъ бы ему не была одолжена ими. Кажется мнѣ, что обращать право его почтенія къ собственному его предосужденію, покрайнѣй мѣрѣ, когда онъ не подаетъ къ тому другой причины, есть столь тиранскій поступокъ, что я бы не захотѣла быть такою, которая позволяетъ себѣ сію жестокость. Но хотя я стараюсь не преступать предѣловъ справедливости; можетъ быть трудно воспятить, чтобъ тѣ, коимъ извѣстны виды сего человѣка, не полагали во мнѣ нѣкотораго пристрастія въ его пользу, а особливо если такія имѣетъ мысли та женьщина, которая будучи сама нѣкогда подвержена искушеніямъ, желаетъ возторжествовать, видя свою пріятельницу столькоже слабую, какъ и она. Благородныя души, старающіеся объ одномъ совершенствѣ, заслуживаютъ по моему мнѣнію нѣкоторое извиненіе въ сей великодушной рѣвности.

Если духъ мщенія имѣетъ нѣкоторое участіе въ семъ разсужденіи; то сіе мщеніе, любезный другъ, должно разумѣть въ умѣреннѣйшемъ смыслѣ. Я люблю твои шутки, хотя въ случаѣ они могутъ причинить нѣкоторое огорченіе. Искренняя душа, которая потомъ познаетъ, что не столько колкости, сколько дружества заключается въ выговорѣ, обращаетъ всѣ свои чувствованія къ признательности. Знаешь ли ты, къ чему сіе клонится? Можетъ быть въ семъ письмѣ я покажу нѣкоторый видъ огорченія безпристрастно. Сіе изьясненіе, любезный другъ, будетъ также относиться къ моей чувствительности, которую ты могла примѣтить въ другихъ письмахъ; и отъ которой я, можетъ быть неболѣе могу впредь уклоняться. Ты мнѣ часто напоминаешь, что я недолжна желать пощады.

Я не помню чтобъ ты что нибудь написала о семъ человѣкѣ, которое бы не служило болѣе къ его порицанію, нежели къ похвалѣ. Но если ты о немъ судишь иначе, то я не заставлю тебя искать тому доказательствъ въ моимъ письмахъ. По крайнѣй мѣрѣ наружные виды должны были свидѣтельствовать противъ меня, и мнѣ надлежитъ представить ихъ въ истинномъ порядкѣ. Довольно могу тебя увѣрить, что какъ бы ты ни толковала мои слова, я никогда не желала изьясняться съ тобою съ малѣйшею скрытностію; я къ тебѣ писала съ совершенною откровенностію сердца, какой только требовалъ случай. Если бы я думала притвориться, или какою нибудь причиною къ тому была принуждена, то не подалабы можетъ быть повода къ твоимъ замѣчаніямъ, о моемъ любопытствѣ въ извѣдываніи того, какія обо мнѣ имѣетъ мысли Ловеласова фамилія, о моей договорной склонности и о другихъ сему подобныхъ пунктахъ.