ЛЕТУЧИЕ КОТЫ

В сентябре выдались на редкость погожие дни. В голубом небе — ни облачка. Большие серые дрозды с сытым квохтаньем тучами летят на рябины.

Среди берез, лип и сосен старого парка — чуткая, дремотная тишина.

Наш учитель Константин Захарович Сачугов частенько проводил здесь свои уроки. Мы окапывали сирень у ограды, пересаживали тюльпаны, собирали семена ольхи, ясеня, клена… Но больше всего нам нравилось сгребать в кучи палый сухой лист и поджигать его. Густой фиолетовый дым клубами поднимался к небу, а Константин Захарович шутил:

— Прямо Везувий!

«Везувии» вырастали в разных концах парка, и легкий горьковатый запах дыма бродил среди трав и кустарников.

На деревья мы тоже лазали: вешали дуплянки, скворечники, снимали старые и чинили их.

Однажды возле дуба с сухой вершиной я заметил убитую мышь. Глянул вверх — и у голого сука приметил дупло. Вскарабкался стволу, сунул руку в дупло и тут же отдернул: там оказался целый склад мышей…

Недавно у нас пропал сибирский кот Дымка. «Неужели он здесь поселился и в дупле свои запасы прячет?» — подумал я и тут же поведал о своем открытии ребятам.

Но никто мне на слово не поверил. Тогда я привел их к дубу и скомандовал:

— Лезьте!

Вовка Жульков забрался на дерево и показал с высоты мышонка.

Все были поражены моим открытием. Вот так новость! Коты в дупле поселились?!

Но известный на всю школу проказник и хитрец Мишка Прохоров наотрез отказался верить:

— Дудки! Небось сам туда мышей подложил, а теперь народ мутишь!

А «народ» и вправду возмутился.

— Конечно, сам! — закричали ребята и, точно сговорившись, повернулись и убежали.

Через день мы снова работали в парке: сгребали листья, чистили скворечники, окапывали деревья… И вдруг откуда-то сверху раздался пронзительный голос Мишки:

— Здесь опять мыши!..

И он бросил на землю три серых комочка. Тут уж новое вещественное доказательство — и ребята поверили, что в дупле устроили склад коты.

Сперва все хохотали, а потом Мишка сказал:

— Войну котам объявить надо!

— Войну! Войну! — поддержали его одноклассники и уговорились прийти позднее. Захватить с собой метлу и шугануть котов.

— По очереди ходить будем! — внес я предложение. — Первые мы с Прохоровым…

Когда синие сумерки перешли в темень, мы с Мишкой, прихватив тайком от дворника метлу, отправились на охоту.

В парке было таинственно. Деревья походили на сказочных зверей. А вот и наш дуб… Большой, корявый, с сухой вершиной.

Мы спрятались в кустах боярышника и замерли. Прошло полчаса — никого!

— Может, нам самим котов позвать… — предложил Мишка и жалобно мяукнул. Но прошло еще полчаса — опять никого. Мы уже ноги отсидели и собрались уходить, как Прохоров вскинул голову кверху и шепнул мне на ухо:

— Гляди!

На вершину дуба, на голую ветку, взгромоздилась сова. Клюв крючком. Уши на голове торчком, глаза большие, кошачьи. В лапах мышь держит.

— Коты-то летучими сказались! — не выдержал Мишка, выскочил из кустов и захлопал в ладоши.

А я замахнулся на птицу метлой.

Сова ухнула и выронила из когтей мышь.

— Айда по домам! — и я направился к выходу.

Смущенные, мы брели по старому парку, а над нами кружились и пронзительно вскрикивали совы… Порой крик этот переходил в дикий, истошный хохот. Видно, «летучие коты» смеялись над нашим «открытием»!

МОРСКОЙ ОКУНЬ

Берег небольшого островка на реке Раменке пологий. Белый, ослепительно чистый песок лежал узкой полоской между кустарником и водой. По утрам песок влажный, прохладный, а днем накалялся и кусал пятки. Я причалил к островку на резиновой лодке. Ступив по колено в воду, втащил лодку на берег, стал разбирать удочки.

Ивнячок на взгорке зашевелился, заскрипел, ожил. Ко мне подошел сосед по дому Витя Козырев. На нем большие резиновые сапоги-вездеходы, серая брезентовая куртка с отцовского плеча, полосатая тельняшка.

На прошлой неделе он рассказал мне о щуке со светящимися в темноте фосфорическими глазами и голавле, из пасти которого торчал хвост гадюки.

