Бенедикт отрицательно покачал головой и поднял на него полные слез глаза.

— Не знаешь? — пронзительно закричал Типа, наклоняя к Бенедикту смуглое лицо и подозрительно вглядываясь в него блестящими глазами. — На чьей ты стороне?

— На нашей! — Добрик поднялся из-за стола и сильной рукой обхватил Бенедикта за плечи. Мальчик весь просиял, душа его потеплела — словно раскрылась под лучами солнца. Голос Добрика прозвучал спокойно, уверенно.

— А теперь тебе нужно поесть! Матушка! — закричал он.

Из-под навеса на зов вышла старая негритянка и сказала:

— Обед уже готов!

Он сидел с ними за одним столом и ел, не слыша, о чем они говорят, готовый вот-вот заплакать от благодарности.

Только позднее, когда тарелки уже убрали, до его сознания дошло, что он ел какое-то хорошо ему знакомое кушанье и что он, кажется, знает женщину, которая подавала им обед.

После того как Бенедикт ушел с завода, взяв с собой пустые судки и забыв взять флейту, отец его еще долго сидел в раздумье. Рабочим, запертым на заводе, Компания раздавала виски. По правде сказать, выпить не предлагали, а скорее приказывали. Он уже давно понял, как надо себя вести, чтобы ладить с «американцами», а потому и не отказался от бутылки. Покосившись на нее, он хлопнул себя по ляжке заскорузлой рукой и вскричал: «Наконец-то дождался. Спасибо, хозяин!» — и растянул рот в глуповатую улыбку, как и подобает «литваку».

Мастер, раздававший выпивку, потрепал его по спине и, вернувшись к себе в контору, заявил: «За глоток самогона эти дураки на все пойдут!»

Но Винсентас Блуманис и не попробовал виски. В его представлении выпить хозяйское виски означало не только выпить отраву, но и дать себя вовлечь в предательство. У него, правда, пересохло в горле, но не от жажды... Когда ушел Бенедикт, он долго с грустью смотрел ему вслед и до самого вечера просидел на бревне, погруженный в невеселые думы. Двор домны, столь же хорошо ему знакомый, как собственная кухня, сейчас выглядел чужим и враждебным. Ему казалось невозможным сидеть здесь вот так, сложа руки, среди ржавеющих болванок, и наблюдать, как спускаются сумерки, прокрадываясь во все щели. У него никогда не было иллюзий, он гораздо лучше местных уроженцев понимал, что труд его — подневольный и принудительный. Но знал, что выбора у него нет. Американские боссы немедленно, как только он сошел с парохода, дали ему понять, что он для них рабочая скотина, и ничего больше. Набраться сил и терпеть, стараться не попасть на глаза своему боссу и притеснителю, — к этому свелась вся его жизнь. Но, очевидно, все попытки укрыться от хозяйского ока, как и от ока божьего, обречены на неудачу: все равно его разыщут, куда бы он ни спрятался, да и жизнь заставит его снова взяться за работу...

Негров привезли глухой ночью, в запертых товарных вагонах, как тайный груз. Вагоны открыли на заводском дворе, затихшем и безлюдном, и поместили негров отдельно от всех, в складском помещении. Негры, увидев, куда их завлекли обманным путем, попробовали протестовать, однако их быстро усмирили, и теперь все было тихо, но к виски они так же, как и остальные, не притрагивались.

А солдатам ни до чего и дела не было. Вот уже несколько дней, как они начали пить и с увлечением продолжали это занятие. Заводская компания послала грузовики в Дымный Лог за девицами, которые прибыли и тут же принялись развлекать солдат.

Винсентас вспомнил, с каким ужасом он заглянул в подведенные глаза «красотки», которую ему с чрезвычайной предупредительностью доставила Заводская компания, вспомнил, с какой злобой поднял было руку, чтобы ее ударить, но остановился, заметив слезы, готовые брызнуть из ее подведенных глаз.

Он давно знал, что американские боссы — бессердечные варвары. Они шатались по заводу, отпуская «забавные» шуточки в адрес рабочих: «Эй ты, простофиля, наваливайся сильней, небось на свою миссис умеешь наваливаться!» Или: «Эй, литвак, что это с тобой? Сил, что ли, не стало? Уж очень ты, видно, растрачиваешь их на свою старуху!»

Рабочие в ответ ухмылялись, радуясь, что хозяева в хорошем настроении, но как тяжело и мучительно было это постоянное унижение.

