– Люблю высокие потолки, – заметила она, уложив пальто на спинку кушетки. – Они помогают чувствовать себя важной персоной.

Взяв ее пальто, я повесил его вместе со своим в шкаф.

– Они что, выше чем в «Плазе»?

– Почти такие же. Ваши комнаты больше.

– Но не сравнятся с баром внизу. Хотите выпить? Она с удовольствием согласилась, и я отправился на кухню смешать коктейли. Когда же я вернулся с бокалами, она стояла, опираясь о дверной косяк и не сводя глаз с двуспальной кровати в соседней комнате.

– Таковы местные удобства, – заметил я, подавая ей бокал. – Мы выработаем какое-нибудь соглашение.

– Не сомневаюсь, – произнесла она чуть хрипловатым, не лишенным намека голосом. Она сделала глоток, одобрила качество и села на кушетку у камина. – Он действует?

– Действует, когда я не забываю купить дров.

– Я вам напомню. Грех не пользоваться им.

Открыв свой чемоданчик, а показал ей плакат Эль Сифра.

– Знаете что-нибудь об этом типе?

– Эль Сифр? Он, кажется, какой-то «свами» [Индуистский проповедник. Учитель.]. Давно в Гарлеме ошивается, – по крайней мере, с тех пор, как я себя помню. У него собственная маленькая секта, но проповедует он везде, куда пригласят: для «Господней Благодати», «Отца Божественного», мусульманских сект – в общем, кому угодно. Однажды он даже выступил с кафедры «Абиссинских Баптистов». Пару раз я получала его плакаты почтой и вывешивала их в витрине аптеки, как и плакаты Красного Креста, или Сестры Кении. Понимаете, это общественный долг.

– Вы когда-нибудь встречались с ним лично?

– Никогда. А почему он вас интересует? Он как-нибудь связан с Джонни Фаворитом?

– Возможно. Но я не уверен.

– Вы просто не хотите сказать.

– Давайте сразу кое о чем условимся. Не пытайтесь выкачать из меня информацию.

– Извините. Обычное любопытство. У меня тоже «ставка» в этом деле.

– Вы замешаны в нем по уши. Вот почему кой-какие вещи вам лучше не знать.

– Боитесь, что я кому-нибудь о них расскажу?

– Нет. Я боюсь, кто-нибудь решит, что у вас есть что рассказать.

Кубики льда звякнули о стенки пустого бокала Эпифани. Я смешал еще пару коктейлей и сел рядом с ней на кушетку. Мы чокнулись за здоровье друг друга.

– Скажу вам честно, Эпифани, – продолжал я. – С тех самых пор, как мы с вами встретились, я не продвинулся ни на шаг в поисках Джонни Фаворита. Он был вашим отцом. Должно быть, мать рассказывала вам о нем. Постарайтесь припомнить хоть что-то, хоть какую-то мелочь.

– Она почти не говорила о нем.

Эпифани гладила пальцами сережку, маленькую камею, оправленную в золото.

– Мама сказала однажды, что он человек «силы и власти». Она называла его волшебником. Обеа – один из многих путей, которые он исследовал. Мать сказала, что он научил ее многому в черной магии. Она узнала больше, чем ей хотелось бы узнать.

– Что вы имеете в виду?

– Поиграй с огнем и обязательно обожжешься.

– Ваша мать не интересовалась черной магией?

– Мама была доброй женщиной, и душа ее была чиста. Она говорила – Джонни Фаворит подошел к истинному злу так близко, что она даже и помыслить не могла об этом.

– Наверное, это его сильно привлекало, – заметил я.

– Может быть. Вот из-за таких типов обычно страдают девушки.

«Ну с тобой-то этого не происходит», – подумал я.

– А что еще она говорила?

Эпифани улыбнулась, взгляд пристальный – как у кошки.

– Что ж, могу вспомнить еще одно. Она говорила, что он классный любовник.

Я кашлянул. Она откинулась назад на кушетке в ожидании моего хода. Я извинился и прошел в ванную. Горничная оставила ведро и швабру прислоненными к высокому, в рост человека, зеркалу, поленившись отнести их в служебную кладовку после работы. Ее серый рабочий халат висел на ручке швабры подобно забытой тени.

Застегивая молнию на брюках, я не сводил глаз со своего отражения в зеркале. Я говорил себе, что глупо путаться с подозреваемой. Неразумно, неэтично и, вдобавок, опасно. Занимайся своим делом и спи на кушетке. Отражение глупо и похотливо ухмылялось в ответ.

