— Это почему же? — спросил Мигай.
— Не то время и не то воспитание.
— Что-то не понятно.
— Я не совсем правильно выразился, — начал пояснять Ляля. — Конечно, новые теории будут, но, так сказать, в плане уточнения старых теорий. Вроде как вычисление еще одного десятичного знака числа “пи” или прибавление к сумме еще одного члена бесконечной прогрессии. А чтобы создать что-то совершенно новое — ни-ни…
Самозванцев сделал значительное ударение на слове “совершенно”…
Услышав, что у нас завязывается разговор, к нам начали подходить ребята с разных углов низенькой, но широкой комнаты.
— Тогда определи, что ты называешь “совершенно новой теорией”.
— Ну, например, электромагнитная теория света по отношению к эфирной теории.
— Ха-ха! — как бы очнувшись от дремоты, громыхнул Георгий Сычев. Он поднял алюминиевый костыль — грустный сувенир войны — и, ткнув им Лялю в бок, обратился ко всем сразу: — Этот физико-гегель хочет сказать, что Максвелл не есть следующий член бесконечной прогрессии после Юнга. Ха-ха, батенька! Давай новый пример, а то я усну.
— Ладно. Возьмем Фарадея. Он открыл электромагнитную индукцию…
— Ну и что?
— А то, что это открытие было революционным, оно сразу объединило электричество и магнетизм, на нем возникла электротехника.
— Ну и что? — продолжал настаивать Сычев. Как большинство безногих, он был склонен к полноте. Сейчас он был просто толстым, с рыхлым, сильно состарившимся лицом.
— А то, что Фарадей не имел никакого понятия о твоем Юнге и его упругом эфире. И ни о каком Максвелле. Это Максвелл толкал Фарадея в свои уравнения.
Сычев закинул голову и неестественно захохотал.
— Перестань, Жорка, — прикрикнул на него Мигай. — Что-то в Лялиных словах есть. Говори дальше, Ляля, не обращай на него внимания.
— Я уверен, если бы Фарадей был умным, ну, хотя бы таким как мы…
Ребята вокруг весело загалдели.
— Не смейтесь. Если бы он был таким умным, он бы не сделал ни одного открытия…
Все мгновенно утихли и уставились на Самозванцева. Его глаза растерянно перебегали с одного на другого.
— У нас в институте работает целая группа толковых парней и девчат. Они никогда не лезут в журналы, для того чтобы найти там намек на решение задачи. Они просто пробуют. Делают и так и сяк, как попало. Вроде Фарадея.
— Вот видишь! У них что-нибудь получается?
— Представьте себе, да. И, нужно сказать, самые оригинальные решения получаются именно у них…
Наш членкор не выдержал.
— Сейчас вы начнете доказывать, что научной работой лучше всего заниматься, ничего не зная. У физиков всегда есть склонность поиграть в парадоксы. Но сейчас не тот возраст…
— Надоел ты со своим возрастом. Пусть говорит Ляля. Значит, Фарадей, говоришь, работал “методом тыка”?
— Конечно. Он был просто любознательным парнем. А что будет, если по магниту стукнуть молотком? А что будет, если магнит нагреть докрасна? А будут ли светиться у кошки глаза, если ее подержать голодной? И так далее. Самые нелепые “а что будет, если…”. И вот, задавая себе кучу вопросов, он отвечал на них при помощи эксперимента. Поэтому он и наоткрывал тьму всяких явлений и эффектов, которые дальше оформили новые теории. А вот нам, умным, кажется, что больше не существует никаких “а что будет, если…”. У нас теория на первом плане…
— Н-да, — неопределенно промычал членкор и отошел в сторону. За ним пошло еще несколько человек.
— Есть очень простой способ обнаружить Фарадея, — вмешался в разговор Николай Завойский, наш выдающийся теоретик, тоже доктор и тоже членкор. Мы всегда его недолюбливали за его чересчур аристократические манеры.
— Ну-ка выкладывай твой способ выявить Фарадея.
— Нужно объявить всесоюзный конкурс на наибольшее и наилучшее количество “а что будет, если…”. Участники конкурса сами себе задают вопросы и сами отвечают. Конечно, при помощи эксперимента.
