В начале августа 1984 года оперативные службы КГБ занялись, наконец, Эргашевым, организовали наружное наблюдение, прослушивание телефонных разговоров. И выяснилось немало интересного. По мере того, как кольцо вокруг Эргашева сжималось, он в поисках поддержки заметался от одного покровителя к другому. Но друзья-мафиози советовали лишь одно: во имя дела, семьи, сохранения капиталов принять «мужественное решение» – уйти из жизни. Был зафиксирован и ряд телефонных разговоров на эту тему. Но Эргашев не решался пойти на крайний шаг, ещё на что-то надеялся. Попытки организовать покушение на жизнь Гдляна срывались, поскольку мы уже контролировали ситуацию. Тогда Эргашев кинулся к Адылову, надеясь на возможность его группировки. Но 11 августа 1984 года был арестован Каримов, а вслед за ним 13 августа – Адылов. У нас была санкция и на арест Эргашева, о чём друзья из ЦК опять-таки услужливо предупредили эксминистра.
А тот всё медлил. Может всё-таки не напрасно? Потому что помимо утечки информации о некоторых действиях следствия стали наблюдаться и другие странные вещи. Санкционировав заключение Эргашева под стражу, заместитель Генерального прокурора СССР Сорока запретил реализацию ареста до его особых указаний. И день за днём отменял начало операции, ничего при этом не объясняя, хотя мы постоянно предупреждали своего начальника, что Эргашева склоняют к самоубийству. Было очевидно, что за бывшего министра вступились мощные силы и в Москве. После переговоров со столицей создавалось впечатление, что возможное самоубийство Эргашева не только не пугает, но и даже устраивает кое-кого.
14 августа Сорока распорядился произвести арест Эргашева лишь после того, как его исключат из КПСС, на этом, дескать, настаивают партийные органы. В тот же день первый заместитель министра внутренних дел УзССР Давыдов позвонил Эргашеву и пригласил его на партсобрание для исключения из партии. Вскоре был зафиксирован ещё один звонок: замзавотделом административных органов ЦК КП Узбекистана, предупреждая Эргашева об аресте, вновь напомнил, что у него не осталось иного выхода, как только принять «мужское решение».
Трудно сказать, сколь долго продолжалось бы ещё последовательное доведение Эргашева до самоубийства, будь он покрепче. Но он, наконец, сломался.
Усманходжаев, Осетров и другие крёстные отцы не только облегчённо вздохнули, но и принялись наперегонки «стучать» в ЦК КПСС и другие инстанции: дескать, совсем распоясались московские следователи, житья не дают бедным руководящим работникам, своими незаконными методами доводят их даже до самоубийства. Вот, мол, и Эргашев в своём предсмертном послании утверждает, что невиновен, поэтому республиканская прокуратура начала следствие, разберёмся обстоятельно, как группа Гдляна довела Эргашева до самоубийства, подробно потом доложим.
Конечно, при этом никто даже не упомянул о том, что мы вообще не соприкасались с Эргашевым, даже ни разу не вызывали его на допрос. Лихо сработали партийные мафиози, убив сразу двух зайцев: московскую следственную группу скомпрометировали, и дело по факту самоубийства Эргашева взяли в свои руки. С таким решением местной прокуратуры был вынужден согласиться Генеральный прокурор страны.
Как и следовало ожидать, проводилось это расследование из рук вон плохо, дело передавалось от одного следователя к другому. В итоге ни единого слова о попытках доведения человека до самоубийства и причинах его сказано не было. Но самое любопытное даже не в результатах расследования, предугадать которое было совсем несложно. Первые лица республики и партийные функционеры самых высоких уровней наперебой взялись преподносить самоубийство Эргашева как мужественный поступок настоящего мужчины. Как бы в назидание кому-то они начали разглагольствовать о том, как должен поступать коммунист: позаботился о семье, сохранил капиталы, сам ни в чём не покаялся и никого не выдал. Причём пропаганда эта велась безо всякого камуфляжа настолько открыто, что даже в беседах со следователями работники ЦК без тени смущения высказывались в таком вот духе.
