Знай, мой Габриэль, что твой примитивный отец и твой незатейливый отчим катались в объятиях смертельной борьбы единственно затем, чтобы выдавить для тебя одну простую и ясную истину, с которой ты должен начать жить.

Паразитирующие на жизни жрецы морали замалчивали ее, когда не было еще слов, и заговаривали ее немочной болтовней, когда слова эти были изобретены.

Знай, если где-нибудь на Земле, на звездах или за звездами, в глубинах выспренного воображения, в неприглядном колодце прошлого, в ненаглядных высотах будущего или в сияющих соблазнах настоящего существуют Единственные, Неповторимые, Экзотические: вещь, мысль, образ, женщина или нечто, то ты должен стать настолько могущественным, совершенным, безграничным и неистовым, чтобы присвоить их себе и сделаться их владельцем, ценителем, поэтом и охранителем. Ты призван быть Единственным и, огосподствовав, усвоить это нечто Единственное. Только в этом смысл жизни, все остальное — скучное недоразумение и пошлость.

Это царство воли, и так как волей управляет тот, для которого личность является лишь временным обиталищем, то вселенная представляется как бы заключенной в одну личность. Все сущие царства склоняются перед Тобою, но все они не только Твои, они — сам Ты.

Иди вперед смелей и празднуй пир существования. Ты призван, остальные же только терпимы около Тебя.

Ну а я достаточно обнажил свою душу, чтобы остаться незамеченным. Кроме того, ведь все это не выспренная исповедь, а страстное признание в любви.

Один Габриэль передал эстафету другому. Старший мыслил себя в первом лице, мифологизируясь и отдаляясь от себя, он наставил себя посредством лица второго и перебрался таким образом в третье лицо, теперь, наконец, уже сливаясь с другим, младшим Габриэлем. Они уже срослись в единое целое, ибо старший вживился в младшего, и теперь уже оба разбирали морфологию и структуру «феномена Габриэля», дополняя его и модернизируя.

Габриэль — это противоборство двух сильных начал бытия: реального и ирреального, физического и метафизического, действительного Я и мнимого Я,

Но Я не единично, каждое из этих Я есть область, включающая в себя бесконечное множество величин. В процессе бытия эти две многосложные пространственно безграничные области пересекаются, то перекрывая друг друга, то взаимопроникая. Причем с течением времени зона пересечения этих областей может меняться, становясь пространственно то больше, то меньше. Кроме того, пересечение это будет одинаковым в двух ситуациях, но в одной из них может быть велико на границе, то есть пересечение охватит большую глубину на более обширном фронте. В другом случае на малом участке фронта пересечения может произойти глубинное взаимопроникающее пересечение областей Я и (Я).

Зона пересечения этих областей есть зона противоречия между реальным и ирреальным. Существуют различные типы людей, характеризующиеся глубиной и характером пересечения этих двух областей. Чем больше глубина пересечения, тем в большей опасности находится индивид, подвергаясь вероятности невротизма, который, в сущности, означает то; что зона пересечения индивидом неуправляема, имеет неравные очертания, претерпевает фронтальные разрывы.

Фантазией надобно управлять, ибо неуправляемая фантазия — это патология, а управляемая фантазия — это талант. В Габриэле сильно развито как физическое начало, так и метафизическое. Кроме того, зона пересечения реального и ирреального чрезвычайно велика, и это подвергает самый «тип Габриэля» особой опасности. Вся его жизнь и скитание между двумя этими областями есть тернии интенсивной борьбы, когда он подвержен конфликтности ситуаций как изнутри, так и снаружи. В результате его силы выносливости и сообразительности, с одной стороны, и метафизической натренированности, развитости и даже религиозности — с другой, возникает так называемый «феномен Габриэля», когда зона пересечения становится сложной, неоднородной, чрезвычайно подвижной, но… все же управляемой, ибо сам индивид — чрезвычайно волевой человек, но богатый своею собственной волей, простирающейся не на область реального, как у экстравертов, и не на область ирреального, как у интровертов. Но воля Габриэля простирается на зону пересечения областей, чтобы сделать ее как можно более обширной, управляемой, эластичной, мобильной, то мгновенно разрастающейся, то мгновенно сжимающейся, то растекающейся по поверхности, то проникающей в глубины.