— Недурно. В твоем предложении есть изюминка. Но вся беда в том, что на многие “а что будет, если…” можно ответить и не ставя эксперименты.
— Так вот, “фарадеевским” вопросом будет тот, на который современная теория ответа дать не может.
Эта идея всем понравилась. Физики оживились и начали “играть в Фарадея”. “А что будет, если…” послышалось с разных концов зала, а после народ собрался вместе, и игра приняла бурный и веселый характер. Сами задавали самые дикие вопросы и сами же на них отвечали.
— А что будет, если кашалоту надеть очки?
— А что будет, если в коровьем молоке сварить метеор?
— А что будет, если сквозь человека пропустить импульс тока в миллион ампер за миллионную долю секунды?
— А что будет, если…
Вопросы сыпались непрерывно. Отвечали на них все сразу. Пошли вычисления, уравнения, ссылки на источники, в общем, был привлечен весь арсенал физических знаний, и вскоре выяснилось, что задать “фарадеевский” вопрос очень трудно, но можно. И, черт возьми, таким вопросом почти всегда оказывался тот, над решением которого как раз и билась современная физика. Ляля Самозванцев, заваривший эту кутерьму, разочарованно вздохнул:
— А я — то думал, что мы войдем в ходатайство в президиум академии о создании НИИ фарадеевских исследований.
— Ребята, а вы помните Алешку Монина? Ведь мы его на курсе так и называли — Фарадей!
Мы стихли. Все взоры обратились на Шуру Корневу — главного организатора нынешнего “капустника”. Рыжая, веснушчатая, она никогда не пыталась казаться красивой.
— Шуренок, почему среди нас нет Алика?
— Ребята, сегодня он не может.
— Почему?
— У него ночное дежурство в клинике… Кроме того, он сказал…
— Что?
— Он сказал, что ему неловко посещать наши вечера. Там, говорит, собираются академики, в крайнем случае, кандидаты, а я… В общем, понимаете…..
В общем, мы понимали. Мы считали, что Монину крупно не повезло и виноват он в этом сам. Достаточно было посмотреть, как он выполнял лабораторные работы по физике, чтобы убедиться, что ничего путного из него не получится. Вместо того чтобы, как положено, снять частотную характеристику генератора, он усаживался у осциллографа и часами любовался дикими фигурами, которые выписывал электронный луч. “Алик, заэкранируй провода, иначе ничего не выйдет…” — “Это и дурак знает, что если заэкранировать провода, то все получится. А вот что будет, если они не заэкранированы?” — “Чудак, обыкновенные наводки. Сетевой ток, рентгеновская установка в соседней лаборатории…”
Алик таинственно улыбался и экранировал провода. Фигуры на экране изменялись, но оставались такими же дикими. “Ты плохо заэкранировал. Закрой крышку прибора”. Он закрывал, но положение нисколько не улучшалось. “Заземли корпус”. Он заземлял, и картина становилась еще хуже. Ни у кого другого не получалось так, как у Алика. Вместо того чтобы найти характеристику генератора, он исписывал толстенную клеенчатую тетрадь. Его отчет о проделанной работе читался как фантастическая повесть о странном поведении генератора, когда он заэкранирован, когда не заэкранирован, когда усилительную лампу обдувает воздух от вентилятора и когда на ней лежит мокрая тряпка. В конце концов, все окончательно запутывалось, и ему ставили очередной “незачет”.
У нас в общежитии на Стромынке всегда была проблема умыться побыстрее. Студенты любили поспать и в семь утра мчались к умывальникам все сразу. Там начиналась жуткая толчея. Однажды Монин стал организатором коллективного опоздания на лекции. Стояла большая очередь к умывальнику, а он склонился над раковиной и что-то колдовал.
“Фарадей, ты что, уснул?”
“Нет. Вот посмотри…”
Раковина засорилась, в ней почти до краев стояла мутная вода. Алик бросил на воду щепотку зубного порошка, и комочки быстро разбежались по сторонам.
“Подумаешь! Поверхностное натяжение… Отойди…”
Алик и не думал отходить.
“А вот смотри теперь…”
Он снова бросил в воду щепотку порошка, но на этот раз частички бросились навстречу друг другу и собрались кучкой. Мы остолбенели.