— Здрасте! — сказал рыбак и для солидности ковырнул песок резиновым сапогом.

У Вити задумчивые глаза, светлые, высоко поднятые брови вразлет; на щеке чуть заметная ямочка.

— Доброе утро! Как дела?

— Так себе… — Витя посмотрел на искристую воду, где плыла деревяшка, похожая на буек. — Шесть пескарей и один ерш.

Я промолчал, зная наперед, что Козырев расскажет сейчас что-нибудь особенное.

— А вот позавчера, знаете… — Витя берет в рот травинку и присаживается возле меня. — Со мной такой случай вышел. Сижу, значит, я ночью у старой мельницы, ловлю на стрекозу и кузнечика. Клюют одна за другой: окунь, голавль, плотвица — не успеваю вытаскивать. Заполнил ведерко до краев. Решил было вздремнуть, да взглянул на крайнюю удочку… Больно на ней поплавок волнуется. Меня разобрало.

Ладно, думаю, кусай, от меня все равно не уйдешь, не на такого нарвался. Легонько подсек, а он отпустил бродяга.

Минуту передохнул и снова стрекозу терзать принялся. Поплавок заплясал как шальной, аж круги до середины Раменки дошли. Стой, думаю… Еще разок подсек, а поплавок раз… и сразу ко дну пошел. Я дерганул. Упирается, дьявол, но все ж идет. Вытаскиваю, во… — Козырев разводит руки. — Представляете, морской окунь. Откуда он здесь взялся? — Витя в задумчивости покрутил рыжий растрепанный чуб. — А потом догадался… Это ж его из Черного моря к Раменку течением занесло!

«А морской окунь, случайно, не догадался тебе объяснить, что реки впадают в моря, а не наоборот?» — подумал я про себя и решил перевести разговор на другую тему.

— Да, вот что, почему ты в субботу на рыбалку к Зуйкову озеру не пришел?

— В субботу… А-а!.. — Витя встряхивает чубом, глаза его внезапно загораются. — Я уж совсем бы собрался и удочки с собой прихватил. Да у Горбатого моста ласточек приметил. Сидят прямо на поручнях… одна к другой. Видно, только-только из гнезда вылетели…

— Ну и что?

— Вот послушайте. Мать их летать учила. Сядет вплотную и носом вниз спихивает, а сама тут как тут, впереди летит через реку. Дорожку показывает. На другом берегу они на провода садились. И всех одного за другим таким путем летать учила. Только последний слабак оказался. Уж больно робко он за матерью полетел… И на середине реки у него крылья вдруг отказали. Он упал в воду и поплыл прямо по течению. Что тут делать?! Я рубаху и сапоги скинул, и сиганул наперерез. А птенец прямо на меня рулит. Ну, поймал я его и на берег вытащил. А он мокрый-премокрый, дрожит весь. Обсушил его на солнышке, а мать надо мной так и вьется. И все щебечет, щебечет… Ну, я взял да и подбросил его кверху, ласточка-то с земли лететь не может, ей разбег нужен.

— Конечно! — поддержал я Витю.

— Взвился мой птенец и туда же, на провода, уселся. И сразу повеселел, распушился, стал перья чистить. Вся семья собралась, один к одному — девять штук, точно бусы. Поглядел-поглядел я на них да и хлопнул в ладоши. А ласточки снялись разом и полетели к плотине. Больше я их не видел.

— Да, парень ты, Виктор, смышленый… А вот скажи, почему ты с бабкой поссорился? Встретил я ее в прошлую субботу на вокзале, а она жалуется: неслух внук растет. Я удивился: что такое? «Да вот… — запричитала бабка. — Сколько шума наделали». «Да в чем дело?» — спрашиваю ее. «Мой Витька, шельмец да Славка Бодуля, окаянные, в озере чуть не утонули. Со сливной бочки обручи сорвали и дырок наделали».

Витя обиженно шмыгнул носом, наклонился ко мне и таинственно прошептал на ухо:

— Ба-ти-сфе-ра.

— Что-что — переспросил я.

— Разве не знаете? Да мы со Славкой той бочкой глубину Черного озера измерить решили. Там, говорят, фашисты в войну баржу потопили… Вот мы и хотели разведать. Дырок навертели, а стекла никак не вставим. У вас алмаза, случаем, нет?

— Нет, — улыбнулся я. — К тому же я твоей бабке бочара Игната обещал привезти.