Целью его жизни, его существования могла бы быть Елена д'Анжель, но их положение так различно, а общественные условия так неумолимо строги!

Маленькая Виржини, конечно, совсем другое дело, он не должен ее чураться. Напротив. Что особенно влечет его к ней, так это ее крошечные, нежные руки, ее бархатные, любящие глаза, ее пылающие губки, нашептывающие такие милые слова, слова любви и счастья.

Да и подоспела тут еще девятнадцатая весна. Маленькая Этиоле пожертвовала собой, но жертва эта не принесла ожидаемого результата.

Фрике не мог пригласить ее к себе, так как у него не было своей квартиры; но она согласилась бы бежать хоть на край света, лишь бы не расставаться с ним в этот роковой день. После она все обдумает и скажет ему всю правду, только не теперь, нет, не теперь.

И она послушно идет за ним, сама не зная, куда он ведет ее.

Фрике приводит маленькую Виржини на улицу Вавен, в квартирку Николя. У него есть свой, запасной ключ.

Тут рассудительный, благоразумный Фрике исчезает и уступает место пылкому юноше, забывающему все и всех под влиянием страстных, горячих ласк любящей женщины.

А у маленькой Этиоле не идет из памяти угроза Флампена, его гадкая, ехидная улыбка. Весь день не расставался Фрике со своей новой подругой. Они и завтракали, и обедали вместе. Настал вечер. Маленькая Виржини была счастлива вдвойне.

Нескончаемая серия пламенных поцелуев была наконец прервана маленьким антрактом. Было уже около половины девятого.

Фрике стал зачитывать разные забавные, смешные записи и заметки, касавшиеся их дела, чтобы позабавить свою маленькую Этиоле, и вдруг заметил сверху, на самом видном месте, какое-то новое письмо, написанное совершенно незнакомой рукой.

Это была записка Марсьяка.

Это было приглашение на рандеву в заведение вдовы Сулайль.

– А-а… Понимаю, понимаю… – говорил себе Фрике. – Я назвался Николем, ну они и адресовали на имя Николя. – Он прочел письмо. – А ведь оно писано-то мне. Значит, на моем месте теперь Николь. А вдруг ему грозит опасность? Моя прямая обязанность бежать туда сейчас же.

И так как рассуждения свои он закончил уже вслух, маленькая Этиоле кинулась ему на шею и залилась слезами.

– Не ходи, не ходи туда, мой милый! Флампен задумал что-то недоброе.

– Флампен! Да это пишет совсем не он.

Тут Этиоле рассказала ему, что встретила Флампена, и передала Фрике ехидные слова этого негодяя.

– Мне так не хочется, чтобы ты шел туда, – прибавляет она, опуская глаза.

Но Фрике – не подлец, не трус, и к тому же он так любит Николя. Не рассуждая, не колеблясь, он побежит сейчас же на бульвар Латур-Мобур. Он торопливо целует свою маленькую Этиоле на прощанье и говорит ей:

– Ах, милая моя Этиоле, не опоздать бы мне из-за тебя! Вдвоем всегда легче выпутаться из беды, чем одному. Николь мне друг и брат, он у меня один на свете, не могу же я оставить его в руках этих негодяев.

И он выбежал из дому.

– Ты сам сказал, мой милый, мой ненаглядный, что вдвоем легче осилить врага, – кричала она ему вслед, накидывая мантилью, – и потому я должна идти с тобой.

Через несколько минут молоденькая цветочница тоже вышла из дому и поспешила по следам своего милого Фрике.

XXIII

Должное возмездие

Теперь, когда нам уже известно, каким чудесным образом был предохранен Фрике от угрожавшей опасности, вернемся опять к нему и посмотрим, что он будет делать.

Приподняв голову умирающего, Фрике прислушался к его едва слышному дыханию.

Из бледных губ Николя вырывался слабый вздох. Холодный ночной воздух заставил его наконец очнуться. Он приоткрыл глаза и мертвенным, стеклянным взглядом смотрел на своего юного друга.

У Фрике вырывается крик восторга:

– Он жив! Он не умер!

– Да… еще не умер… – прошептал Николь. – Но… минута близка… а мне еще надо… о многом переговорить… с тобой, друг Фрике. Оставь меня тут… не тронь… так лучше.

– Но не могу же я оставить вас без всякой помощи, – возражал юноша.

– Оставь… сделаешь хуже. Конец близок… говорю тебе… дорожи последними минутами. Вот тебе и пятый… последний акт нашей драмы… дружок Фрике, – шептал страдалец.