Винсентас постарался отогнать мрачные мысли. Он подошел к играющим в карты и присоединился к игре, чтобы поговорить с людьми, — он немного умел говорить по-польски и по-словацки. Из сарая, где расположились солдаты, временами доносился визгливый смех, похожий на рыданье. Каждый раз, когда слышался такой крик, игроки замирали с картами в руках, а когда он стихал, снова принимались за игру.

Вдруг в той стороне, где находился склад, послышался револьверный выстрел: руки сидевших за игрой дернулись. Минуту спустя по двору, дико озираясь, пробежал негр-рабочий; он нырнул, спасаясь от пуль, под железнодорожные вагоны. Часовые забавлялись, упражняясь в стрельбе, и целились рабочим под ноги...

Винсентас покачал головой.

— Нельзя здесь больше оставаться, — сказал он, стукнув кулаком по скамье. — Мы должны придумать, как выйти отсюда!

Никто не ответил; игра вяло продолжалась.

Затем Джо Порвазник, пожилой рабочий с подстриженными на военный образец седыми волосами и серыми слезящимися глазами, глядя в свои карты, сказал:

— Разве мы можем выйти? Нам ничего не остается, как сидеть здесь и раздумывать над своей судьбой. Все само собой придет к концу. А пока будем играть!

Он покосился на остальных и пошел первой попавшейся картой. На складском дворе послышался шум.

— Конечно, может быть, и можно выйти, — заметил он немного погодя неуверенным тоном. — Какую-нибудь лазейку всегда можно найти!

Остальные трое продолжали играть.

— И чем все это кончится? — проворчал Антанас, лицо которого заросло двухдневной щетиной. — Нас всех снова переловят — и что тогда? Черный список!

Винсентас нехотя кивнул, не потому что был согласен с Антанасом, а потому что предвидел это возражение. Из бараков доносился шум пьяного разгула.

— Солдаты веселятся, — усмехнулся Винсентас.

— Даже если мы и решимся уйти... — сказал Порвазник и вытер слезящиеся глаза. — Даже если мы и выберемся отсюда, здесь все равно останутся негры.

Винсентас не сразу ответил; ему хотелось, чтобы они поняли, как глубоко продумал он этот вопрос.

— А может быть, — медленно начал он, — они тоже захотят уйти...

Его собеседник расхохотался.

— Как бы не так! — сказал он.

Винсентас угрюмо уставился в карты.

— Они такие же рабочие, как и мы, — сказал он упрямо.

— Ничего подобного, ты ошибаешься, — резко бросил ему молодой рабочий. Он поднял голову от карт, в глазах его появилось жесткое выражение. — Совсем не как мы! Они явились по собственной охоте!

— А разве они знали? — спросил Винсентас.

Тот пожал плечами и задал встречный вопрос:

— А разве это имеет какое-нибудь значение?

— Да, человек должен знать, — сказал Винсентас.

— Поди-ка поговори— с ними, — язвительно сказал молодой рабочий. — Да они тебя на смех поднимут! Зачем этим неграм подаваться в леса? Чтобы мерзнуть и прятаться, пока их не схватят? — Он умолк и обвел двор горьким взглядом — угасшая доменная печь, костер, который они сложили из кокса, чтобы приготовить себе еду, койки, доставленные сюда Заводской компанией — армейские койки с одеялами цвета хаки и армейской печатью. Потом он повернулся к Винсентасу и повторил: — Да они тебя на смех поднимут!

— Ну, а если мы убедим их, что это возможно? — начал Винсентас. — Они должны поверить нам, поверить, что мы выиграем стачку. — Он помедлил и нахмурился. — Никогда не нужно терять надежду на успех!

Последнюю фразу он сказал как бы самому себе, и она прозвучала не очень-то убедительно. О какой надежде на успех он говорит? Он послал сына с поручением, но в глубине души сомневался не только в том, что Бенедикт сумеет его выполнить, но и в возможности самого предприятия. Конечно, когда все заснут, он проползет по большой трубе до реки и убежит, но какое значение может иметь его одиночный побег? Никакого. Он молчал, продолжая рассеянно играть, и вдруг с насмешливым удивлением заметил, что делает правильные ходы. Для чего, собственно, они затеяли эту карточную игру? Бутылки с виски, которые принес им сюда мастер, стояли перед ними, выстроившись в ряд. Он усмехнулся.