– В 1985 году мы надеялись, что вот сейчас развернемся и весь наш потенциал пойдет на благо страны. Но прямо вам скажу: у меня очень быстро наступило отрезвление от речей тогдашнего Генерального секретаря. Ближайшие мои товарищи могут подтвердить: где-то уже через полгода я начал говорить открыто, что из этого нашего руководителя как бы не вышло совсем не то, что он нам предлагает.

Это не ставлю в какую-то особую заслугу себе. Просто я вырос профессионально на предприятии промышленном, где мастерство нужно показывать делами, а не болтовней и пустыми прожектами.

– Ну хорошо, значит, у вас был этот подход – смотреть при оценке прежде всего на дело. Однако суть моего вопроса – в самоопределении, которое при этом надо было предпринимать: куда идти, с кем, по какому пути? Ведь многие поспешили отречься от партии, когда связь с ней стала «невыгодной» или даже опасной...

– Я честно старался выполнять возложенные на меня обязанности, совмещая работу в областном комитете партии и свое депутатство. А в августе 1991-го произошли события, поначалу вызвавшие в народе большие надежды, но тут же – большие разочарования. Все-таки, надо прямо сказать, в массе своей народ надеялся, что удастся преодолеть этот разброд и шатания, в которые была ввергнута страна. Люди требовали каких-то решительных действий по наведению порядка и прекращению болтовни, которая неслась со всех политических трибун. Большинство хотело возвращения на нормальный путь развития, но – не получилось.

– А как сложилось тогда лично у вас?

– Если помните, был Съезд народных депутатов, на который собиралось более тысячи человек, и был Верховный Совет, работавший постоянно. Четверо из двенадцати депутатов от Дагестана, сменяясь, входили в Верховный Совет. Так вот, как раз произошла очередная ротация, и меня избрали членом Верховного Совета на постоянной основе. Были в нем Совет Федерации и Совет Национальностей. Я в Совете Национальностей стал представлять многонациональную республику Дагестан.

– Но что стало с партийностью вашей? Партия коммунистов была запрещена, ее официально не существовало...

– Коммунистом я оставался всегда. После августовских событий в 1991-м начались гонения, шельмования, в том числе и в нашей республике. Приехали эмиссары всякие. Но у нас, я считаю, народ очень выдержанный и в большинстве своем преданный Советской власти. После того как в Москве Компартия была закрыта, мы у себя в республике вынуждены были создать Партию трудящихся Дагестана. Это по существу были те же первичные партийные организации.

– Были зарегистрированы?

– Да. Хотя приходилось собираться где-нибудь в сквере перед обкомом или в каких-то других «неприспособленных» местах, поскольку все наши помещения были закрыты и для входа запрещены, там шла всяческая «инвентаризация» и т. п. Однако мои товарищи дагестанцы в это время поработали очень здорово, благодаря чему сохранили костяк нашей партийной организации. Я как был там на партийном учете, так и оставался.

– Хотя приходилось больше работать в Москве в этот период?

– У меня была там постоянная активная работа в Верховном Совете, но мой статус как-то поддерживал и моих товарищей в республике. А они поддерживали меня.

– Потом, когда Конституционный суд состоялся, Партия трудящихся Дагестана органично влилась в КПРФ?

– Конечно. Там и проблем никаких не было, когда мы легализовались.

– Да, очень интересно, как это всё на местах происходило... Ну а в 1993-м, во время расстрела Верховного Совета, где вам довелось быть?

– У меня день рождения 21 сентября. С тех пор он стал для меня и днем траура.

– Поскольку совпал с печально знаменитым указом Ельцина?

– Мы сидели за столом в Махачкале всей нашей семьей – и вдруг в 8 вечера объявляют по телевизору этот самый указ 1400. Выпили мы за здоровье всех нас и договорились, что утром, рейсом в 10.00, я улетаю в Москву.

Так и произошло. Вылетел я в Москву еще с несколькими нашими депутатами. В 14 часов 22 сентября мы вошли в здание Верховного Совета, а вышел я оттуда уже 4 октября. Всё, что происходило тогда, было на моих глазах. Поэтому, когда сегодня кто-то хочет принизить или по-другому интерпретировать те трагические события, душа моя протестует. Для меня, конечно, это было большое потрясение, но, как участник и свидетель, могу всем рассказывать, что я видел своими глазами и что пережил.