Бедный Фрике не мог согласиться со страшной мыслью, что единственная его опора, незаменимый друг и руководитель его, Николь должен покинуть его на веки.

– И умирает он из-за тебя, – неотвязно стояло у него в голове.

И он отворачивался, чтобы не видеть этого страдальческого лица, чтобы скрыть досадные, едкие слезы. Впервые страдал, болел душою наш бедный неопытный Фрике.

– Я знал… – продолжал умирающий, – я знал, что это западня… и потому решил идти вместо тебя. Я взял с собой хороший револьвер… но не успел воспользоваться им. Возьми его себе… и отомсти!.. Сам… этому… Не жалуйся… не подавай в суд… Убей… и брось труп этой собаки в Сену!

– Клянусь вам, мосье Николь, что свято исполню вашу волю! – с жаром сказал Фрике. – Но разве вы успели разглядеть этого презренного негодяя.

– Нет… я не видал его лица. Разглядел только, что на нем синяя блуза… а сверху темное пальто. Однако… время летит… я слабею… Слушай, дружок… старайся понять… не могу говорить громче.

И Николь начал следующий рассказ. Он говорил тихо, невнятно, беспрестанно останавливаясь и задыхаясь.

– Отыскивая по Парижу Мартена, я зашел раз на улицу Сурдьер к некоему Баратену. Это был почтенный восьмидесятилетний старик, адвокат по профессии. Он ждал в это самое время какого-то д'Анжеля и принял меня за него.

– Д'Анжеля! – воскликнул Фрике. – Но это ведь имя…

– Молчи и слушай. Мне трудно говорить… Этот благороднейший старик горячо благодарил Бога за то, что он дал ему дожить до возвращения д'Анжеля. Десять лет ждал он возвращения этого несчастного молодого человека, чтобы вручить ему свои мемуары – солидный письменный труд, над которым он работал десять лет вместе с покойным его отцом. Это был плод долгих поисков и усидчивой работы. Дело шло о процессе. Ужасное преступление… уголовный суд…

Голос Николя слабел все более и более, но больной собрал остаток сил и продолжал:

– Ты найдешь у меня эти записки. Прочти их внимательно, и ключ разгадки страшной тайны Медонского леса будет у тебя в руках. Какое несчастье, что бедный д'Анжель умер… Но ты увидишь, в чем будет твоя задача. Ты дал мне слово выполнить все, как следует, несмотря ни на какие препятствия, ни на какие опасности.

– Можете ли вы сомневаться? – с укоризной прошептал Фрике.

– Хорошо… Я не жалел денег для успеха нашего предприятия, так что у меня осталось теперь не более двадцати пяти тысяч франков. Деньги эти ты тоже найдешь там, у меня. Возьми их себе, закончи один то, что мы начали вместе. Ну, вот теперь и все… Прощай, дружок Фрике! Прости и помни, что я всегда любил тебя, очень, очень любил… Оставайся всегда… честным человеком.

Фрике слушал последние наставления своего незаменимого друга и рыдал, как малое дитя. Подъехала карета.

Николь дрожащей рукой, казалось, хотел подозвать кучера. Фрике скорее угадал, чем понял, и подозвал его.

Это был тот самый Жозеф Клапе, который в последнее время всегда возил Николя. Он привез его и в этот роковой вечер. Увидев умирающего и около него какого-то неизвестного человека, Клапе хотел уже закричать, позвать на помощь, но Николь остановил его взглядом и прошептал:

– Друг… говори.

– Вы ведь приказали не отъезжать далеко, я и сделал, как вы велели. Кругом тихо, ни души. Хожу я с трубкой около кареты да поглядываю, знаете, по сторонам… Вдруг вижу: выбегает из этого самого кабака, к которому я подвез вашу милость, какой-то человек с большущим ножом в руке. Что, думаю, за притча! Его надо выследить, да забрать, куда следует. И поехал я за ним мелкой рысцой, не спеша. Миновали мы площадь Инвалидов, затем повернули налево, на набережную, и бежал он по набережной довольно далеко, до того места, где навалены доски и бревна от сломанных построек последней выставки, до самого Иенского моста. Тут он спустился к воде, и я потерял его из виду. Во всю дорогу мы не встретили ни одного сержанта. Полиция-то занимается у нас не своим делом, как видно, суется туда, где ее не спрашивают. Сама заварит кашу, а парижане и расхлебывай ее как знаешь.