ГЛАВА VIII

Совершенные Чичиковым покупки крестьян сделались на несколько дней единственным предметом[Покупки, совершенные Чичиковым, на несколько дней сделались предметом] разговоров в городе. Все[Все вообще] занялись довольно сурьезно вопросом, действительно ли выгодно покупать крестьян на вывод. Это произвело множество весьма разногласных мнений, из которых многие, надо отдать справедливость, были очень дельны и основывались на совершенном знании предмета. Одни говорили вообще, что в южных губерниях земли весьма плодородные и очень удобны для поселения; другие, что воды мало, и крестьяне Чичикова непременно потерпят большой недостаток. Иные утверждали, что переселение ненадежная вещь, что мужики Чичикова разбегутся, потому что дело известное — мужик: убежит непременно. На новой земле, да заняться еще хлебопашеством, да ничего у него нет, ни избы, ни забора, убежит, как дважды два. [убежит непременно. ] На это возражали и возражали, нужно отдать справедливость, совершенно основательно, что мужику русскому решительно всё равно, и что он весьма скоро привыкает ко всему, что пошли его хоть в Камчатку, да дай только теплые рукавицы — он похлопает руками, топор в руки и пошел рядить новую избу. Многие беспокоились сильно, и не без причины, за нравственность крестьян, говорили, что несбыточное дело, чтобы кто-нибудь решился продать порядочных крестьян да еще и на вывод, что мужики Чичикова непременно должны быть пьяницы, воры и весьма буйного поведения. На это возразил кто-то, и как кажется председатель палаты, что хотя действительно мужики Чичикова не могут быть хорошей нравственности, но, поселившись на новой земле, они весьма легко могут сделаться хорошими подданными, чему бывало уже не мало всяких примеров, что всё зависит <от> хорошего управления и благоразумно принятых мер. Управляющий казенными фабриками отозвался, что это, однако же, очень сомнительно, тем более, что у крестьян Чичикова теперь два сильные врага: первый враг есть близость губерний малороссийских, где, как известно, свободная продажа вина; второй враг есть уже самая привычка к бродяжнической жизни, которая необходимо приобретется крестьянами[а. привычка к бродяжнической жизни, приобретенная крестьянами] во время переселения, и что нужно, чтобы Чичиков непременно оставался бы и жил среди их сам, иначе они все будут прегорькие пьяницы и никогда не заведутся тем, что нужно[не заведутся всем, что нужно] для хозяйства. На это председатель отвечал, что Чичикову никакой нет надобности жить всегда среди мужиков своих, что он может найти хорошего управителя. Кто-то отозвался, что все управители мошенники; но управляющий отвечал, что управители потому мошенники, что господа не занимаются своим делом. С этим согласился и председатель, прибавив, что управителя очень можно найти хорошего, что для этого нужно только уметь различать людей и быть сведущим хоть сколько-нибудь самому. Но управляющий сказал, что меньше, как за пять тысяч в год, нельзя сыскать хорошего управителя. Но председатель сказал, что можно и за три тысячи, что он знает одного хорошего человека, именно Петра Петровича Самойлова, который совершенно такой управитель, как нужно для крестьян Чичикова. Многие сильно входили в положение Чичикова, и трудность переселения такого огромного количества крестьян их устрашала необыкновенно, тем более когда они приняли в соображение, что отныне жизнь их должна потечь[а. когда они соображали то, что вся жизнь должна принять совершенно другой оборот и потечь;] другою дорогою и каких трудов будет стоить сбыть с меньшим убытком [всех] крестьянских лошадей, чтобы на место их <накупить?> быков, ибо земли, как известно, в южных землях пашутся волами, и что весьма можно[и что очень можно] опасаться, чтобы не произошло даже бунта, особенно между таким беспокойным народом, каковы крестьяне Чичикова. На это полицмейстер заметил, что бунта нечего опасаться, что в отвращение его[в отвращение этого] существует власть капитан-исправника и земской полиции и что Чичиков, как человек основательный, вероятно, примет заблаговременно все нужные меры. Многие предложили свои мнения насчет того, как искоренить буйный дух, обуревавший крестьян Чичикова. Мнения были всякого рода. Были такие, которые уж чересчур отзывались военною жестокостью и строгостью, едва ли не излишнею, были, однако же, и такие, которые дышали кротостью. Почтмейстер заметил, что Чичикову предстоит священная обязанность, что он может быть [после] среди своих крестьян [совершенно] некоторым образом отцом, ввести даже благодетельное просвещение, и при этом случае отозвался с большой похвалой об Ланкастеровой системе взаимного обучения.

