С другой стороны, Дарвин, все же, осторожно оговаривается:

«Принимая во внимание все установленные факты по скрещиванию растений и животных, можно заключить, что некоторая степень бесплодия, как при первом скрещивании, так и у гибридов, является весьма распространенной, но при теперешнем состоянии наших знаний ее нельзя считать абсолютно всеобщей».[61]

И в другом месте он также делает важную оговорку: «Что касается того, почти общего, правила, что виды при их первом скрещивании оказываются бесплодными, чем и отличаются столь замечательно от разновидностей, которые почти всегда плодовиты при скрещивании».[62] Некоторая степень, которую нельзя считать абсолютно всеобщей… Почти общего; почти всегда… Но мы-то ведь уже знаем, к чему могут с течением лет и поколений привести мельчайшие исключения, тончайшие изменения, отклонения от всеобщей нормы! Особенно, если в дело вступает человеческая воля.

Дарвин приводит замечательный пример, когда упомянутая воля ведет к появлению «прекрасных уродов», которые не могли бы выжить в естественных условиях. Обратившись к своим излюбленным голубям, он предъявляет нам искусственно выведенного тупоклювого турмана, птенец которого своим крохотным, почти без выступа клювиком не способен пробить скорлупу собственного яйца, и каждое (!) яйцо поэтому специально разбивается вручную голубятниками-селекционерами. Понятно, что без вмешательства человека такая порода вся без исключения погибла бы в первом же поколении.

Есть, надо полагать, такие породы и среди народов мира, способные жить-выживать только в антропогенной обстановке. Размножившись до некоей критической массы, они образуют не только отдельные более или менее цельные этносы (хотя и смешанного происхождения), как эфиопы или евреи, но и численно весьма значительные вторичные расы, к каковым относят, например, латиноамериканцев, латиносов (самоназвание: метисы).

Можно ли считать такое смешение по своим результатам — порчей расы, этноса? Ухудшением, так сказать, породы? С точки зрения Дарвина — да, несомненно.

Хорошо знакомый с практическим животноводством Англии, Дарвин отмечал: «Результаты, достигнутые английскими животноводами, всего лучше доказываются громадными ценами, уплачиваемыми за животных с хорошей родословной, которые вывозятся во все концы света». И при этом он подчеркивал как главный вывод, объясняющий невероятный успех английских селекционеров: «Улучшение ни в каком случае не достигается скрещиванием различных пород: все лучшие животноводы высказываются решительно против этого приема, практикуя его разве только в применении к близким между собой подпородам».[63]

Таким образом все разглагольствования адептов политкорректности, толерантности и демократии без границ о том, что расовое и этническое смешение ведет, якобы, к возникновению необычайно красивого и талантливого потомства, есть, с точки зрения дарвинизма, безответственная и глупая болтовня невежд.

В подобных спорах частенько всплывает «хрестоматийный пример»: мол у эфиопа по имени Абрам взял да и вырос правнук — гениальный русский поэт. Отсюда делаются далеко идущие выводы, в том числе о пользе цветной миграции и смешанных браков. Что ж, ответим подобным спекулянтам раз и навсегда.

Пушкина, в жилах которого текло 65 % русской крови (пятеро из восьми предков в четвертом колене — чисто русские люди, еще двое — представители европейских народов), разумеется, следует считать русским хотя бы уже по этому факту. Но дело не в этом.

Пушкин — исключение такой немыслимой редкости, такой, извините за тавтологию, исключительности, которая только подтверждает правило. Если бы от смешения кровей происходила генетическая польза, а не вред, если бы цветная примесь к белым народам сопровождалась, как правило, подобным благотворным эффектом, то сегодня в Америке на каждом углу должны были бы стоять гениальные в той или иной области люди. Толпы гениев должны были бы бродить также по предместьям Парижа, радуя мир великими стихами и иными творческими достижениями. Но они, вместо этого, почему-то громят витрины и жгут автомобили «коктейлем Молотова».

