В конце августа 1940 года Эренбургу разрешили напечатать в газете “Труд” очерки о разгроме Франции, свидетелем которого он был. В условиях жесткой цензуры эпохи советско-германского пакта о дружбе антифашистские очерки Эренбурга стали сенсацией. Полонская пишет из санатория, где лечилась, в Москву Шкапской: “Нет ли у Вас под рукой статей И. Г. в “Труде”?” – и через несколько дней снова: “Если достанете номера “Труда”, не посылайте мне их, а только сообщите даты. В Ленинграде я пойду в Публичную библиотеку и почитаю. Оттуда уже пошлю Вам и стихи, а Вы покажете их, когда прочтете, только И. Г.”. 17 октября Шкапская пишет Полонской: “Насчет “Труда” – напишу, как получу. Сегодня будет у меня Лиля Брик – она его (Эренбурга. – Б. Ф.) видала, я тогда припишу кое-что в письме…
Лиля Юрьевна почти ничего нового не сказала, только детали. Но со слов Эренбурга рассказывает, что Фейхтвангер как будто не убит, как прошел слух, а в Лиссабоне, сестра ея Эльза в неоккупированной Франции, Арагон был врачом на фронте, дважды награжден, но ни минуты не поколебался в своей советскости, как и Муссинак, который в тюрьме, как и Жан-Ришар Блок… Потом я звонила Илье Григорьевичу. Он все собирается ко мне, но болеет и занят, рассказала ему, что Вы нездоровы, он ужасно встревожился. “Труд” он еще не получил…” В декабре 1940 года Эренбург приехал в Ленинград. Тогда были написаны обращенные к нему стихи Полонской:
Как я рада, что ты вернулся
Невредим из проклятых лап!
Светлым месяцем обернулся
Самый темный в году декабрь…
Бродим вместе, не расставаясь,
Как той осенью дальней, когда
Перед нами во мгле открывались
Незнакомые города.
Я твою горячую руку
Нахожу средь ночной темноты. “Нам судьба сулила разлуку…” – Говоришь, исчезая, ты.
Годы Отечественной войны Полонская провела в эвакуации в Перми, ее сын был на фронте с начала войны. Она редко писала Эренбургу – знала, как он занят (бывало, Эренбург писал по нескольку газетных статей в день – для центральных газет, для фронтовых, для зарубежных агентств; ежедневно приходила фронтовая почта, и ни одно письмо не оставалось без хотя бы краткого ответа…). В годы войны имя Эренбурга систематически упоминается в переписке Полонской со Шкапской. Вот несколько выдержек.
Лето 1942 года: “Снова мы переживаем тревожные дни, живем от сводки до сводки.
Хотелось бы в это время делать более общественно-полезное дело, чем литература.
Она в эти дни кажется мало нужной, за исключением, конечно, такой, какую делает Илья Григорьевич. Третьего дня слушала ночью его выступление по радио.
Мужественные и бесконечно грустные слова – да, “за столом победителя бывает тесно” 24. 30 марта 1943 года: “Получила книгу стихов И. Г. Хорошие стихи, в них все честно и много существительных, а волнует до слез”. 22 июня 1945 года: “Одно меня огорчало, и вы знаете, что именно. Я твердо надеюсь, что наш друг превозмог свою личную обиду. Я слишком его люблю, чтобы не верить в это”. (С понятной осторожностью здесь говорится о статье “Товарищ Эренбург упрощает”, напечатанной в “Правде” перед самой Победой по личному распоряжению Сталина; в обычной для него иезуитской манере диктатор нанес удар по Эренбургу, чья феноменальная слава, особенно среди фронтовиков, не могла не раздражать его.) Эренбург и Полонская встретились вскоре после Победы в Ленинграде. В книге “Люди, годы, жизнь” об этом написано так: “Я пошел к Лизе Полонской. Она рассказывала, как жила в эвакуации на Каме. Ее сын в армии. Мы говорили о войне, об Освенциме, о Франции, о будущем. Мне было с нею легко, как будто мы прожили вместе долгие годы. Вдруг я вспомнил парижскую улицу возле зоологического сада, ночные крики моржей, уроки поэзии и примолк. Горько встретиться со своей молодостью, особенно когда на душе нет покоя; умиляешься, пробуешь подтрунить над собой, нежность мешается с горечью” 25.
В послевоенные черные годы Эренбург и Полонская переписывались редко, от случая к случаю; в годы оттепели их переписка ожила, почте уже не боялись доверять простые мысли.
