В цикле «Сад божественных песен» Сковорода восклицает: «Смерть страшна, замашная коса!» Вопрошает: кто же плюёт на её «острую сталь»? И отвечает: «Тот, чья совесть, как чистый хрусталь…»

Он не стремился создавать логически выверенное учение, подобно Спинозе, а был естественен и противоречив, как сама жизнь. В одном случае говорил: «Мысль есть тайная пружина всей нашей телесной машины». В другом утверждал: «Всему в человеке глава есть сердце — оно и есть истинный человек». И раскрывал смысл, соединяя оба тезиса: «Что есть сердце, если не душа? Что есть душа, если не бездонная мыслей бездна? Что есть мысль, если не корень, семя и зерно всея нашей плоти-крови?..»

Свобода его суждений удивительна. Признавая, что «христианский Бог есть Библия», Сковорода продолжал: «Но сей Бог наш первее на еврейский, потом на христианский род бесчисленные и ужасные навёл суеверий наводнения». Возмущался христианскими суевериями: что Иисус Навин остановил солнце, что скоро грядёт конец света и пр. Считал, что это хуже безбожия! И даже: «Библия есть ложь…» В диалоге Души с Духом позволил себе весьма смелые высказывания (ниже дан сокращённый пересказ):

ДУХ. Библия — не только от Бога, но и от дьявола. Она во многом безрассудно и вредно, без всякого вкуса лжёт.

ДУША. Где же там ложь?

ДУХ. Повсюду. Самая первая: «Вначале сотворил Бог небо и землю».

ДУША. Боже мой! Неужели сие ложь есть?

ДУХ. Конечно. Известно, что не одна земля на свете, а множество миров. И давно уже просвещённые люди сказали: вещество вечно. Да и откуда свет, если все небесные светила появились только на четвёртый день? А как день может быть, если ещё нет солнца? И весь рассказ о сотворении таков, будто кто-то был зрителем этого вселенского чуда… Наконец, Бог закрыл свою фабрику, будто утомился. А то бы, пожалуй, мог натворить всяких крылатых черепах, пуховых ежей, премудрых дураков, вечный двигатель…

Сковорода пояснил: мир Священного Писания — «символический, тайнообразный». Есть другой мир, окружающий и пронизывающий нас: «мы в нём, а он в нас обитает». Наконец, третий мир — микрокосм человека. Все три составляют единство. Есть сущности явная и тайная, видимая и незримая, телесная и духовная.

Такое соединение Бога и материи позволяет считать Сковороду пантеистом. Он писал: «Нельзя сыскать важнее и Богу приличнее имени, как… природа или естество».

Некоторые прозрения его замечательны. Он постоянно возвращался к идее круговоротов: «бесконечное начало и безначальный конец, начиная, кончит, кончая, начинает. Но бесчисленный есть тайнообразный мрак божественных гаданий». Что сие означает? Бесконечное разнообразие постоянных воплощений творческой энергии? Возможно. А что значит «мрак божественных гаданий»? Не то ли, что даже Богу многое неведомо, и нет неизбежного предопределения? Иначе говоря, в мире царствует не только необходимость, но и неопределённость, вероятность. (В XX веке Альберт Эйнштейн усомнился, что «Бог играет в кости», но принцип неопределённости Гейзенберга опроверг его сомнения.)

Сковорода прозорливо отметил:

«Мы в посторонних околичностях чересчур любопытны, рачительны и проницательны: измерили море, землю, воздух и небеса, обеспокоили брюхо земное ради металлов… нашли других миров неисчислимое множество, строим непонятные машины, засыпаем бездны, возвращаем и привлекаем стремнины водные, ежедневно новые опыты и дивные изобретения.

Боже мой, чего не умеем, чего мы не можем? Но то горе, что при всём том кажется, что чего-то великого недостаёт…

Математика, медицина, физика, механика, музыка с своими буйными сёстрами: чем изобильнее их вкушаем, тем пуще палит сердце наше голод и жажда, а грубая наша остолбенелость не может догадаться, что все они суть служанки при госпоже…

Дух несытости гонит народ…

Что же такое сделать вас может счастливыми?»

Ответ прост: «Сие-то есть быть счастливым — узнать, найти самого себя». Наше истинное счастье «живёт во внутреннем сердце нашего мира, а мир в согласии с Богом». Необходимы усилия ума и воли: «Не разум от книг, но книги от разума родились». И добьётся успеха лишь тот, «кто чистыми размышлениями в истине очистит свой разум». А «источником несчастия есть нам наше бессовестие».

