Наконец мы выбрались через спортивную яму для прыжков.

Учителем физкультуры в школе был Кластерсен, его приняли на работу за год до этого, раньше он был тренером всеми любимой сборной команды по гандболу, и у него была высокая квалификация. Он говорил, что на его тренировках мы будем в первую очередь укреплять мускулатуру и что за полгода мускулатура у всех нас станет очень развитой. Для этого особенно подходят упражнения на снарядах, утверждал он, и особенно важно научиться делать высокие махи и приземляться с большой высоты, поэтому он запретил использовать толстые маты: ведь если тренироваться босиком и использовать жесткие маты или прыгать прямо на пол, можно развить прекрасную мускулатуру. Однако вскоре произошло несколько несчастных случаев. Когда у мальчика по имени Коре Фрюман одновременно лопнули оба ахиллесова сухожилия, школа получила распоряжение о том, что необходимо использовать толстые маты и организовать яму для прыжков.

Яма представляла собой ящик размером четыре на четыре метра, глубина ее была три метра, она была встроена в пол. Ее сделали сразу же после того несчастного случая и должны были заполнить стружкой. Однако до этого дело так и не дошло, ее чем-то прикрыли, и никто ею не пользовался.

Через нее мы и вылезли – она была встроена в технические коридоры, внизу с одной стороны был люк. Из физкультурного зала мы выбрались на южную лестницу, по которой и поднялись наверх.

Было очень тихо. Мы как будто застали школу врасплох, поэтому она по-настоящему не функционировала, она была словно парализована.

И все же она бдительно следила за нами – это нельзя было не почувствовать. Впервые я понял, что само здание составляет единое целое с Билем. Стены наблюдали за нами.

Кстати, прикасаться к стенам не разрешалось. Прислоняться к стенам и дверным косякам запрещено, поскольку это приводит к преждевременному износу, об этом Биль как-то раз сам сообщил нам во время утреннего пения. Он всегда их защищал, а теперь они наблюдали за нами.

И все-таки мы поднялись наверх, я сделал это ради Августа. Я чувствовал, что закон о том, что надо всегда давать взамен, не мог быть законом природы. Когда люди слабы и беспомощны, как, например, Август, то тогда может возникнуть необходимость сделать для них что-нибудь, ничего не получая взамен. Сделать все, что возможно.

И все же что-то я получил взамен. Я спустился вниз и затем поднялся наверх, чтобы помочь ему и защитить его. Теперь казалось, что он помогает мне, что можно освободить себя самого, помогая другим.

Я не могу выразить это точнее.

Мы прошли через кабинет Хессен, дверь во вторую комнату удалось открыть не сразу.

За этой дверью я никогда раньше не был, выглядело здесь все так, как я примерно и представлял себе. Маленькая комнатка, с полками, на которых она хранила мячи и головоломки, которые использовались для тестирования учеников младших классов. Кроме этого, серый шкаф с архивными материалами.

Его я открывать не стал. Мы не нашли бы там того, что искали. И все-таки я немного постоял, касаясь его рукой. Все знали, что он здесь стоит, но никто его никогда не видел.

Август, стоявший позади меня, замер, я обернулся к нему, чтобы прошептать ему или показать жестом, что надо двигаться дальше.

И тут оказалось, что я вижу то помещение, через которое мы только что прошли,- кабинет Хессен.

Мы закрыли за собой дверь, это сделал Август. И все же мы теперь видели через стену ее кабинет. Как будто никакой стены не было.

Август протянул руку по направлению к той комнате. Рука на что-то наткнулась.

– Это стекло,- прошептал он.

Оно было словно большое окно, только в нем не отражалась свечка. Стекла было не видно, только на ощупь можно было определить, что оно есть.

– Это обратная сторона зеркала, – сказал я, – оно прозрачное.

Несколько раз бывало, что я приходил в кабинет к назначенному времени, а вместо Хессен там сидел кто-нибудь из ее ассистентов. Все проходило тогда немного иначе: мы вели ни к чему не обязывающий разговор о том, что случилось за то время, пока мы не виделись.

