нем вместе с последним свистком судьи и усилилось при выходе со стадиона, когда десятки незнакомых людей подбегали к его сыну, жали ему руки, хлопали по плечу, высказывая добрые слова и пожелания.
Степан Степанович наблюдал это и в душе гордился Журкой-теперь и он так называл сына,-и это чувство до сих пор не проходило и мешало ему говорить о деле.
- Ну, что ж,-произнес он наконец.-Играешь ты неплохо.
Степан Степанович сделал паузу. Журка не отозвался. Тело его устало и просило отдыха, а мозг еще работал, анализировал, разбирая каждый шаг, каждое движение, давая мысленную оценку действиям его и товарищей.
- Неплохо, - повторил Степан Степанович. - Особенно под щитом.
"Ха, под щитом!-трезво рассудил Журка.-Так я же выше всех".
- А вот останавливаешься посреди площадки зря.
Это недостаток.
- Так я же паса ждал, - возразил Журка. Он и сам знал, что замешкался, и в мыслях честно осуждал себя за это промедление, но признаться в этом громко, да еще отцу, казалось обидным.
- Ждал. Двигаться надо, а не ждать,-сказал Степан Степанович.
- Так это ж Кондраш запаздывал, если бы не он...
- Не сваливай на другого.
- Ну... Напрочь... - пробурчал Журка таким тоном, который должен был означать: "Вам хоть как играй-все равно недовольны будете".
- А в общем, молодец! Молодчага!-сказал Степан Степанович, стараясь сгладить углы, и похлопал сына по остро выступающим лопаткам.
Журка вздрогнул от неожиданной похвалы, хмыкнул и успокоился.
- Но игра есть игра, - произнес Степан Степанович, почувствовав, что теперь самый раз повернуть разговор.
- А что, плохая игра? - спросил Журка, спросил нарочно, потому что представлял, о чем пойдет речь, и не хотел этого.
- Неплохая,-сказал Степан Степанович, не давая больше перебить себя. Но я хотел о другом. О жизни.
- Бывает, что жизнь-игра,-снова прервал Журка и, чтобы отец не разгневался, тотчас добавил: - Вон у артистов, например.
Нет, он сейчас не боялся отца, потому что не видел его приказного взгляда и, кроме того, в нем еще сохранилось от игры воинственное настроение, но не хотел этого разговора потому, что не был готов к нему. Говорить с отцом - значит, думать, отвечать, быть может спорить. А его сейчас тянуло отдыхать, и мозг его был занят совсем другим.
- Я не об артистах, я о тебе, - проговорил Степан Степанович, начиная сердиться и на себя и на сына за то, что необходимый разговор не удается.-Тебе пора подумать о жизни. Школу кончаешь. Куда пойдешь?
Журка сделал длинный шаг через лужу, словно хотел убежать от ответа.
- Куда?-переспросил Степан Степанович, догоняя сына.
- Не знаю, - неохотно проговорил Журка.
- А-а, то-то,-протянул Сгепан Степанович, словно обрадовался этому "не знаю". Слова сына прозвучали откровенно. А именно этого он и хотел в данном случае.-Это, сын, тяжелая штука-найти свое место в строю...
Журка плохо слушал отца. Он все еще был в игре.
Стоило закрыть глаза - он видел площадку, товарищей, противника. Вот он бежит к мячу, перехватывает пас, финтит,..
- А ты подумай хорошенько. К чему душа тянется?-допрашивал Степан Степанович.
- А мне все равно,-отозвался Журка и опять шагнул через лужу.
- То есть как все равно?-повысил голос Степан Степанович и, догнав сына, придержал его за руку, чтоб не бежал. - Нет, не все равно. Выбрать свое место - важное дело. Это ж, может быть, на всю жизнь. Пойми.
Все проходит-увлечения, страсти, привычки...
Журка ловко повернул в метро, увлекая за собой отца. В потоке людей говорить было невозможно, и Степан Степанович замолчал, сердито поглядев на сына.
Выйдя из метро, Степан Степанович взял Журку за локоть своею твердою рукой и сказал отрывисто:
- Изволь выслушать. Я не шутки шучу... Так вот.
