Степан Степанович наблюдал все это с любопытством и мягкой внутренней усмешкой, не загораясь общим интересом.

"Я будто трезвый среди пьяных", - подумал он про себя.

Протяжный резкий свист заставил его посмотреть на площадку. Там уже не было игроков. Стоял судья в белом костюме и свистел в блестящий свисток. Гул голосов начал медленно затихать. И когда на площадке вновь появились команды уже в трусах и майках, сделалось тихо, так тихо, что слышно было, как где-то под скамейками покатилась бутылка.

Снова короткий свисток. Игра началась.

Степан Степанович больше глядел на окружающих его людей, чем на площадку, тем более что там, среди синих и красных маек, он не видел своего сына.

Наблюдать окружающих было смешно и забавно.

Все они как бы подравнялись в возрасте: одинаково хлопали, вскрикивали, замирали, ахали и шипели. Девушка сдернула косынку и при удачном броске любимой команды взмахивала ею над головой и визжала. Пожилой человек с гладким затылком поворачивался к Степану Степановичу и бурчал, дрожа щеками и краснея:

- Видели? Цапнул за руку-судья не заметил.

А Кондрашу уже персоналка.

Мальчишки за спиной Степана Степановича при этом пронзительно свистели. А угреватый паренек вскакивал и, оглядываясь, ища сочувствия, орал:

- На мыло!

Степан Степанович заметил, что трибуны реагируют на ход соревнований по-разному, явно неодинаково. Если его трибуна хлопает, то противоположная свистит, если его возмущается, противоположная взрывается аплодисментами. Средняя трибуна -нейтральная, будто восхищается, будто замирает, поддерживая то противника, то их трибуну, словно желая общего примирения.

- Вторая персоналка,-прошипел, оборачиваясь к Степану Степановичу, Гладкий Затылок.

Степан Степанович взглянул на площадку. Красные били штрафной. Он заметил светящийся щит над противоположной трибуной. После точного броска на щите моментально изменились цифры.

Он хотел спросить, в чью пользу счет, но вовремя подумал, что это будет воспринято здесь как вопиющее невежество. Он попробовал сам разобраться в обстановке.

Сын играл за "Буревестник", но Виктора на площадке не было.

Гладкий Затылок все чаще оборачивался к Степану Степановичу. Цветастая косынка все реже трепетала над головой девушки. Мальчишки все оглушительнее свистели.

Он понял: его трибуна проигрывает.

Степан Степанович снова взглянул на площадку и тут увидел Витьку. Сын был в синей майке. Значит, "Буревестник" проигрывает.

"Вот тебе и ничего, ^-подумал Степан Степанович, вспоминая полупрезрительный ответ сына.-Зазнайство - оно к добру не приведет".

Ему стало не по себе. Степан Степанович сам удивился этому чувству.

-Длинный, давай!-крикнул угреватый паренек.

Крик адресовался понятно кому-Витьке.

- Журавель, давай!-дружно поддержали мальчишки.

"Наверное, из его школы",-догадался Степан Степанович.

Остальные болельщики молчали, с надеждой ожидая, что покажет новый игрок.

И Степану Степановичу стало любопытно, что же сделает Витька. Его нетрудно было отличить от других: он еще больше расправился и вытянулся.

Трибуны замерли. Синие кинулись в наступление так энергично, точно их нахлестывали и заставляли бегать.

Степан Степанович не уловил, каким образом мяч оказался у Витьки, а он под щитом противника, не заметил .броска, только почувствовал, как трибуна задрожала от криков и аплодисментов,

- Перспективный, - сказал Гладкий Затылок.

Степан Степанович торопливо кивнул, весь подаваясь вперед.

"Скажи, перспективный",-подумал он с иронией, а сам ощутил приятное тепло в груди.

После двух удачных бросков Витька вдруг остановился посреди площадки, опустил руки и не побежал за мячом. Мяч тотчас перехватил противник и провел ответный бросок.

Противоположная трибуна ахнула и загремела.

- Шире шаг! - не зная сам почему, крикнул Степан Степанович.

- Шире шаг!-подхватили и угреватый паренек, и девушка с косынкой.

