Я сказал, что он вырастил хороших учеников, и это действительно так. Но все же лучше него никто экскурсии не проводил. Это были необыкновенные уроки любви – к Поэту, к поэзии, к Родине. Так вдохновенно и глубоко, как он читал Тютчева, по-моему, не читает ни один артист. Уж сколько времени утекло после той первой моей встречи с ним, а до сих пор слышится его голос, читающий, может быть, самое трагичное тютчевское, написанное после утраты последней любви:

Конечно, во многом он был уникален и неповторим, как всякий талант. Но сегодня, вспоминая Гамолина, обязательно надо сказать, что, слава Богу, в своем подвижничестве, энтузиазме, бескорыстии не одинок он на нашей земле. Взять хотя бы то же музейное дело, родное ему. До него начинал и прославился на всю страну как хранитель Пушкиногорья Семен Гейченко. В Константинове на Рязанщине создавал и с каждым годом продолжал совершенствовать есенинский мемориал Юрий Прокушев. А сколько теперь у нас народных музеев Есенина – в Североморске, Вязьме, Орле... Всех и не перечислить. Народные они потому, что никакого государственного статуса не имеют, а создаются буквально самим народом и для народа. Создатели их – рабочие и учителя, студенты и врачи. Те, кому истинно дорога родная культура.

Наша надежда на таких людей.

Я встретился с народным артистом СССР Евгением Самойловым, накануне его 85-летия в апреле 1997 года.

За день до этой встречи в телепрограмме «Театр+ТВ» ведущая Екатерина Уфимцева принимала очередного гостя. Сравнительно молодой актер. Талантливый. Играл у модного Виктюка, снялся у Муратовой и Рогожкина, тоже модных. А недавно по указу президента стал заслуженным артистом РФ.

И вот, поговорив о разных обстоятельствах вчерашнего и нынешнего актерского бытия, из чего вытекало, в частности, насколько свободнее стала жизнь творца в театре и кино сегодня, ведущая задает сакраментальный вопрос:

– Скажи, Сережа, а о чем ты больше всего мечтаешь?

– Я мечтаю, – приподнято ответил кудрявый собеседник, – сниматься с блестящими западными артистами. Я мечтаю сниматься во всем мире. Я мечтаю, чтобы мои фильмы смотрели в Германии, Америке, в Париже...

Что ж, как говорится, красиво мечтать не запретишь. Да и естественные, казалось бы, для художника мечты – об известности, о славе. Однако что-то резануло слух.

Блестящие западные артисты есть, конечно. Желание, чтобы тебя узнали в Париже и Америке, понятное.

Но невольно подумалось: а мечтает ли этот актер, чтобы его узнали в родной-то стране? Чтобы фильмы с ним смотрели, любили, ждали в сельских клубах и заводских домах культуры, на полярных станциях и пограничных заставах, в научных институтах и на судах дальнего плавания? Как любили и ждали, например, фильмы с Борисом Бабочкиным, Николаем Черкасовым, Борисом Чирковым, Николаем Крючковым, Борисом Андреевым, Петром Алейниковым, Марком Бернесом, Павлом Кадочниковым, Владимиром Дружниковым и, конечно, с Евгением Самойловым, звездой советского кино 30-х-40-х годов, замечательным мастером русской сцены.

В одном из номеров газеты «Вечерняя Москва» под заголовком «Красавца Самойлова обезображивали гримом» я прочитал о начале сценического пути актера: «В те далекие годы красивых артистов боялись, как огня, – они считались „отрыжкой“ прошлого. А юный Самойлов был невероятно хорош (вспомните его ранние фильмы). Поэтому Вивьен выпускал его только в характерных ролях и под толстым слоем грима».

– Какая глупость! – рассмеялся Евгений Валерианович, прочитав этот пассаж. – Причем здесь «отрыжка»? Вивьен, который был вторым моим театральным учителем после старого александрийского артиста Николая Николаевича Ходотова, действительно считал меня актером характерным. Соответствующие роли я у него и играл. Скажем, Кривого Зоба в горьковском «На дне»...

Было это в Ленинграде, где в 1930 году восемнадцатилетний Самойлов окончил театральное училище по курсу Леонида Сергеевича Вивьена и затем четыре года играл в руководимом им театре. Назывался – Театр актерского мастерства. Здесь же, кстати, начинали вместе с ним молодые Меркурьев и Толубеев, знаменитейшие в будущем советские артисты.

– Ну а как, – интересуюсь, – пришли вы в театральную школу?

– Любил театр. Отец нас приучал к театру с детства. Покупал билеты всегда в Александрийский, в Большой драматический... Как-то старался приобщить детей к культуре.

– Семья какая у вас была?

– Рабочая семья. Отец – путиловец. Был одно время даже мастером в пушечном цехе. А начинал чернорабочим.

Потом, когда я уже подрос и стало труднее в семье, я тоже пошел чернорабочим на Путиловский...

Евгений Валерианович долго молчит, потом продолжает:

– Так вот, о нашей теме. Тяга к культуре у отца была огромная! Очень любил книги и всю жизнь приобретал на какие-то сбереженные денежки. Когда я в 1928 году заканчивал школу, у него уже была колоссальная библиотека. Помню, он отвёл под нее целую комнату, которая была заставлена лучшими произведениями русской и мировой литературы в лучших изданиях. А когда мы с братом были еще совсем маленькие, по вечерам он читал нам Гоголя, а мы слушали... Тургенева читал...

Вот это влияние отца, приобщение нас к хорошей литературе имело для меня необыкновенно большое значение. А ведь сам он в детстве едва научился грамоте.

– Как звали вашего отца?

– Валериан Саввич.

Он говорил о родовых своих корнях. Но не менее важно – кто были его герои. На экране и сцене. Да и в жизни.

Газета «Российские вести», издание администрации президента, написала так: «Сердца четырёх», «Щорс», «Светлый путь» – для наших мам и бабушек эти названия звучат празднично. Они вспоминают, как убегали с лекций и уроков, как урывали каждый свободный часок, чтобы посмотреть еще одну киносказку, вызывавшую слёзы умиления и надежды на будущее. Молодым и прекрасным героем этих киносказок был Евгений Самойлов».

Вроде и похвалили – и пожурили одновременно. С одной стороны – «молодой и прекрасный», а с другой – «герой киносказок», то есть выдумок этих советских.

«Слёзы умиления и надежды на будущее» – тоже, конечно, с двойным дном: над теми светлыми надеждами своих мам и бабушек не перестают изгаляться! Социальный романтизм, пусть порой и наивный, но воистину прекрасный, стараются представить просто как идиотизм.

Между тем вот что сказал о себе и о своем творческом поколении народный артист СССР Евгений Самойлов:

– Мы были романтиками. Мы воспринимали жизнь добрыми чувствами, возвышенными, именно романтическими, и задачу свою видели в том, чтобы эти добрые чувства передавать людям. Получали небольшую зарплату, но работали честно, увлеченно. А о деньгах особенно и не думали – работали во имя более высокого.

Евгений Валерианович с явной досадой заметил, что сейчас актеры больше думают о том, как бы заработать. Впрочем, оговорился: чаще жизнь заставляет.

Однако есть ли сегодня в жизни нечто более высокое? Или самая заветная вершина – разбогатеть? И тогда, если ты артист, иметь возможность напоказ, как рекламу, выставлять свое богатство и роскошь – наподобие голливудских «звёзд», да и некоторых доморощенных...

Вот уж что абсолютно чуждо было Самойлову и его товарищам по искусству! Другой, как нынче выражаются, менталитет. Другим он был и у героев, которые их вдохновляли.