В соответствии с действующим законодательством уголовное дело в отношении умершего подлежит прекращению, но не освобождает от ответственности его соучастников. Поэтому приговором Верховного суда УзССР от 13 мая 1986 года А. Дустов, А. Музаффаров, А. Очилов, Ш. Рахимов были осуждены за дачу взяток Эргашеву на общую сумму 212 280 руб. Фамилия покойного министра продолжала звучать на различных судебных процессах и в дальнейшем, поскольку в деле № 18/58115-83 выявлялись всё новые эпизоды его взяточничества на сотни тысяч рублей. Заместители министра Т. Кахраманов и П. Бегельман, начальники УВД С. Саттаров, X. Норбутаев, Д. Джамалов, М. Норов, Я. Махамаджанов и другие, сообщая о своей преступной деятельности, упоминали и факты вручения ими крупных взяток Эргашеву, рассказывали, как он вовлекал их в преступную деятельность, подстрекал к даче взяток и союзным руководителям.
Так, в октябре 1982 года Джамалов, Норбутаев, Махамаджанов вручили взятки Чурбанову прямо в кабинете Эргашева и в его присутствии. Министр вызывал подчинённых одного за другим в свой кабинет, где они и передавали деньги подвыпившему зятю Генерального секретаря ЦК КПСС. Довольные удалялись. Ещё бы, такой большой человек, а не побрезговал, взял! Кстати, это редчайший случай в криминальной практике, ибо вручение взяток – действие интимное, творимое с глазу на глаз, без свидетелей. Обстоятельство это, лишний раз свидетельствующее о нравах советской номенклатуры, подтверждает, кроме всего прочего, и тот факт, что Эргашев имел влияние на Чурбанова, изуверски впутывал его в мафиозную паутину. Эргашев неоднократно и сам вручал деньги своему благодетелю.
Все перечисленные эпизоды вменены в обвинение соучастникам Эргашева, подробно изложены в постановлении, с выдержками из которого читатель уже знаком. Иное решение по этим криминальным фактам принято в отношении покойного министра: «Несмотря на полное изобличение, уголовное дело в отношении Эргашева, в действиях которого содержится состав преступления, предусмотренных ст.ст. 152 ч. 2, 153 ч. 2 УК УзССР и ст.ст. 173 ч. 2, 174 ч. 2 УК РСФСР, подлежит прекращению ввиду его смерти на основании п. 8 ст. 5 УПК РСФСР».
Что же, Закон есть Закон. И по этому поводу нечего добавить, кроме, разве что, одной детали. Генерал Норбутаев, многие годы проработавший под началом Эргашева в Кашкадарьинской области, помимо собственных капиталов выдал ещё и 338 тысяч рублей, которые в своё время ему передал на хранение Эргашев. По нашим сведениям, капиталы покойного министра составляли около 10 миллионов рублей, и основными хранителями этих богатств были члены семьи и близкие родственники. Сослуживцам, знакомым, как показывает практика, передаются на хранение лишь крохи. Выдача Норбутаевым мизерной части этих накоплений лишь подтверждает наш вывод.
Так вот ушёл от следствия министр-взяточник, а вместе с ним и его миллионы. Нет, вовсе не случайно мафия предпринимала такие отчаянные усилия, чтобы вывести Эргашева из игры. Совсем иной смысл в связи с этим приобретают его слова, обращённые к близким: «Дети, вы по строительству коммунизма работайте добросовестно и никогда не сталкивайтесь с клеветой». Своему клану Эргашев «коммунизм» построил, детям предстояло закрепить эти «завоевания» и избежать разоблачения…
Трагедия в больничной палате
Через три месяца после самоубийства генерал-лейтенанта Эргашева за тысячи километров от Ташкента прозвучал ещё один выстрел. В парадном мундире генерала армии рухнул навзничь бывший министр внутренних дел СССР Щёлоков. Чванливого и самолюбивого министра почти два года демонстративно подводили к этому финалу: вывели из состава ЦК КПСС, лишили депутатского мандата, генеральского звания, правительственных наград. Вместо привлечения его к уголовной ответственности и взятия под стражу, а все основания для этого имелись, чередой шли допросы в Главной военной прокуратуре. Щёлоков даже выдал в возмещение причинённого ущерба несколько сот тысяч рублей. От него отвернулись те, кто был обязан ему карьерой, благополучием. Щёлоков понимал, чего все хотят от него, но держался, пока мог. Но любому терпению приходит конец. И в ноябре 1984 года на подмосковной даче Щёлоков выстрелил в себя из охотничьего ружья к нескрываемой радости тех, о ком он очень многое мог бы рассказать.