Чистая совесть, искренняя устремлённость к истине — вот путеводная нить, ведущая к таящейся в душе искре Божией. Сковорода напоминает слова Иисуса Христа: «Царство Божие внутри вас есть».

«Сего сокровища не ищи вне себя, — не раз повторяет Сковорода. — Уединение — внутри себя, покой — в сердце твоём: отрежь и убей, попри волю свою буйную, иначе, хоть покори всю Вселенную, не сыщешь [счастья]». Но главное поучение он выразил собственной жизнью и с полным основанием мог написать:

«Что касается меня, то пусть другие позаботятся о золоте, о почестях, о сарданапаловых пирах и низменных наслаждениях; пусть ищут они народного расположения, славы, благоволения вельмож; пусть получат они эти, как они думают, сокровища, я им не завидую, лишь бы у меня были духовные богатства».

Проста формула спасения и каждой личности, и всего человечества: ограниченные материальные потребности и безграничные — духовные.

Эрнст Теодор Амадей Гофман

Судьба Эрнста Теодора Амадея Гофмана удивительна прежде всего потому, что универсальная одарённость, не менее, чем у Гёте, высокий профессионализм в нескольких видах деятельности не принесли ему жизненных благ. Личность фантастическая! Возможно, он имел в виду себя, упомянув о студенте-неудачнике, у которого хлеб с маслом всегда падал намазанной стороной вниз.

Талантливый советский писатель Юрий Олеша в книге «Ни дня без строчки» вопрошал:

«Кто он был, этот безумный человек, единственный в своём роде писатель в мировой литературе, со вскинутыми бровями, с загнутым книзу тонким носом, с волосами, навсегда поднявшимися дыбом? Есть сведения, что, работая над книгой, он так боялся того, что изображал, что просил жену сидеть с ним рядом.

Гофман необычайно повлиял на литературу. Между прочим, на Пушкина, Гоголя, Достоевского.

У Герцена есть восторженная статья о нём.

Он появился, мне кажется, ни на кого не похожим. Он не только фантаст, но полон жаром, бытом, подлинностью.

Иногда он путается. Говорят, что он писал пьяным.

Музыка царит в его произведениях. Кавалер Етюк появляется из прошлого, живой перед ним, Гофманом, и слушает исполнение „Ифигении в Авлиде“. Дирижёры, театральные занавесы, загримированные актрисы толпятся на его страницах.

Он, может быть, первый изобразил двойников, ужас этой ситуации — до Эдгара По…»

Упомянутые Олешей писатели — лишь первая волна, которую вызвали в мировой литературе сочинения Гофмана. Вторая и третья прокатились в XX веке. В Чехии и Австрии на неё отозвались Карел Чапек, Франц Кафка; в России — Михаил Булгаков, Олеша, ранний Заболоцкий; в 1921 году в Петрограде возникло литературное сообщество «Серапионовы братья» (по названию романа Гофмана), объединявшее Вс. Иванова, М. Зощенко, К. Федина, Н. Тихонова и некоторых других писателей.

На вопрос «кто же он был?» отчасти даёт ответ его жизнеописание.

Своё мнение о Гофмане высказал и психиатр Чезаре Ломброзо, находя у писателя (по старинке называемого поэтом за силу воображения и буйство фантазии):

«Известно, что Гофман, самый причудливый из поэтов, обладал замечательными способностями не только к поэзии, но также к рисованию и музыке; он является творцом особого рода фантастической поэзии, хотя рисунки его всегда походили на карикатуры, рассказы отличались несообразностью, а музыкальные произведения представляли какой-то хаотический набор звуков. И вот этот оригинальный писатель страдал запоем и уже за много лет до смерти писал в своём дневнике: „Почему это, как наяву, так и во сне, мысли мои невольно сосредотачиваются на печальных проявлениях сумасшествия, беспорядочные идеи вырываются у меня из головы подобно крови, хлынувшей из открытой жилы?..“ К атмосферным явлениям Гофман был до того чувствителен, что на основании своих субъективных ощущений составлял таблицы, совершенно сходные с показаниями термометра и барометра. В продолжение многих лет он страдал манией преследования и галлюцинациями, в которых созданные им поэтические образы представлялись ему действительно существующими».