Быстро пролетела дорога, и вот Вицек видит уже дым над крышей своего дома. На пороге стоит мама, заслонившись рукой от солнца.
«Это, наверно, она меня высматривает. Но ничего… — думает Вицек. — Я, правда, немного замешкался в городе… А что там поделывает Марцися?»
Дело в том, что Марцися, сестра Вицека, уже около недели в кроватке. И это — немножко по вине Вицека.
А дело было так:
Отправились Марцися с Вицеком к бабушке. Путь-то недалёкий, но нужно было перейти по мосткам через ручеёк.
— А ну, Марцися, кто скорее? Я на этом берегу буду считать до трёх, а ты на своём считай до трёх. И до двух не сосчитаешь, как я уже буду возле тебя!
Мирцися взяла разгон, взбежала на мостки… И нужно же было случиться, что утром прошёл дождик! Мостки были скользкие, и Марцися вместо другого берега — хлоп! — в ручей. Ручей, правда, мелкий, но зато с каменистым дном. Однако все кончилось только испугом да разбитой коленкой.
Пришлось возвратиться домой и сушить одежду. А ночью у Марциси начался жар. Мама заварила ей сушёной малины. Помогло немножко, но Марцися всё ещё лежит. Поэтому нет ничего удивительного в том, что Вицеку захотелось принести ей куклу. Будь даже Бальбинка и не такой красивой, всё равно для Марциси это большая радость.
— Где же это ты так засиделся, Вицек?! — воскликнула мама. — Я уж тут беспокоиться начала. Хоть ты и не первый раз в городе, но всё-таки… — Это она добавила уже с улыбкой.
— Ах, мама, я вам столько всего понарассказываю, что вы даже и сердиться на меня не будете! — говорит Вицек, входя за мамой в дом. — Марцися! — кричит он ещё с порога. — Угадай, что я тебе принёс!
— Пряник?.. Нет?.. Конфеты?.. Тоже нет? — отгадывает Марцися. — Ты лучше сам скажи, потому что я не отгадаю.
— Да уж ладно, скажу. Нет, не скажу, а покажу, — говорит Вицек и лезет рукой в кошёлку за Бальбисей. Засовывает руку по самый локоть, а в кошёлке пусто.
— Ой, обманщик какой! — хнычет Марцися, и ротик её выгибается подковкой.
— Вицек, зачем больного ребёнка дразнишь! Вечно у тебя не ко времени шалости в голове! — говорит мама. Она готова была всерьёз рассердиться на Вицека, но взглянула ему в глаза и раздумала. Давно не видела она своего сына таким расстроенным. — Чего ты? Потерял что-нибудь? — спрашивает.
— Ах, мама… — начинает Вицек, а сам чуть не плачет.
Мама знает, что слёзы для Вицека — дело необычное. Парнишка он уже большой и всегда весёлый.
И вот начинает Вицек свой рассказ. Марцися слушает его с раскрытым ртом и каждую минуту переспрашивает:
— Вицусь, это вправду так было? Он так сказал?
Наконец Марцися уснула. Жар у неё спал. И во сне она даже улыбалась.
А мама сказала:
— Были там у вас или не были эти разговоры с куклой, не знаю… Но что верно, то верно: по-коровьему, по-собачьи, по-кошачьи ты понимаешь. Да и знакомство с паном Чудиком — кто знает, не пригодится ли оно тебе. Дед мой ведь тоже был художником. Очень хорошая специальность! Тоску разгоняет, людей веселит… Ты, видно, в прадедушку своего удался.
Улёгся Вицек в постель, и хоть глаза у него и слипаются, но он всё еще раздумывает о Бальбисе:
«Где же это я её потерял? Что-то она теперь поделывает, сиротка? Если бы даже мне вернуться сейчас в город, ничего всё равно не увижу — стемнело уже. А может, кто-нибудь её подобрал?»
Вицеку становится всё грустнее… Глаза его сами закрываются, он засыпает.
И слышит Вицек какую-то музыку — точно шарманка играет.
А вокруг толпится много-много девочек с рыжими косичками. Посреди них Бальбинка танцует — ну просто как живая, так и шелестит её красная шёлковая юбочка. Захлопала кукла своими тряпичными ручками и кричит:
«Мы ещё встретимся! Не горюй, Вицек!»
Потом стало совсем темно, и Вицек заснул крепким сном.
А наша Бальбинка?