Полонская пристально читала мемуары Эренбурга, обсуждала их с близкими друзьями. 4 сентября 1960 года она писала Эренбургу из Тарту, прочтя в газете главу “Как я начал писать стихи”: “То, что ты написал, очень меня взволновало. Ты сумел так рассказать о тех днях и годах, что мне стало радостно и весело. Многое не знала я, о многом – догадывалась. Но теперь, через много лет, я почувствовала гордость за нашу юность… Ты написал прекрасно, искренне, чисто. Признаюсь, узнав, что ты напишешь о прошлом, я тайно тревожилась. “Наташа” (М. Н. Киреева. – Б. Ф.) – ты помнишь ее, написала несколько страниц о начале своей работы в партии, затем о Париже. Я прочла и разорвала все, что касалось 1909 года. Она согласилась со мной. Знаешь, я боюсь грубых рук, любопытных взглядов. То, что выдумано, можно писать откровенно, но то, что пережито – нельзя или еще написать в сонете. Форма терпит” 26. Эренбург ответил 18 октября: “Дорогая Лиза, спасибо за письмо. Я очень обрадовался ему. Как твое здоровье? Теперь ты можешь прочесть всю первую часть “Люди, годы, жизнь”. Многое в ней, как и вообще в моей жизни, посвящено внутренне тебе. Если тебе захочется и если будет время, напомни мне, о чем я забыл, – книга наверно выйдет отдельно, и я допишу кое-что… Дороже всего мне были твои слова “Искренне, чисто”. 4 декабря 1960 года М. Киреева (“Наташа”) писала Полонской: “В отношении И. Г. я вполне согласна с Вами. Какая бы это ни была микстура, читать ее приятно и немножко больно от нагромождения кучи бестолковых жизней и человеческой тоски по умной, не звериной жизни. Во всяком случае, спасибо ему за умение сказать то, что можно, и натолкнуть на мысли о том, чего говорить нельзя”. 19 февраля 1961 года о мемуарах Эренбурга Полонской писала ее давняя подруга Мариэтта Шагинян: “С огромным удовольствием прочитала в № 9 “Нового мира” (за 1960) Эренбурга, где он пишет о тебе с такой сердечностью и нежностью. Так и встала ты передо мной, молодая, красивая, черноокая и чернокудрая, с большим S. A., как говорят английские детективы. А вообще мемуары Эренбурга читаю с большим интересом, хотя он и плутал довольно бесцельно в жизни, но зато был открыт всякому ветру, и это тоже большое антенное обогащение…” Вот письмо Полонской, написанное за четыре месяца до смерти Эренбурга: “30 апреля 1967 Дорогой Илья, мы уже забыли юность друг друга, но в этот канун первого мая захотелось поздравить тебя и послать тебе стихи.
ПОЗДНЕЕ ПРИЗНАНИЕ
Вижу вновь твою седую голову,
Глаз твоих насмешливых немилость,
Словно впереди еще вся молодость,
Словно ничего не изменилось.
Да, судьба была к тебе неласкова,
Поводила разными дорогами…
Ты и сам себя морочил сказками,
Щедрою рукою отдал многое.
До конца я никогда не верила.
Все прошло, как будто миг единственный.
Ну, а все-таки, хоть все потеряно,
Я тебя любила, мой воинственный.
Твоя Лиза”27.
Когда это письмо пришло в Москву, Эренбург был в Италии; последние годы Полонская писала ему часто, он отвечал не всегда сразу, иногда присылал успокоительные телеграммы. 19 июля 1967 года умер его ближайший друг писатель О.
Г. Савич; после его похорон Эренбург жил на даче, работал над седьмой книгой мемуаров. 1 августа 1967 года Полонская написала ему из Комарова: “Дорогой Илья. Очень тревожусь за тебя. Звонила два раза на твою московскую квартиру. Нехорошо, что ты мне не пишешь. Желаю тебе здоровья и хорошего отдыха. Твоя Лиза”.
Это письмо оказалось последним. В начале августа Эренбурга свалил инфаркт, а вскоре тяжело заболела Полонская (инсульт). Сообщение о смерти Эренбурга (31 августа) близкие от нее скрыли. Она болела долго и умерла 11 января 1969 года, не зная, что ее друга уже давно нет в живых…
Здесь публикуются все сохранившиеся письма и телеграммы Ильи Эренбурга Елизавете Полонской (за исключением четырех писем, напечатанных в “Вопросах литературы”, 1987, № 12). Письма 4-9, 11, 22-24, 26, 38, 51, 59, 65, 71, 73, 77, 97 и 105 печатаются по подлинникам, с 1974 года хранящимся у публикатора; остальные – по ксерокопиям, любезно предоставленным покойным М. Л. Полонским (подлинники ныне находятся в Отделе рукописей Российской национальной библиотеки в Санкт-Петербурге).