Витька побежал быстрее. Степану Степановичу показалось, что он услышал его и послушался. Цифры на щите сменились.

- Так держать!-крикнул Степан Степанович.

- Так держать! - подхватила вся трибуна.

А Гладкий Затылок обернулся и похлопал Степана Степановича по коленке, как старого приятеля.

Но Витька опять, словно нарочно, остановился, и противник, воспользовавшись этим, ответил точным, броском.

- Шире шаг!-вновь закричал Степан Степанович, теперь уже по-настоящему злясь на сына за эту медлительность и неуважение противника.

-Шире шаг!-поддержала трибуна.

Витька рванулся, получил пас, заложил мяч в корзину.

- Ведь может, - сказал Степан Степанович, хлопая по плечу Гладкий Затылок.

- Перспективный, - отозвался тот.

- Журавель! Жу-ра-вель!-заорали мальчишки.

И вся трибуна, перекрикивая свист противоположной, стала скандировать:

- Жу-ра-вель! Жу-ра-вель!

Нейтральная поддержала этот крик:

- Жу-ра-вель!

Степан Степанович поймал себя на том, что и он вместе со всеми выкрикивает это слово.

"Черт те что,-подумал он, умолкая.-" Никогда не называл его так".

Конец игры проходил под сплошной рев трибун. "Буревестник" выигрывал.

Мальчишки заливались свистом. Угреватый паренек приплясывал на скамейке. Девушка, не переставая махала косынкой.

У Степана Степановича было такое чувство, будто и он выигрывает соревнование. Так и хотелось сказать:

"Это мой, длинный-то, Журавель-то-мой". Перебарывая это желание, он хлопнул соседа по плечу:

- С победой!

- С победой!-ответил Гладкий Затылок, обнимая его, как друга.

Все вокруг смотрели на Степана Степановича как на своего человека и улыбались ему-приветливо.

* * *

Дождь шел неохотно, устало. Небо висело над крышами домов черное, тяжелое, беспросветное. Вверх не хотелось поднимать глаз-там было неприветливо и темно. Зато на земле было светло и красиво. Тысячи, огней отражались на мокром асфальте, на мокрых стенах, в больших лужах, как в зеркалах. Огни падали на землю из освещенных окон, из витрин, от уличных фонарей, от проносившихся по городу машин. Краски и цвета были не слишком разнообразными-всего лишь красными, зелеными, желтыми, но они все время менялись, то появляясь, то усиливаясь, то перемешиваясь между собой, между светом и тенью. Огоньки все время двигались, отражаясь миллионами зайчиков на крышах троллейбусов и автомобилей, на дорогах и решетках оград, на цоколях домов, на кронах деревьев.

Все вокруг сверкало и блестело. Город точно обновился, помолодел и похорошел.

Воздух был свежим и чистым. Запахи хорошо отличались один от другого-дымок машины от дымка сигареты. Они, едва появившись, тотчас исчезали, будто растворялись в искрящихся под фонарями дождинках.

Звуки были громкими, далеко слышными и ясными.

Они тоже перемешивались между собой: и шумок дождя, и шипение колес, и хлопанье дверцы, и голоса людей.

Несмотря на темноту и дождь, все далеко и отлично просматривалось-любой огонек. Тени были четкими, шаги под тенью-гулкими. Виделась искорка, выдохнутая автобусом, сверкнул портсигар, хлопнувший, как выстрел.

И быть может потому, что было красиво, дышалось легко, слышалось хорошо и виделось далеко - на ули"

цах было полно народу, как в солнечный день.

Люди шли в плащах, в накидках, под зонтиками.

И одежда людей сверкала, точно покрытая лаком. Это сверкание сливалось с сиянием глаз, улыбок, .со смехом и бодрым говором прохожих.

Идти было легко и радостно.

Журка шел впереди отца, не разбирая дороги, прямо по лужам. Он опяхь сутулился и вжимал голову в плечи, стараясь быть пониже, чем есть.

Степан Степанович все еще находился под впечатлением прошедшей игры и не в силах был подавить в себе того восторженно-сладкого ощущения, что появилось г.