Раньше, в детстве, Ваня любил расспрашивать маму об этих днях. Часто представлял себе, как мужественно держалась мамочка и, наверное, других утешала. Теперь, когда вырос и узнал, что обычно делают «духи» с пленными женщинами, охота расспрашивать отпала напрочь. Мама очень красивая, на фотографиях у неё была толстая золотая коса, ниспадавшая до пояса. Теперь Ваня понимал, почему мама обрезала косу там, в больнице. С тех пор не отпускала волос, а после отцовского ранения ходила в сером бабушкином платке.

Теперь мама звонила в училище раз в неделю, всегда по субботам, и разговаривала с Ваней спокойным, ровным, казалось, совершенно чужим голосом. Говорила всегда одно: отец идёт на поправку. Врачи абсолютно уверены. Они оба скоро вернутся в Москву.

А бедный папка так и жил вот уже сколько времени между светом и тьмой, он был сильный, он не сдавался и ни за что не умирал.

Ваня знал, что отец не сдаётся ради них, чтобы они не плакали. Он яростно отбивался от смерти, но и в жизнь его не пускали.

Царицын скорее поискал глазами какую-нибудь рекламу — отвлечься. Да-а… Отвлёкся на славу. Реклама попалась настолько гадкая, что Ваню передёрнуло. Голый негритос с косичками рекламировал мужской гель для бритья ног. Тьфу.

Воронка имени В.И.Ленина засосала кадета Царицына в подземку. Он сбежал по железным ступеням.

Папина «Сушка» взорвалась сразу после взлёта с родного аэродрома. Прямо над озером Буйвола, где водились отличные караси. Специально ведь так подстроили, гады! Чтобы у папы было поменьше шансов выжить, если успеет катапультироваться.

Все отцовы друзья говорили, что папке отомстили «духи» — за семейку маньяка Шамшуддина. Подкупили «шакала» — кого-то из аэродромных начальников. И поставили папе «привет» на машину.

Иван знал, что у отца был целый полк абреков-кровников из клана Шамшуддина, правой руки «безумного Шамиля». Это была история, которой Царицын очень гордился, хотя папка о ней не рассказывал.

Зато рассказал, со всеми подробностями, старейший папин друг, дядя Коля Соловьёв. В тот самый день, когда «духи» разорили будённовский роддом, у капитана ВВС Дениса Царицына был боевой вылет. И вот отцу передали записку от знакомого ГРУшника, лейтенанта. Этот лейтенант был очень благодарен папе за один мужской поступок, который батя совершил ещё в молодости. В записке значилось лишь несколько цифр — координаты дома на окраине горного аула.

В доме, по данным ГРУ, собралась орава вооружённых и гордых мужчин, которые съехались из разных районов Чечни и Дагестана, чтобы поздравить с 90-летием местного старейшину. Юбиляр приходился террористу Шамшуддину родным дедушкой.

И папа немного отклонился от курса, чтобы передать подарок клану Шамшуддина. Двадцать восемь бандитов в едином порыве сделались шахидами. Правда, в свой шахидский рай они были доставлены в разобранном виде, россыпью. Уважаемый юбиляр, который в молодости активно сотрудничал с гитлеровцами, тоже получил по заслугам: как говорится, награда нашла героя. Женщин не пустили пировать с абреками, поэтому невиновные не пострадали — но папу, разумеется, всё равно судили за «преступную халатность», повлекшую случайный пуск боевой ракеты. Даже запретили летать — впрочем, ненадолго: через четыре года в стране сменился президент, и Отчизне вновь понадобились опытные пилоты.

«Духи» охотились на папу шесть лет, наконец, добились своего. Ваня представлял себе поганые лица тех, кто получал от абреков деньги за установку бомбы, и тех, кому заплатили за прекращение дела.

Эти твари имели наглость носить русские погоны. Они до сих пор служат в русской армии.

«Немного подождите, — Ванька шмыгнул носом, — я вырасту и стану генералом. Не тупым и продажным, а настоящим, как в царские времена. Пусть вокруг будет враньё и предательство. Я буду твёрд. Спокоен, как отец. Я докажу, что имперский дух неистребим. И сволочей, устроивших покушение на папину жизнь, мы обязательно найдём. Я весь Кавказ лобстером поставлю, но «духи» узнают: России дорога жизнь каждого офицера. Мы не позволим взрывать себя на собственных аэродромах».