В том-то все и дело: абрамов в мире миллионы, чернокожих и мулатов — миллиарды, а Пушкин как был, так и остается одним-единственным бесподобным исключением. Вне всяких сравнений…

Встает, однако, вопрос: если изначальные расы давным-давно все раздробилась на чистые этносы посредством изменчивости и расхождения признаков, а чистые этносы впоследствии перемешались, образовав гибридные этносы и вторичные расы, то можно ли вообще говорить о присутствии на Земле чистых рас? Не исчезли ли они уже вовсе?

4. Исчезает ли раса? Возможно ли самоочищение расы и этноса?

На эти вопросы также во многом отвечает увлекательная работа Дарвина. Завзятый эмпирик, истинный естествоиспытатель, он обращается прежде всего к опыту. А страстный голубятник, он берет близкий ему пример. И вот что получается.

Прежде всего, Дарвин обращает наше внимание на необычайное разнообразие пород (разновидностей) голубей, выведенных за ни много ни мало три тысячи лет искусными голубятниками. Вот что он пишет.

«Я разводил все породы, какие только мог купить или достать, и получал шкурки, которые мне любезно посылали с различных концов света, в особенности из Индии достопочтенный У. Эллиот и из Персии достопочтенный Ч. Мэррей… Разнообразие пород поистине изумительно. Сравните английского карьера с короткоклювым турманом и обратите внимание на удивительное различие их клювов, определяющее и соответствующее различие в форме черепов. Карьеры, в особенности самцы, отличаются также особенным развитием мясистых наростов на голове; и это сопровождается сильно удлиненными веками, очень большими наружными отверстиями ноздрей и широким расщепом рта. Короткоклювый турман имеет клюв, напоминающий своим очертанием клюв снегиря, а обыкновенный турман отличается своеобразной унаследованной привычкой летать очень высоко, тесной стаей и падать с высоты, кувыркаясь через голову. Испанский или римский голубь (Runt) — очень крупная птица с длинным, массивным клювом и большими ногами; некоторые из подпород этой птицы имеют очень длинные шеи, другие — очень длинные крылья и хвосты, а третьи — своеобразно короткие хвосты. Индейский или польский голубь (Barb) сходен с карьером, но вместо длинного клюва имеет очень короткий и широкий клюв. У дутыша (Pouter) очень удлиненное тело, крылья и ноги; его сильно развитый зоб, который он с гордостью надувает, вызывает изумление и даже смех. Голубь-чайка (Turbit) имеет короткий конический клюв и ряд взъерошенных перьев, тянущийся вдоль груди: у него привычка постоянно слегка раздувать верхнюю часть пищевода. У якобинского (Jacobin) — перья сзади вдоль шеи настолько взъерошены, что образуют род капюшона; сверх того, у него, соответственно с его размерами, — удлиненные перья крыльев и хвоста. Трубач (Trumpeter) и пересмешник (Laugher), как указывают самые названия, воркуют совершенно иначе, чем другие породы. У опахальчатохвостого или трубастого (Fantail) в хвосте тридцать или даже сорок перьев вместо двенадцати или четырнадцати — числа, нормального для всех представителей обширного семейства голубей; перья эти всегда распущены и стоят так прямо, что у хороших представителей голова и хвост соприкасаются; копчиковая железа совершенно атрофирована. Можно было бы перечислить и еще несколько менее резко выраженных пород…

В итоге можно было бы набрать около двадцати различных голубей, которых любой орнитолог, если бы ему сказали, что эти птицы найдены в диком состоянии, признал бы за хорошо выраженные виды. Мало того, я не думаю, чтобы какой-либо орнитолог отнес бы английского карьера, короткоклювого турмана, испанского голубя, индейского голубя, дутыша и трубастого к одному и тому же роду, тем более, что в каждой из этих пород он усмотрел бы несколько подпород с вполне наследственными признаками, или видов, как он назвал бы их».[64]