В лавке, которая торгует сладостями, такой десятипенсовик могут и не взять — это я тоже знаю.

Мама смотрит на монетку и пожимает плечами. Потом запускает руку в карман своих слаксов — синих, с въевшимся пятном от варенья на заду. Из кармана она достает республиканский десятипенсовик с рыбой на аверсе и арфой на реверсе.

— Пи-Джей под сараем, — быстро говорю, хватаю свой серебреник и прячу в кармашек шортов.

Мама открывает окно:

— Пи-Джей, иди сюда. Я тебя вижу.

Но он не идет.

— Ты под сараем, Пи-Джей. Я вижу тебя даже отсюда.

Через минуту брат появляется в гостиной. Он бросает на меня недобрый взгляд.

— Это ты меня выдал, маленький говнюк, — убежденно шепчет он, когда мама уходит, чтобы принести ему чистую футболку.

— Ничего подобного.

— Врешь.

— Ты, кажется, назвал меня лжецом?

— Да, назвал.

— Ну, ты у меня сейчас получишь! Я так тебе двину, что своих не узнаешь.

— Ну-ка, попробуй, посмотрим, как у тебя получится.

— И попробую.

— А вот попробуй.

— И попробую.

— Попробуй, и увидишь, что будет.

— Что?

— Сам получишь — вот что!

— Ха-ха, думаешь, испугались очень?!

— Конечно.

— Видали мы таких.

— Каких?

— Э-э-э… — Я смотрю на него и морщу лоб.

— Слушай, напомни, о чем мы вообще говорили?

Пи-Джей ухмыляется, и мы оба хохочем.

— Маленький говнюк! — шепчет Пи-Джей, когда мать возвращается с желтой футболкой.

— Надевай, — говорит она. — Не могу поверить, что ты лазил под сарай — ведь там черви и… и прочее. Знаешь, сынок, мне иногда кажется, что у тебя не все в порядке с головой. Хорошо еще, что нашего папы сейчас нет.

— Можно подумать, что он когда-нибудь есть! — тихонько шепчет мне Пи-Джей.

Я не отвечаю, и мы вместе выходим на улицу.

— Как ты считаешь, — спрашивает Пи-Джей, — нельзя ли как-нибудь от этого отвертеться?

— Нет, если, конечно, ты не хочешь остаться в этом году без подарков, — говорю я.

Дальше мы идем в мрачном молчании. Сгущаются ранние сумерки, и на улице много детей, которые играют в вышибалы, в пятнашки, в футбол. На дворе конец декабря, но погода на удивление мягкая и сухая, и несколько девчонок играют на асфальте в «классики» или прыгают через веревочку. Мирный, тихий вечер, напоенный предвкушением завтрашнего праздника…

Прямо посреди проезжей части сидит крупная, рыжевато-коричневая собака. Объезжая ее, машины сердито гудят, но собака и ухом не ведет.

Мистер Маккласки пытается загнать голубей в голубятню, но они продолжают сидеть на телефонных проводах и не спешат слетать вниз.

— Ну, спускайтесь же, сукины дети! — снова и снова взывает к ним мистер Маккласки, и я знаю, что рано или поздно на улицу выйдет его жена, которая станет упрекать его за то, что он ругается при детях. Что касается голубей, то они сами вернутся в голубятню, как только похолодает.

Мы идем мимо дома Куиннов. Дэви замечает нас из окна.

— Эй, Майкл! — вопит он. — Как крэк?

— Никак.

— В крикет сыграем?

Я качаю головой.

— Иду по делам! — кричу я в ответ.

— По большим или по малым?! — шутит Дэви.

Мы движемся дальше и, миновав несколько дверей, оказываемся перед домом, в ограде которого зияет большая дыра. Все дома на нашей улице одинаковы. Они сложены из красного кирпича и стоят почти вплотную друг к другу по шесть или семь в ряд. Чтобы попасть в сад на заднем дворе, приходится идти либо непосредственно через дом, либо через узкий проход между двумя соседними домами. Единственное, что отличает один дом от другого, это то, как его хозяева ухаживают за своим палисадником. Одни сажают цветы, другие — овощи, третьи засеивают землю травой, а некоторые (почему — этого ни я, ни Пи-Джей не в состоянии понять) заливают весь передний двор бетоном.

Миллеры, как видно, давно махнули на свой палисадник рукой. Он весь зарос травой высотой фута три, из которой выглядывают остовы странных механических конструкций. Мы знаем, что у них есть собака, потому что собачьи кучки встречаются нам на каждом шагу, однако мы ни разу ее не видели. Пи-Джей считает, что однажды собака заблудилась в траве, да так и не смогла вернуться домой, и с тех пор питается кузнечиками и кусочками, откушенными от почтальонов.

Или от маленьких мальчиков.

Единственной видимой приметой праздника служит приклеенная к окну записка, адресованная молочнику. На листке бумаги написано от руки: «В рождественский сочельник — два молока». «Сочельник» Миллеры пишут через букву «а».

Мы идем к дому по растрескавшемуся асфальту дорожки и стучим дверным кольцом. Сначала никто не отзывается, потом из гостиной доносится сочная брань. Мы слышим приближающиеся к двери шаги и на всякий случай отходим подальше.

Дверь открывается, и на пороге появляется мистер Миллер. Он очень рассержен. Несколько мгновений он глядит на нас с недоумением, потом говорит:

— А-а, гимны петь пришли? Так что ж не поете, недоноски?

— Видите ли, сэр, мы не…

— Если вы думаете, что я дам вам хоть пенни просто так, то вы ошибаетесь. Ну-ка, пойте гимны, иначе вместо денег я вам еще горячих подсыплю! Современная молодежь совершенно не хочет трудиться — хочет, чтобы ей поднесли все на блюдечке, вот в чем проблема! Не то что фении — эти знают, что делают. По телевизору все время передают, как они вкалывают, а потом поют и танцуют эти свои ирландские танцы. Они нас просто вытесняют. Вытесняют, ассимилируют, поглощают! Взять хотя бы Куиннов! У них уже десять сопляков, а Ширли опять на сносях! Вот они будут петь, да еще как будут. Стараться будут, из кожи вон лезть, чтобы заработать лишний медяк, да только напрасно — от меня они и гроша не получат. Я их угощу разве что ведром холодной воды, чтобы впредь неповадно было, хе-хе!

— Мы вообще-то насчет стрижки, мистер Миллер, — с беспокойством вставляет Пи-Джей.

Мистер Миллер косится на нас и, наклонив голову набок, надолго задумывается.

— Ах да, конечно, — говорит он наконец. — Проходите. Я сейчас позову Мэри.

Пи-Джей слегка толкает меня в спину, ему хочется, чтобы я вошел первым.

— Ступайте сразу на кухню, — добавляет мистер Миллер.

Мы идем по коридору мимо знакомых военных фотографий и картин, изображающих битву на реке Войн. Картины написаны самим хозяином дома и поражают полным и неизменным отсутствием даже намека на какие-либо способности. Мистер Миллер придерживается нетрадиционных взглядов на перспективу и основные законы создания художественных образов. На его картинах король Вильгельм больше похож на спившегося Ринго Стара, чем на привычный образ великолепного Короля Билли, открытки с портретами которого можно купить в протестантских кварталах почти на каждом углу. Католического короля Иакова мистер Миллер всегда старается изобразить злым и коварным, но человеку постороннему бывает трудно разобраться, который из королей больше напоминает нормальное человеческое существо.