Долго ещё кричала она после ухода Вицека. Под конец совсем охрипла. Очень сильно стучало её тряпичное сердечко и от страха и от тоски по Вицеку. Сильнее даже, чем в тот раз, когда её первый друг — кудлатый пёс — погнался за котом.
И вот лежит она посреди дороги одна-одинёшенька, затерянная в большом чужом мире. Лежит на перекрёстке дорог… Серые заборы здесь, серые заборы там. Скрипят обомшелые колья, зарозовевшие под заходящим солнышком:
«Скрип-скрип, Бальбися… Мир — широкий… Войдёшь здесь, выйдешь там. Ступай же в этот широкий мир. Выбирай какую хочешь дорогу… Мы тебя проведём».
А Бальбися им на это:
— Мир широкий… Дальние передо мной пути… Но нет у меня крепких ног. Нет у меня сильных рук… Одна не справлюсь.
Да и как пускаться в дальний путь Бальбисе на её тряпичных ножках?!
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Солнце всё ниже. Небо позеленело. Выступила на небе золотая звёздочка. Лежит Бальбинка на дороге. Не плачет больше, только смотрит своими глазками-бусинками на звёздочку. Где-то за заборами, в общипанной козами траве, застрекотал кузнечик, а потом запиликал на крылышках-скрипочках. Тихонько, но пронзительно:
Вдруг, заглушая песенку кузнечика, издалека долетели человеческие голоса. Присела Бальбися на дороге и прислушивается. Вроде слышит она чей-то голос, но какой-то очень уж хриплый:
— Дедка… сыру… ру… ру…
А другой голос, немного надтреснутый:
— Обожди, обожди, где же на дороге взять тебе сыру? Сыр на кусте не растет. С неба не свалится.
— «Дороге… ге… ге…» — передразнивает первый голос.
— Тише ты, тише! Чего орёшь? Ночь не даёшь послушать. Мало ли шуму днём? — говорит второй голос. — А ночь свой язык имеет. Сверчками разговаривает, листьями шелестит. А в лесу так и сычом гукнет и совиными крыльями захлопает.
А первый голос опять за своё:
— Домой… ой… ой…
— А мир наш широкий — разве не дом? Разве нет золотых звёзд на потолке? Подожди же, подожди! Может, нас кто и на сегодняшнюю ночь приютит… До Валента уже недалеко.
— Валента-та-та…
Всё ближе и ближе голоса… А потом култых-култых… Бредёт по дороге дед с деревянной ногой. Бредёт помаленечку. Тащит что-то на плечах. Ящик не ящик… А наверху сидит птица и цепочкой на ноге позвякивает.
Узнали, видно, старика заборные колышки. Застучали, заскрипели:
«Скрип-стук… Дедка Онуфрий… Идалека ли вы? Давненько вас тут не было…»
А дедкина деревянная нога отстукивает:
«Култых-култых… Откуда же? Известно: из мира идём».
Дедка Онуфрий опирается на костыль и вслушивается в ночь. Такое уж у него ухо, чуткое на всякую музыку. На плечах он тащит играющий ящик — шарманку. А на ящике этом сидит попугай. Зелёная говорящая заморская птица Анастазия. Назвали её так в честь покойной жены деда, пани Анастазии Грайдолковой. Путешествует попугаиха с дедкой и с шарманкой от деревни к деревне, от местечка к местечку.
— Мир — не мешок. Как тут пропасть человеку? Добрых людей хватает, — говорит дедка.
Да у него и вправду всюду друзья и знакомые. Своего дома нет: вечно он в дороге. Спит иной раз под клетчатой периной в чулане, а то и в сарае на соломе. А если ночь тёплая, случается, что и в стогу сена. А уж зимой возвращается в город. Только город этот должен быть обязательно большой. Бродит тогда дедка по дворам и играет. Анастазия вытаскивает «счастье» и сюрпризы в конвертах: колечко с голубым камешком для панны Агнешки, напёрсток для панны Петронели. Не больно дорогие это вещицы, большого дохода, понятно, дедка от своей музыки не имеет. Выручка его не толще и не худее Выручки бабуси Латковской или пана Аксамита. Но его Забота такая же назойливая — всё сидит да посиживает на его усталой спине, на натруженной ноге (потому что на ту, деревянную, очень налегать нельзя). А по вечерам Забота вскарабкивается на шарманку и заводит с Анастазией разговоры.