На рысях обежав колонну, Желтоглазова тяжело, увалисто заколыхалась к залу.

Таисия Викторовна онемела. Что делать? Что делать? Что сейчас и будет?... Сдвинуться с ума!..

Не отдавая себе отчёта, бросилась следом за колодой в два обхвата. Догнала, механически взяла её руку в обе свои.

– Марфа Иванна... Марфа Иванна... Ни с чего... Не надо базару...

Причитала Таисия Викторовна со слезами в голосе, безотчётно прижимаясь к желтоглазовской руке.

– Во имя всего святого... Не надо скандала... Мы с вами вместе учились, даже одно время дружили. Наши дочки, как и мы когда-то с вами, в одной группе сейчас...

– Родственничка! А я и не знала! От пятой курицы десятый цыплёнок! Эв-ва счастье!.. Жалостью расколола!.. Не-ет, я в кулачок не собираюсь шептать!.. – Желтоглазова выдернула у неё руку и уже тише, степенней пошла в зал, аврально брюзжа: – Ты у меня с дудками не в Борск – на Колыму усвистишь! Ты у меня по путе[50] огребёшь!

Что же делать? Кинуться одеться и уйти? Уйти? За тем ли я летела на свои за три с половиной тыщи километров, чтоб в первый же день уйти с конгресса? Что я дома скажу? На что влезали мы в долги по самую макушку?

С минуту Таисия Викторовна сомлело провожала взглядом Желтоглазову. Смотрела, как та шла к сцене, как поднималась на сцену, как пошла за кулисы.

«Иди. И я пойду».

Таисия Викторовна ругнула себя тонкослёзихой и, на ходу навспех промокая глаза платочком, быстро вошла в зал и села в последнем ряду на самое дальнее от прохода кресло, стояло вприжим к закрытой решёткой батарее у окна. Прикрыла себя оконной шторой – совсем не видно!

Тут на сцене показалась тигрояростная Желтоглазова с каким-то молодым гренадером в бабочке. Прошествовали по залу в фойе, щупая взглядами всех, кто сидел. Потом, опять же очень скоро, вернулись и уселись под дверью, цепко и вместе с тем с деланным равнодушием осматривая всех входивших.

Начались речи.

Гренадер ушёл, а Желтоглазова всё сидела пеньком, до зла не сводя остановившихся, зачугунелых глаз с двери, уверенная, что вот-вот крадучись прираспахнёт дверину Закавырцева, тут-то её она и цопнет.

Внапрасну промаялась Желтоглазова под дверью до вечера. Опять же не без пользы, по её мнению. Первая ведь выкатилась из зала, когда вальнули все одеваться!

«Действительно, мышка... Как в норку куда завалилась... – мстительно морщилась Желтоглазова, одеваясь. – Но я ничего не потеряла. Дежуря под дверью, я сэкономила на гардеробе. Выскочила первая, первая и оделась... А эта лютикова кукла наверняка трухнула и сбежала. Иначе б разь я её не поймала?»

И невдомёк ей, что сидели они с Закавырцевой в одном, в последнем, ряду. Только на крайних креслах. Одна у двери, а другая у батареи под шторой.

А ночью Таисии Викторовне приснился сон.

Поехала она со своими хлопотами далеко-далеко. Летела самолетом. Катилась поездом. Плыла пароходом. Тряслась автобусом.

Наконец подскреблась к дому, куда ей надо. Глянула – нету ему границы в высоту. «Высокий орган». Полдня поднималась на лифте. Потом ещё с час плыла на бойковитом пароходце по хитрым вилюшкам-коридорам.

И вот вводят её в главный кабинет. Большой, богатый. Таких кабинетов ввек она не видывала. И выступает к ней навстречу в том главном кабинете Желтоглазова. По-матерински обнимает, целует и ведёт под руку за царский стол. Сажает на своё место, а сама обочь стола прилепилась на краёк просительского стула.

А что ласковая! А что обходительная! А что на языке, как на музыке!

– Душечка, лютик ты мой голубенькой, не беспокойся. Все твои дела я улажу лучшим образом. Забудь ты про дела!

– Как же забудь? У меня дети... Кормить надо... А я без работы... Дома всё под метелочку выгребла. Ничего нет и на полизушки. Демонятам на зуб нече положить.

