Гриб отмалчивался, усиленно двигая по полу что-то тяжелое. Наконец Савин стал различать предметы в комнате, угол которой и одно окно ему были видны с того места, где он стоял. Капитан пошарил по стене, нащупал вешалку с рабочей одеждой, снял ватник.

«Нужно, чтобы его отвлекли…» – подумал он. И как бы в ответ на его мысли в дальнем конце комнаты задребезжали оконные стекла. Видимо, омоновцы попытались забросить в дом дымовую шашку.

Выстрел не заставил себя долго ждать. Но дыма не было. Похоже, Гриб успел закрыть немногочисленные окна внутренними ставнями. А, была, не была! Савин опрометью ринулся в комнату и тут же, споткнувшись о стулья, стоявшие возле двери, упал. Падая, он успел бросить фуфайку в сторону Гриба, – его фигура чернела на фоне побеленной стены. Два выстрела слились в один: Савин, мгновенно откатившись в сторону, выстрелил, целясь в ноги бандита, а Гриб, которому фуфайка попала в грудь, на какой-то момент опешил и машинально нажал на спусковой крючок.

Савин не попал, но это уже было не важно. Кувыркнувшись, он сбил Гриба на пол и, попытался вырвать пистолет. Но тут же, получив сильный удар в челюсть, отпрянул назад. Гриб выстрелил, и капитан почувствовал резкую боль, словно ему вылили кипяток на левое плечо. Рванувшись вперед, Савин одним ударом правой выбил оружие из рук бандита, а вторым – ребром ладони, вложив всю свою силу, – нанес удар в висок…

ЭПИЛОГ

День казался бесконечным. Яркое весеннее солнце заглядывало в кабинет, и капитан Савин, щурясь от удовольствия, потягивался на стуле, как кот на завалинке: наконец долгая колымская зима сдала свои позиции, и звонкая капель возвестила об этом чрезвычайно важном и желанном для северян событии.

КаВэ Мышкин, как всегда озабоченный и серьезный, неслышно вошел в кабинет и хлопнул Савина по плечу.

– Витаешь в эмпиреях? – спросил он снисходительно. – Привет.

– Угу… Наше вам, – ответил Савин.

– О чем мечтаешь?

– О весне, о ней, родимой… Как командировка?

– Привез микроскоп, реактивы. – Мышкин довольно ухмыльнулся. – Что нового?

– Пока ничего, слава аллаху. Редкий случай, но факт.

– Слушай Боря, у меня есть один вопрос…

– Грузи, не стесняйся. Я сегодня добрый.

– Кто убил Власа Ахутина?

– Увы… Это так и осталось тайной. Гриб не признался в этом, и, похоже, не врал. Да и какой ему резон? Что убийство профессора-педиатра – его рук дело, заявил сразу, без обиняков; терять ему, сам понимаешь, нечего. «Вышку» отменили, а на пожизненное он заработал и так.

– Интересно, зачем Ахутину понадобилось делать гравировки?

– Наверное, блажь какая-то… Гриб не в курсе. Ему приказали – он выполнил поручение. А вообще, я думаю, Ахутин хотел иметь подлинник шифровки под рукой. Золотую жилу он нашел, разобравшись в плане, оттуда и брал золотишко, а вот тайник графа Воронцова-Вельяминова так и не сумел отыскать. И ключ к шифру был, а ума не хватило. Но отыскать тайник он мечтал: жила-то вглубь ушла, что было сверху – выбрал, а в скалах ковыряться не так-то просто и легко.

– Похоже, так оно и есть… Ну, ладно, Боря, мечтай. Пойду. Да-а, с шифром пришлось повозиться… Савин порылся в ящике и положил на стол конверт, в котором хранились фотографии портмоне, часов и гравировок; он оставил их себе на память.