«Тип Габриэля» — это тип человека будущего, ибо вся история развития человеческого общества идет по пути углубления управляемого взаимодействия между реальным и ирреальным, физическим и метафизическим, сознательным и бессознательным, действительным и мнимым, подлинным и неподлинным, телесным и духовным, объективным и субъективным, обезличивающим и персонифицирующим.

Чем больше управляемая зона, тем значительнее человек, имеет больше потенций к самым противоположным началам. Именно из нового, более глубокого, управляемого волевого синтетического взаимопроникновения областей появляется нечто принципиально новое: изобретение, открытие, образ, мыль, мелодия, формула. Именно это и называется эвристическим началом человека, что является самым ценным в нем, не позволяющим роду людскому вырождаться.

Таким образом, для Габриэля служение мистике, проникновение в тайны метафизического — не самоцель.

Он подчиняет свою реальную жизнь ирреальной, чтобы постичь структуру и функции метафизического, чтобы активно использовать это в своих позитивных целях, направленных на общее благо. Он изучает ирреальное, так как, по его мнению, ненужного в мире нет. Своим анонимным бытием он создает миф о Габриэле — мультипликационном человеке будущего, чтобы уничтожить отживший миф о стихийном бунтаре прошлого.

Он создает миф, потому что все вещественно новое рождается посредством мифа.

Чтобы приучить человека к мысли о чем-то новом, необходимо приучить его к мифу об этом.

Для того чтобы новая адогматическая реальная мысль о новой реальности быстро прижилась в мозгу человека, необходима предварительная метафизическая инъекция вневременного мифа.

§ 24

Однажды на рабочем столе в деловых бумагах Габриэля обнаружилось нечто нижеследующее. Написанная, очевидно, безо всякого умысла, наспех, запись сия не была никоим образом озаглавлена или помечена. Потому, будучи прочитанной, она была выброшена за ненадобностью, а самая мысль о прочитанном была предана забвению.

«С некоторых приснопамятных пор отрубание головы стало разновидностью гражданской казни, и вот… я спускался с эшафота под задорное улюлюканье толпы и на глазах у изумленного палача поскользнулся в луже собственной крови, щедро сочившейся с плахи так, что едва не упал. Но заплечных дел мастер, огромный небритый детина с лицом академического палача, вовремя поддержал меня за локоть.

— Ох, благодарю вас, вы очень внимательны, если бы не вы — я перемазался бы в собственной крови, — молвил я, напрягая все свои чревовещательные способности.

Я подобрал свою голову, изрядно закатившуюся под помост так, словно она надеялась затеряться во множестве иных, срубленных ранее, но уж свою-то голову я не перепутаю ни с чьей, сколько бы раз ее ни отрубали, и, отряхнув с нее грязные окровавленные опилки и пригладив непокорные волосы, добродушно потрепал ее по щеке.

— Ну вот то-то же. Так, пожалуй, будет лучше, и не стоило так нервничать и бояться. Все, что ни делается, все к лучшему. Я вам больше не нужен? — крикнул я фамильярно палачу. — Ну что ж, тогда я вас покидаю, благодарю за труды, мне было не больно, честное слово. Вы мастер своего дела, а ведь так приятно быть связанным со специалистами, что невольно позабываешь о всех прочих неудобствах. Желаю вам всяческих благ, и Бога ради, аккуратнее обращайтесь с топором, ведь он такой острый.

Я взял голову под мышку, едва не выронив ее, ибо она была скользка, как кусок мыла, растравленного дождем, взял снова уже с большим тщанием и не спеша отправился восвояси с чувством глубокого удовлетворения, как и всякий человек, знающий наверняка, что он прожил свою жизнь не напрасно».