Когда я вернулся в комнату, Эпифани улыбнулась. Она сняла туфли и жакет. Нежная шея цветком распускалась в открытом вороте ее блузки, напоминая своей грацией ястреба в полете.

– Хотите повторить? – Я потянулся к ее пустому бокалу.

– Почему бы и нет?

На этот раз я сделал их крепкими, прикончив бутылку, и, подавая бокал Эпифани, заметил, что две верхние пуговицы на блузке расстегнуты. Я повесил свой пиджак на спинку стула и ослабил узел галстука. Топазовые глаза Эпифани следили за каждым моим движением. Тишина обволакивала нас, как бы накрывая огромным колоколом.

Я опустился на кушетку одним коленом, кровь тяжелым молотом застучала в висках. Взяв ее недопитый коктейль, я поставил его рядом со своим на кофейный столик. Губы Эпифани слегка разжались. Я положил ладони ей на затылок и привлек ее к себе. Она резко вздохнула и замерла.

Глава тридцать третья

То, что происходило потом на кушетке, было лихорадочным переплетением одежды, рук и ног. Три недели воздержания от женского общества не пошли на пользу моим любовным стараниям. Я обещал выступить лучше, если представится еще один случай.

– Случай здесь ни при чем. – Эпифани стряхнула расстегнутую блузку с плеч. – Секс – наше общение с богами.

– Может, продолжим этот разговор в спальне? – Я пинком освободился от спутанных брюк вместе с трусами.

– Я серьезно. – Она говорила шепотом, снимая с меня галстук и медленно расстегивая рубашку. – Есть легенда, которая старше Адама и Евы. О том, что мир начался с совокупления богов. Мы вместе – все равно что зеркало Мироздания.

– Не будь такой серьезной.

– Это не серьезно, это приносит радость. – Она сбросила на пол лифчик и расстегнула молнию на помятой юбке. – Женщина – радуга, мужчина – молния и гром. Смотри. Вот так.

Оставшись в одних нейлоновых чулках и поясе с подвязками, Эпифани выгнулась на «мостик» с легкостью мастера йоги. Ее тело было гибким и сильным. Нежные мускулы играли под смуглой кожей. Она вся переливалась – как птицы в полете, когда они вразнобой плавно взмахивают крыльями.

Или как радуга, – если на то пошло, ладони касались пола, спина изогнулась идеальной аркой. Ее плавное, легкое движение являло собой чудо природы, краткий миг совершенства. Она медленно опускалась – пока не легла на пол, касаясь его лишь плечами, локтями и подошвами ног. Это была самая чувственная поза из всех, какие я когда-либо видел у женщины.

– Я – радуга, – пробормотала она.

– Молния бьет дважды. – Я опустился возле нее на колени, как прилежный ученик, у алтаря ее раскрытых бедер, но это настроение живо испарилось, когда она сократила дистанцию и поглотила меня. Радуга превратилась в тигрицу. Ее напряженный живот, дрожа, прижался к моему.

– Не шевелись, – прошептала она, сокращая скрытые мускулы ритмичным, пульсирующим движением. Я едва удержался от вопля, когда кончил.

Эпифани уселась мне на грудь и приникла влажным лбом к моим губам.

– С барабанами лучше, – сказала она.

– Ты делаешь это на публике?!

– Бывают мгновенья, когда в тебя вселяются духи. Банда или бамбуше, – минуты, когда ты можешь танцевать и пить всю ночь, – и трахаться до рассвета.

– Что такое банда и бамбуше?

Эпифани, улыбаясь, поиграла моими сосками.

– Банда – священный танец в честь Гуэде. Он очень дикий, яростный, и всегда исполняется в хунфорте общины. В том, что ты называешь храмом вуду.

– Пупс называл это хумфо.

– Другой диалект, но то же слово.

– А бамбуше?

– Просто вечеринка. Члены общины выпускают излишки пара.

– Наподобие церковных посиделок?

– Ага, но тут гораздо веселее…

Мы провели день как дети, – играли, принимали душ, совершали набеги на холодильник и – общались с богами. Эпифани поймала по приемнику Пуэрториканкскую станцию, и мы танцевали, пока наши тела не истекли потом. Когда я предложил выйти пообедать, моя смешливая мамбо вывела меня на кухню и покрыла наши интимные части пенящимися сливками. Да, пир послаще, чем в «Кавано», где веселились когда-то «Алмазный» Билл и его грудастая девчонка.