Теперь я понял, что в таких случаях, пока я просто отдыхал, болтая с ассистентами, которые были намного моложе Хессен, сама она сидела в этой комнате, за зеркалом, и спокойно за всем наблюдала. Это было здорово придумано.

Кабинет Биля, учительская, библиотека, зал для пения и кабинет городского врача находились в коридоре на шестом этаже. В коридоре была дверь, которая вела прямо в кабинет Биля. Перед этой дверью держали тех, кто провинился и ожидал наказания, так что они никому не мешали в канцелярии, где сидела секретарша. При этом наказание усугублялось тем, что они вынуждены были ждать в коридоре, где все время ходили учителя, которые могли их увидеть.

В двери был замок единой системы, но к нему подходил только ключ Биля, поэтому открыть его удалось не сразу, к тому же я мог действовать только одной рукой. Свечки оставалось совсем мало, я ее погасил – нам понадобится последний огарок, чтобы найти бумаги.

Когда стало темно, он придвинулся ко мне.

– Здесь нечего искать,- сказал он.

Голос его был неузнаваем.

Я не нашелся, что ему ответить.

– Я пойду домой,- сказал он.

Он начал уходить в темноту, а потом побежал. Он, должно быть, забыл, где находится, он бежал, словно слепой, но очень быстро. Он ударился о дверной косяк, но встал и побежал дальше, в конце коридора налетел на раковину – я услышал, как он ударился о нее зубами.

Я пошел к нему, он лежал на спине, я протянул руку и почувствовал, что у него изо рта идет кровь. Поднять его я не мог из-за больной руки, так что просто оттащил его назад. Я снял с себя рубашку и, прислонив его к стене, заставил его прижать ее ко рту. Потом включил свет.

Это было рискованно, но без этого было не обойтись.

Андерсен, то есть Дылда, жил в маленьком домике по другую сторону южного двора, в его прихожей была панель с лампочками, которые загорались, когда где-нибудь в здании включали свет. Она была установлена вскоре после моего приезда в школу – наверняка для того, чтобы экономить электричество,- ее было видно, если заглянуть с улицы к нему в окно.

Таким образом, нажимая на выключатель, я прекрасно понимал, что у него в доме сейчас загорится лампочка. И все-таки это было необходимо.

Школьные уборщицы тщательно отбирались и обладали высокой квалификацией. Они работали в школе с тех самых пор, когда Биль только начинал проводить занятия в маленьких классах на Якобсалле в районе Фредериксберг, и с тех пор они следовали за школой по пути ее возвышения. Между ними и руководством школы царили доверительные отношения. Они всегда сообщали обо всех следах курения или сожженного целлулоида или о других следах хулиганства, они видели то, чего другие не замечали, и от них было трудно что-нибудь скрыть. Они бы сразу же увидели кровь Августа – мне надо было ее смыть. Я протер весь коридор своими носками – больше у меня ничего не было. Потом снова надел их.

Когда я вернулся, Август сидел, разглядывая дверь напротив. Она вела к Билю – на верхнем этаже была его служебная квартира. Все это знали, хотя там никто никогда и не бывал: дверь, которая вела на лестницу, была напротив его кабинета, на ней была табличка с его именем. Это была единственная дверь с именем во всей школе. Как будто чтобы показать, что здесь заканчивается общая для всех часть школы. Август сидел, глядя на табличку и прижимая рубашку ко рту. Он ничего не сказал. Я снова погасил свет и отпер дверь в кабинет.

Я дважды бывал там, один раз, когда меня знакомили с Августом, другой раз раньше – меня вызывали, чтобы наказать. Тогда меня впервые ударили в школе Биля – я опоздал пять раз за один месяц,- это было тогда, когда моя болезнь прогрессировала.

В тот раз в кабинет вызвали нас с Йесом Йессеном и еще одного ученика. Биль имел обыкновение звать сразу двух или трех человек, чтобы сэкономить время. Посреди кабинета лежал ковер.