Каждый человек имеет свое назначение в жизни, - втолковывал Степан Степанович убедительно и неторопливо, как, бывало, наставлял молодых офицеров. - Назначение. Пойми, Судят о человеке не по тому, какие он штаны носил.., и не по тому, какие он папиросы курил или, скажем, какие песни пел, а по его делу. Говорят:
инженер был, офицер был, токарь был. И добавляютхороший или плохой, кто уж что заслужил.
- Токарь-пекарь,-вставил Журка лишь потому, что вспомнил вдруг Кольку Шамнна, который любил произносить именно эти слова.
- А что токарь?!-повысил голос Степан Степанович. - Я вот слесарь. Разве это плохо? Дай бог тебе так... Всю жизнь любить свое дело...
Он помедлил, ожидая возражений. Журка молчал.
- Токарь,-повторил Степан Степанович.-Токарь каждый день что-то выдает на-гора, выдает такое, без чего не обойтись. Токарь-это рабочий человек...
- Рабочий класс,-заметил Журка.
- Вот именно.
- Но классов не будет.
- Рабочий класс всегда будет, - сказал Степан Степанович и добавил после паузы:-Помнишь-давно было,-ты у меня спросил, есть ли вечное дерево?
- Не помню, - ответил Журка, хотя хорошо помнил это.
- Как же? Еще на Юге. Тогда я ответил: нет такого дерева, А сейчас скажу-есть! Не в прямом смысле, конечно. Вечное дерево-это рабочий класс... Самое великое изобретение требует винтика, гайки, значит рабочих рук...
- Руки-ветви, а листочки-мозоли,-хихикнул Журка.
Степан Степанович остановился под фонарем, посмотрел на Журку так, что тому сделалось стыдно, и произнес с досадой и упреком:
- Глупый ты человек.
И, не сказав больше ни слова, резко повернулся и пошел к дому,
* * *
Проснулся Степан Степанович бодрым и свежим. Нетерпение и радость, ощущение новой силы переполняли его. Он снова в строю. Он идет на работу.
Новый пропуск выдали без задержки. Он переживал, готовился к объяснению, а его даже не спросили, поверили, что случилось что-то уважительное, раз такой человек просит дубликат выправить.
Поставив завтрак на плиту, он принялся наводить глянец: побрился, помылся и взялся за пуговицы.
- Ну что, старина, еще послужим?-сказал он старенькому кителю, погладив его, как существо живое, и засвистел веселый мотивчик.
Из комнаты выглянула заспанная Нина Владимировна, посмотрела на него сердито, поджала губы.
Степан Степанович замолчал.
"Только бы..."-подумал он, опасаясь, что она опять начнет ссору и испортит этот его такой особенный, счастливый день.
Она ничего не сказала.
"Ну и ладно.."
На улице Степан Степанович встретился с Самофалом. Он прохаживался, держа на длинном ремне здоровенную овчарку. Завидев Степана Степановича, Самофал виновато улыбнулся:
- Вот кобеля прогуливаю... А ты что такой... какой-то?
- На работу иду,- сказал Степан Степанович.- Сейчас вот представлюсь начальству-и к станку. А что, внешний вид не очень?-спросил он, зная, что не может выглядеть плохо.
- Как новый пятак,-одобрил Самофал и, дернув за поводок, пошел рядом со Степаном Степановичем.
- Волнуюсь, конечно... Смогу ли... Получится ли...
Перерыв большой, - говорил Степан Степанович. - Но готов... Думаю, в грязь лицом не ударю.
Самофал нахмурил брови, поддаваясь каким-то своим невеселым мыслям.
- Понимаешь, Иван, - продолжал Степан Степанович, ощущая потребность высказать свои чувства. - Как тебе объяснить? Начинал я когда-то в цехе. А вот только сейчас, когда столько пережито, чувствую, что могу быть настоящим рабочим... А ты? Что же ты? Тоже шел бы, работал бы...
- Я?! - как будто удивился Самофал.
- Ну да. Ты же большой работник... Чего сидеть?
Самофал остановился, делая вид, что занят собакой.
- Желаю,-тепло сказал он Степану Степановичу и поглядел на него как будто с завистью.
- А то давай,-проговорил Степан Степанович, радуясь, что ему завидуют.
Народу было еще немного. Степан Степанович пришел в числе первых. Вахтер долго и тщательно, то поглядывая на фотографию, то на самого Степана Степановича, изучал его пропуск.