Таким образом рассуждали и говорили в городе, и многие, побуждаемые участием, сообщали даже лично Чичикову некоторые из этих советов, за которые он очень благодарил, примолвив, что не преминет при первом случае ими воспользоваться, насчет же изъявленных опасений при переселении крестьян изъяснился, что хотя, действительно, оно сопряжено с затруднениями, но [что] он надеется, что с божьей помощью оно совершится покойно [и без всяких потрясений] и по крайней мере без бунта. Следствие или заключение всех этих толков было очень полезно для нашего героя. Оно утвердило за ним одно из выгоднейших мнений, какое только может получить в свете человек, именно: что он должен быть очень богатый человек. Пропустили даже слухи, что он миллионщик. Все жители города и без того, как мы видели уже в первой главе, душевно полюбили Чичикова, а теперь, само собою разумеется, что полюбили еще душевнее. Впрочем, сказать правду, они все были добрые люди, жили между собою в ладу, обращались совершенно по-приятельски, и всё [имело между ними вид] носило печать простодушия и патриархальности: [Вместо “На это возразил ~ патриархальности”: Словом много рассуждали об этом предмете, а заключение было то, что Чичиков очень [хороший] достаточный человек. И в самом деле, как бы то ни было, но человек, делающий разом закупку почти на 150 тысяч — это не безделица; даже пронеслись слухи, что он [чуть ли] едва ли не миллионщик. Уже и прежде, как видели в первой главе, чиновники города душевно полюбили нашего героя, но теперь уважение их к нему возросло, как говорится, до нельзя. Это уважение стало обнаруживаться разными внимательными знаками, как-то: квартальные выгоняли людей с метлами мести под его окнами, так что Чичиков даже кашлял. Вообще все чиновники в городе N были очень добрые и приятные люди и между собой совершенно коротки и [какое-то] вообще между ними было какое-то милое, приятельское, почти патриархальное обращение: ] “Любезный друг, Илья Ильич”, “Послушай, брат [Дементий Игнатиевич]”, “Ты заврался, мамочка, Иван Григорьевич”. К почтмейстеру, которого звали Иван Андреич, всегда прибавляли: “Шпрехен зи дейч, Иван Андрейч”. Словом, очень дружественно и семейственно. Все они были люди нельзя сказать, чтобы без образованья. [люди довольно образованные] Председатель палаты знал наизусть “Людмилу” Жуковского, которая была тогда еще животрепящею новостью, [“которая ~ новостью” вписано. ] и мастерски читал многие места, особенно: “Чу! бор заснул, долина спит”, так что в самом деле виделось, как будто долина спит. Для большого сходства он даже в это время зажмуривал глаза. Почтмейстер вдался больше в философию и читал даже по ночам Юнговы ночи, из которых делал весьма длинные выписки по целым листам, но в чем состояли эти выписки и какого рода они были, это никому не было известно. Впрочем, он был остряк, очень цветист в словах[Почтмейстер более напирал на философию и Юнговы ночи, но был остряк, речист] и любил, как сам выражался, уснастить речь. А уснащивал он речь множеством разных частиц, как-то: [как напр<имер>] сударь ты мой, эдакой какой-нибудь, знаете, понимаете, можете себе представить, так сказать, некоторым образом и проч., которые[можете себе представить, то есть как говорят, как выражаются, и проч., которых] он сыпал мешками. Уснащивал он речь тоже[Уснащивал он еще речь] довольно удачно подмаргиванием, прищуриванием одного глаза, что всё придавало весьма едкое[очень едкое] выражение многим его сатирическим намекам. Прочие тоже были более или менее люди просвещенные: [Прочие тоже были довольно просвещенные в своем роде: ] кто читал Карамзина, кто “Московские ведомости”, кто даже и совсем ничего не читал. Насчет благовидности нечего и говорить. Читатель уже сам видел, что они были люди такие, как нужно для занятия хороших и надежных