– Положишь. Всё образуется! Это я тебе говорю! Бросай на меня все дела – дела не волки, в тайгу не убегут! – а сама подзаймись своим здоровьицем. Я к тебе с хорошей душой... Не во нрав мне твой видик. А мне небезразлично. У наших дочек женихи братья. Вот поберут наших, извини, мокрушек. Приедешь ты к нам на свадебку, а гости высокие что возопоют, завидевши тебя? «Марфа Ивановна, лягуха ты болотная, что ж это ты родичку свою не бережёшь? Да ты тольке поглянь, какая она вся заморённая да замотанная!.. Доход-доходяга, одно основанье!..» Давай, голубанюшка-душа, разматывайся! Я о тебе загодя подумала. Вот тебе направленьице... Покажешься знаменитому профессору...

Таисия Викторовна застеснялась. Речей не найдёт.

Взяла листок, молчит.

– Ну, ты чего сидишь, как букушка?

– А что я, савраска без узды, скажу? Я всегда молчу, хоть камни с неба катись. Раз к профессору... поеду к профессору...

Уже в лифте на девяту-на десяту проскочила записку.

«Зав. диспансерным отделением института психиатрии проф. Ремизу А.Г.

Отдел специализированной медицинской помощи направляет к Вам гр. Закавырцеву Т.В., прибывшую из г. Борска для амбулаторной консультации, согласно договоренности».

Это ж ей, сникло подумала Таисия Викторовна, зудится кого-то убедить, что у меня не все дома – ушли по соседям. Ладно, ночью мои мозги работают. Что-нибудь придумаю.

И придумала.

Наутро приходит к Желтоглазовой. А та вроде в горе – так сочувствует.

– Душенька! Я ночь думала про тебя. Не спалось, хоть спички в глаза вставляй... Радостинка ты моя, была ль ты на консультации?

– Была.

– Ну и как?

– Посмотрели и говорят: «Вы такая здоровущая тетёха! У вас даже коленная рефлексия не поднимается. Удивительно, какой язевый лоб и направлял!»

– А где ты была? – нетерпеливо выкрикнула Желтоглазова.

– Да где... Еду к себе в гостиницу... в «Колос»... Вижу: поликлиника. Зашла к невропатологу.

– Без ножа зарезала! – простонала Желтоглазова и уронила голову набок. – Я куда тебя посылала? К про-фес-со-ру! Профессор так ждал, так ждал!.. Все жданки прождал... Умоляю всеми святыми, езжай прям сейчас к нему. Слышь? Сейчас же!

И тогда Таисия Викторовна спокойно, даже лениво, даже ленивей лодыря и расстегнись:

– А ты, Марфа Ивановна, ухо с глазом, ухватистая... Только не пойму, кому это ты, «дворянская кровь и собачья бровь» пылаешь доказать, что у меня не хватает семь гривен до рубля? Что ты из меня дурандейку строишь?

И со всей размашки только хвать кулаком по столу и... проснулась.

Во сне она била по столу, а наяву попала себе по ноге.

Села на кровати, глянула в окно.

Расцветало.

Она не знала сны, не верила им и не разгадывала, всегда была к ним прохладна.

Но этот сон задел её, полоснул по сердцу.

«Не к добру наснилась такая чертовня. Какое-нить лихостное коленце выкинет сегодня уховёртка Марфа... Наточняка... Не подловит ли сегодня и не упечёт ли в Кащенку?... Знатьё бы где упасть, постелю постелила...»

Желтоглазову она откровенно прибаивалась и потому заседать подалась на рани. Машины ещё умывали московские улицы.

– А вы нонче первейше всех! – ликующе доложил ей дежуривший у входа старичок с кулачок.

Это ему она вчера как на духу выпела всю правду о своих бедах, и старичок, махнув на все условности, безо всяких особых прямых бумажек пропустил её.

Ему хватило горькой её исповеди, её паспорта и справки о том, что Минздрав принял от неё заявку на предполагаемое изобретение – лечение рака борцом. Если такую разумницу, если такую радетельницу не подпускать к конгрессу по раку, то кого тогда и прикажете пускать? И он пропустил. Он и сегодня был непритворно рад, что она пришла именно первая. Все ещё чухаются, пинают воздух, а божья птичка уже в деле!

И старичок гордовито подхвалил:

– А старательная ж вы! Выполнительная!

– Надо! – посияла она детски чистой улыбкой и торопливо постучала каблучками к раздевалке.

Быстрей, быстрей за штору! Не то, отведи Господь, наткнёшься ещё на тигрояростную, с позором выставит! В психушку ещё замурует!