Ключ к шифру нашли в той шкатулке, где лежала фотография Власа Ахутина и Христофорова. Это была тонкая квадратная пластина, изготовленная из моржовой кости, в которой просверлили окошечки. Там же находился и потертый кусок хорошо вычиненной кожи размером чуть больше пластины. На нем был написан текст – бессистемный набор букв, выгравированный вместе с планом местности на крышке часов. Когда наложили костяную пластину на текст, в окошках прочитали – «двадцать». «Ключевое слово!» – обрадовались шифровальщики. И зря: гравированный текст на застежке портмоне все равно расшифровке не поддался, получалась бессмыслица. И только когда разыскали Библию издания 1887 года, а в ней двадцатую страницу, дело сдвинулось с мертвой точки. Правда, не без помощи одного из старейших шифровальщиков Генштаба. Оказалось, что Воронцов-Вельяминов применил шифр, который использовал в своей работе граф Игнатьев, русский атташе во Франции времен империалистической войны 1914 года. Шифр был довольно редким и сложным. Мало того, что для прочтения шифровки нужно было иметь экземпляр шифровальной книги, название которой обуславливалось заранее (в данном случае ею оказалась первая часть Библии – Ветхий завет, на что указывала удачно подобранная по смыслу выдержка из двенадцатой главы), нужно было знать и так называемую формулу шифра. Специалисты шифровального дела нашли ее благодаря выдержке из Ветхого завета…

Савин повертел в руках листок с расшифрованными координатами местности и текстом и положил в письменный стол. Текст он знал наизусть. Это было местонахождение тайника: «… Восемнадцать шагов к северу от головы моржа, в расщелине между двух братьев».

Координаты оказались не очень точными. И только благодаря хорошо выполненному плану поисковая группа вышла к ручью, находившемуся в горном массиве, примерно в тридцати километрах от ручья Горбылях, где был обнаружен труп Власа Ахутина.

Но тайник нашли сразу: еще на подходе к перевалу увидели мрачную голую скалу, чем-то напоминающую клыкастую голову моржа, а рядом – два высоких каменных столба. Расщелина между ними была завалена камнями, заросла мхом и лишайниками. Там и лежал полуистлевший кожаный мешок, а в нем около сорока килограммов самородного золота.

Савин сложил фотографии в конверт, посмотрел на часы: конец рабочего дня. Он быстро собрал бумаги, разбросанные по столу, положил их в сейф, закрыл его и опечатал.

И тут включилась селекторная связь.

– Савин! – раздался недовольный голос дежурного по райотделу.

– Слушаю.

– Здесь один человек принес заявление… Короче говоря, Кудрявцева сейчас нет, направляю к тебе.

– Давай, – тяжело вздохнул Савин – надо же, в конце рабочего дня…

В кабинет вошел высокий, еще довольно крепкий с виду старик в поношенном полушубке. Он степенно поздоровался, снял лохматую собачью шапку и, покопавшись в рюкзаке, который принес с собой, вытащил разобранное на части ружье. Быстро собрав его и положив на стол перед Савиным, он вынул из кармана сложенные вчетверо тетрадные листы, исписанные корявым почерком, и протянул их Савину.

– Вот… Там все.

– Пожалуйста, присаживайтесь, – вежливо сказал Савин. Он с недоумением прочитал первые строки заявления Балабина Евсея Тарасовича – и почувствовал, как в голову хлынула горячая волна. Вытаращив глаза, Савин уставился на ружье – 16 калибр! Одноствольное магазинное пятизарядное ружье центрального боя со скользящим цевьем системы «Кольт»! Сверловка ствола «парадокс»!

– Так это… вы!? Савин быстро вытер о брюки мгновенно вспотевшие ладони.

– Я… Вот пришел. Может, заявление не по форме?

– Да нет… почему же… Все правильно.

– Грех на душу взял, гражданин начальник. Не хочу в могилу уносить. Жить осталось всего ничего…

Евсей Тарасович поднял рюкзак с пола, надел шапку, встал.

– Вызывайте конвой, – сказал он мрачно, глядя в пол.

– Не торопитесь. С конвоем… успеется. Расскажите, как все было… своими словами.

– Для протокола?

– Это потом. Просто расскажите.

– Рассказывать особо нечего. Ну, если вы так хотите… Евсей Тарасович снова уселся на стул.

– В сорок первом под Псковом я попал в плен, – начал он свой рассказ. – Согнали нас немцы в лагерь… Тыщ двадцать, не меньше. Люди всякие были:

кто покрепче, а кто и с червоточинкой. Побыл я в лагере с полмесяца, отощал, дальше некуда… Нас кормили помоями, да и то через день. Ну, и разговоры всякие шли промеж нас: как же так, говорили, писали, что войны не будет, а ежели что случится, воевать будем на территории врага… Ругали мы – не все, конечно, – командиров, комиссаров. Ну и я тоже… случалось… Евсей Тарасович тяжело вздохнул.