мест, т. е. люди полные и здоровые, чахоточного между ними никакого не было. Итак, расположение их к Чичикову было совершенно искреннее. Но если на них Чичиков подействовал сильно, то надобно признаться, что на супруг их и вообще на дам подействовал еще сильнее. Это впечатление тем было удивительнее и решительно произошло вдруг, едва только распространилось по городу всего одно мнение об Чичикове. Чтобы понять, почему это случилось вдруг, следовало бы сказать многое о самих дамах, [Читатель видел, что между ними никого не было какого-нибудь худенького и чахоточного. Всё народ был взрачный и в теле, слава богу. Словом такие, какие нужны для занятия хороших и надежных мест. Если герой наш произвел выгодное на них впечатление, то на достойных супруг их и вообще на дам всего города и того более. Прежде, чем объяснить, какого рода было это впечатление, следовало бы сказать кое-что об них самих и; а. Читатель уже сам ~ еще сильнее, и тем было удивительнее это, что совершилось совершенно вдруг, почти вслед за распространившимся по всему городу выгодным для него мнением и т. д. как в тексте. ] об их обществе, описать, как говорится, живыми красками их душевные качества, — но здесь автор должен признаться, что он находится в большом затруднении. С одной стороны останавливает его неограниченное почтение, которое он всегда чувствовал к супругам сановников всех решительно городов, как губернских, так и уездных: [городов и губернских и уездных] с другой стороны и то, что эта сторона человеческого рода так образована непонятно, [так право образована] что очень трудно что-нибудь сказать такое, которое совершенно бы их определило. Дамы города N были… нет, право, трудно, что-то вроде робости пробирает. [нет, право, не могу; чувствую точно робость. ] В дамах города N больше всего замечательно было то… нет, прошу великодушно извинения у читателя: просто не подымается никак перо. Так и быть[Уж так и быть] о характерах их, видно, нужно предоставить тому, у которого, точно, поживее краски и побольше их на палитре, а нам придется разве слегка слова два о наружности, да о том, что поповерхностней. [а уж нам придется разве так слегка что-нибудь о наружности слова два, да так, что поповерхностней. ] Дамы города N были очень, как говорится, презентабельны, и в этом отношении их можно было смело поставить в пример всем другим. [презентабельны, так что другим городам можно бы их точно поставить в пример. ] Что касается до того, чтобы держать себя, соблюсти тон, поддержать этикет и множество приличий самых тонких, которых даже приметить нельзя простым глазом, то в этом, надобно признаться, они опередили даже обе столицы и московскую и петербургскую. Одевались они, должно отдать им полную справедливость, [множество довольно тонких приличий, то, признаюсь, и самая столица должна перед ними спрятаться куда-нибудь подальше. Одевались они — автор должен честь отдать] с большим вкусом, разъезжали по городу в колясках, как предписывала последняя мода, [в колясках по модному] сзади покачивался лакей, и ливрея в золотых позументах. Визитная карточка, будь она писана хоть на трефовой двойке или бубновом тузе, но вещь была очень священная. Из-за нее две дамы, [две почтенные чиновницы] большие приятельницы и даже родственницы перессорились совершенно, именно за то, что одна из них как-то манкировала контр-визитом, и так сильно перессорились, что уж никак не могли потом примирить их. И как ни старались мужья и родственники как-нибудь загладить это, но нашли, что рана была совершенно неизлечима. Так обе дамы и остались не в расположении, по выражению жителей города N. В нравах дамы города N, подобно многим петербургским[и уж никак не могли потом примириться, хотя и мужья и родственники старались об этом, но всё было кончено. В нравах они подобно даже