– Не сломались?

– Сразу же потом начались эти тайные наши совещания актива партии, которые шли в течение недели или даже больше: что будем делать и как будем делать? Поразительно! Раньше о таком я читал только в исторической литературе, посвященной большевикам, действовавшим в подполье. Были такие ситуации, что мы шли на конспиративное совещание в какой-то дом, в какое-то место – и вот собирались на расстоянии 15–20 метров друг от друга, делая вид, что друг друга не знаем.

На одном из таких совещаний принималось решение, я это хорошо помню, участвовать или не участвовать в выборах в первую Государственную думу. Очень не просто принималось. Были разные мнения. Долго взвешивали. Можно ли идти в такую Думу, которая повязана танками, расстрелом, кровью, вопиющим попранием всех конституциональных норм? Но в конце концов приняли решение участвовать в этих выборах.

И, думаю, мы не ошиблись. Иначе нас загнали бы в такое подполье, что народ остался бы в полном неведении о том, что на самом деле происходит, и его совсем беспредельно можно было бы дурить. А так, поскольку коммунисты в Думе очень энергично заявили о себе, у людей появилась надежда, что не всё потеряно. Ну а мы утвердились в правильности своего выбора: борьбу надо продолжать всеми возможными способами.

– Далеко не все, кто был коммунистами в том Верховном Совете или затем в Думе, коммунисты и теперь. Где Рыбкин, даже возглавлявший фракцию «Коммунисты России»? Где Селезнёв, на которого было столько надежд? Увы, перечисление можно продолжить. Всякого рода оправдания, которые слышишь из уст этих людей, для меня звучат фальшиво. Значит, Сергей Николаевич, возникает вопрос об истинности и глубине убеждений. Наверное, у кого-то они, как замечал Ленин, не глубже кончика языка?

– Выходит, так.

– А пребывание в парламенте, видимо, по-своему усложняет для человека эту проблему. Соблазнов много. Вот вы на много лет стали парламентарием. Что это значило для вас?

– Я учился. Учился, поскольку одно дело быть партийным руководителем или депутатом в той, советской системе – и совсем другое в системе нынешней. Надо становиться и дипломатом, и политиком, и в то же время надо быть политическим бойцом. Потому что постоянно приходится защищать свои убеждения, идеалы и всю свою жизнь. Да не только свою, а жизнь всех советских поколений, которые были до тебя. Не давать их перечеркивать и мазать черной краской.

И за все эти годы я ни разу не усомнился в том, что сделал в 1978 году правильный выбор, вступив в Коммунистическую партию. Я всегда убежденно считал и считаю, что это единственная политическая организация, соответствующая главным моим жизненным убеждениям. Тем, которые во мне воспитали в моей семье, моей школе, в моем институте, на моем заводе. А самое основное, во главу угла эта партия ставила, ставит и, я уверен, всегда будет ставить то, что так или иначе живет в душе почти каждого человека, – стремление к справедливости.

Справедливость – это ведь не уравниловка какая-то примитивная. Справедливость заключается, на мой взгляд, в создании условий для полной реализации позитивного, положительного потенциала, который есть в каждом человеке. И другое получается, если общество создает условия, когда подавляется этот положительный потенциал, когда на первый план выходят негативные факторы. К сожалению, они тоже у каждого человека есть. Но если человек и если всё общество осознанно их подавляют, тогда личность и раскрывается с лучшей стороны.

– А сейчас, наоборот, простор дан негативным, низменным качествам?

– Так устроено нынешнее наше общество. Оно, не побоюсь этого слова, диктаторски, насильственно удерживается в таком состоянии, чтобы у людей вовсю развивались именно самые низменные инстинкты. Ведь когда вместо духовных идеалов, духовных целей и задач – даже при осуществлении каких-то материальных потребностей – на первый план выходят рубль и доллар, тогда всё продаётся и покупается. Продаются ценности, в том числе духовные, продаются и покупаются люди. Совесть, честь, достоинство – всё это стало для многих уже просто разменной монетой. Вот чего ни в коем случае не могу принять!