Подземка выплюнула кадета в районе ВВЦ. Знакомый гадюшник у павильона потянулся к Царицыну своими вялыми противными щупальцами:

— Мом-ментальная лотерея. Пок-купаем билеты…

— Добрый вечер! Поздравляем, Вы выиграли пылесос!

— Молодой человек, хотите узнать о боге?

— Сынок, ну купи сигаретки!

Царицын не успел объяснить старушонке, что не курит принципиально. Бабушка вдруг задёргалась, подхватила сумку и кинулась прочь. Да поздно. То не ясный сокол налетел на стаю утиц — милицейский сержант, белобрысый и стройный, приятной славянской наружности, будто соскочивший с ампирного советского плаката, устроил облаву и начал привычно и нагло вышибать из тщедушных продавщиц мятые десятирублёвки.

Ване стало стыдно за сержанта. Страна дала этому здоровяку боевое оружие, а вооружённый представитель власти занимается рэкетом старушек.

Низость. Такие люди недостойны называться русскими.

«Впрочем, я такой же, — подумал наш герой, торопясь наперерез автобусу. — Только пыжусь, что офицер Империи. А мне ещё столько себя перепахивать, чтобы стать настоящим! Офицер должен служить за честь, а не за почести. А я — хе-хе… — завистливый, люблю, чтобы хвалили меня. Кроме того, я страшно злой, обожаю кого-нибудь ненавидеть. А настоящий имперский офицер уничтожает врага не по злобе, а потому, что больше некому этим заняться — ведь Родина специально воспитала своих офицеров, чтобы искореняли зло».

Как бы поступил настоящий офицер Империи в отношении гада Уроцкого? Он бы непременно подарил гаду последний шанс исправиться.

Ваня ясно вообразил себе: на дворе 1915 год, и вот молодой подпоручик Царицын, поскрипывая ремнями, подходит к либеральному очеркисту Уроцкому. Приподнимает фуражку — и офицерские усики тоже приподнимаются в вежливой улыбке: «Милостивый государь, имел честь прочесть ваши заметки в свежих «Известиях». При всех литературных достоинствах вынужден вступиться за честь покойного генералиссимуса Суворова, коего Вы имели неосторожность оклеветать! Да-с, милостивый государь! Теперь позвольте, я закончу! Покорнейше прошу впредь быть осторожнее, иначе вынужден буду настойчиво помешать. Впрочем же, примите и разрешите откланяться».

И наверное, настоящий офицер будет рад, если Уроцкий и правда раскается, а значит, не придётся учить его плетью. А Ванька наоборот. Ваньке страшно хочется проучить Уроцкого. Если очкастый очеркист внезапно повинится — Ваньке даже досадно станет, что его гениальный карательный план останется неисполненным.

«Вот почему я не лучше других «подземных». Не лучше сигаретной бабки, алкаша и сокола-сержанта. Сержант должен быть бескорыстным представителем власти, а он позволяет себе обирать старушек. Но и кадет Царицын тоже далёк от офицерского идеала!

Ванин автобус тащился медленно, то и дело застревая в пробках. Когда Иванушка добрался до родного училища, ребята ещё были на ужине.

— Беги в сушилку, успеешь поспать полчасика, — милостиво предложил Царицын истомлённому дневальному, переминавшемуся на «тумбочке» с учебником в руках.

Благодарный дневальный сунул Ваньке пакетик сухариков в виде благодарности и мигом ускакал.

Похрустывая ржаной солёной корочкой, Царицын прошёлся к своей кровати. Всё-таки отличная вещь увольнительная! Редкий шанс залезть в «сейф» — никто не увидит.

«Сейфами» кадеты называли крошечные тайнички, обустроенные в полу или стенах казармы. Свой тайник Иван обнаружил случайно, когда искал укатившийся колпачок от авторучки.

«Сейф» был оборудован кем-то из предыдущих поколений суворовцев двадцать или даже сорок лет назад. В тайнике лежала колода побуревших игральных карт (криминал! угроза отчисления!) и три настоящих патрона — видать, прежний хозяин «сейфа» сэкономил на стрельбах. Иван сбегал в сушилку и сжёг игральные карты в печке, а патроны на всякий случай оставил.

Теперь в тайнике за плинтусом хранились величайшие сокровища кадета Царицына. Нет, Ваня не боялся воров — их в училище не было (только однажды, лет десять тому назад завелась гнида, таскавшая у своих же братьев карманные деньги, — негодяя отчислили до захода солнца, чтобы кадеты не устроили «тёмную»).