петербургским] дамам, были очень строги, исполнены благородного негодования против всего порочного и всяких соблазнов, [против многого порочного и разных кое-каких соблазнов] казнили немилосердо и не прощали совершенно никаких[не прощали никаких] слабостей. Если же между ними и происходило какое-нибудь другое-третье, то оно происходило втайне, так что не было подаваемо никакого вида, что другое-третье происходило. Сохранялось всё достоинство, строгость самая суровая, и самый муж так был приготовлен, что если и видел другое-третье, или слышал о нем, то отвечал коротко и благоразумно[Вместо “Если же ~ благоразумно”: И если между ними и происходило там какое-нибудь кое-что другое-третье, то это происходило втайне, так что не подавало никакого вида, что это происходило; так что при этом сохранялось всё достоинство и такая даже суровая строгость, что страшно было и подступить, и муж так уж был приучен, что если и видел какое-нибудь кое-что другое-третье, то отвечал весьма благоразумно] пословицею: “кому какое дело, что кума с кумом сидела”. Итак, вот что можно сказать о дамах города N, говоря поповерхностней. Но если заглянуть поглубже, то, конечно, откроется много иных вещей. Но весьма опасно заглядывать поглубже в дамские сердца. И так, будем продолжать. До сих пор все дамы как-то[Вместо “Итак ~ дамы как-то”: Вообще до сих пор дамы как-то; а. До сих пор все эти достойные чиновницы, к которым автор питает истинное почтение, как-то] мало говорили о Чичикове, отдавая, впрочем, ему полную справедливость в приятности светского обращения, но они ничего не находили в нем слишком необыкновенного. Теперь же после того, как разнеслись слухи, что он миллионщик, они почти в один голос заговорили вдруг о нем, [но они не занимались им столько, сколько мужья, и ничего не находили в нем необыкновенного. Теперь же, когда узнали, что Чичиков принадлежит к тому счастливому сословию, которое называется миллионщиками, обратили на него внимание, какого не обращали прежде, и вовсе] [и вовсе] не потому, чтобы были интересанки, а потому, что уже миллионщик заключает в одном звуке этого слова, именно, в звуке слова, а вовсе не в денежном мешке, что-то такое, которое действует и на хороших людей, и на людей — ни сё, ни то, и на людей мерзавцев, — словом, на всех людей действует. Миллионщик имеет ту выгоду, что может видеть подлость совершенно бескорыстную, чистую подлость, не основанную ни на каких расчетах: [а просто оттого, что уже миллионщик имеет в себе что-то такое, бог его знает, что такое, которое действует и на добродетельных, и на мерзавцев, и на твердых, и на слабых, словом, на всех действует. Он имеет ту выгоду, что имеет удовольствие видеть подлость совершенно бескорыстную, чистую. ] многие знают, что ничего не получат от него и не имеют никакого права получить, но непременно[никакого права, но непременно] хоть забегут ему вперед, хоть засмеются, хоть снимут шляпу, хоть напросятся насильно на тот обед, куда узнают, что приглашен миллионщик. Нельзя[снимут шляпу. Конечно никак нельзя] сказать, чтобы это нежное расположение к подлости было почувствовано дамами, но во многих гостиных стали, однако же, говорить, что, конечно, Чичиков не первый красавец, но таков, как следует быть мужчине, — совершенный мужчина, что будь он немного толще или тонее — уж это было бы нехорошо. Сказано было даже, что мужчина тоненькой есть что-то странное, скорее какая-то зубочистка, нежели мужчина. В дамских нарядах показались вдруг кое-какие прибавления. Купцы [очень] радостно изумились, при виде как в гостиный двор стало наезжать премножество экипажей, образовавших почти гулянье, и как несколько кусков материй, привезенных ими с ярманки и доселе не могших продаться по причине цены, показавшейся дамам очень высокою, теперь были совершенно расхватаны.