Во всем нам изменяет красота,

Везде мы попадаем в паутину,

Мы поздние, в чьем сердце — пустота.  

Отбросим же фальшивую картину,

Неверны мы друг другу навсегда,

Как в разореньи слуги господину.  

Мой succubus, что ж делать нам тогда?

Теперь-то и подвластны нам стихии,

Земля, огонь, и воздух, и вода.  

Мы поняли запреты роковые,

Так вступим в царство верных двух тонов.

Нам черный с белым — вестники живые.  

И днем и ночью — в них правдивость снов,

В одном  всех красок скрытое убранство,

В другом — вся отрешенность от цветов.  

Как странно их немое постоянство,

Как рвутся черно-белые цветы,

Отсюда—в междузвездное пространство.  

Там дышит идеальность черноты,

Здесь — втайне — блеск оттенков беспредельных,

И слышен гимн двух гениев мечты:  

«Как жадным душам двух врагов смертельных,

Как любящим, в чьем сердце глубина,

Как бешенству двух линий параллельных,—  

Для встречи бесконечность нам нужна».

Волшебный час вечерней тишины,

Исполненный невидимых внушений,

В моей душе расцвечивает сны. 

В вечерних водах много отражений,

В них дышит Солнце, ветви, облака,

Немые знаки зреющих решений.  

А между тем широкая река

Стремит вперед свободное теченье,

Своею скрытой жизнью глубока.  

Минувшие незнанья и мученья

Мерцают бледнолицею толпой,

И я к ним полон странного влеченья.  

Мне снится сумрак бледно-голубой,

Мне снятся дни невинности воздушной,

Когда я не был — для других — судьбой.  

Теперь, толпою властвуя послушной,

Я для нее — палач и божество,

Картинность дум — в их смене равнодушной.  

Но не всегда для сердца моего

Был так отвратен образ человека,

Не вечно сердце было так мертво.  

Мыслитель, соблазнитель, и калека,

Я более не полюблю людей,

Хотя бы прожил век Мельхиседека.  

О, светлый май, с блаженством без страстей!

О, ландыши, с их свежестью истомной!

О, воздух утра, воздух-чародей!  

Усадьба. Сад с беседкою укромной.

Безгрешные деревья и цветы.

Луна весны в лазури полутемной.  

Все памятно. Но Гений Красоты

С Колдуньей Знанья, страшные два духа,

Закляли сон младенческой мечты.  

Колдунья Знанья, жадная старуха,

Дух Красоты, неуловимый змей,

Шептали что-то вкрадчиво и глухо.  

И проклял я невинность первых дней,

И проходя уклонными путями,

Вкусил всего, чтоб все постичь ясней.  

Миры, века — насыщены страстями.

Ты хочешь быть бессмертным, мировым?

Промчись, как гром, с пожаром и с дождями.  

Восторжествуй над мертвым и живым,

Люби себя — бездонно, ненасытно,

Пусть будет символ твой — огонь и дым.  

В борьбе стихий содружество их слитно,

Соедини их двойственность в себе,

И будет тень твоя в веках гранитна.  

Поняв Судьбу, я равен стал Судьбе,

В моей душе равны лучи и тени,

И я молюсь — покою и борьбе.  

Но все ж балкон и ветхие ступени

Милее мне, чем пышность гордых снов,

И я миры отдам за куст сирени.  

Порой-порой!  весь мир так свеж и нов,

И все влечет, все близко без изъятья,

И свист стрижей, и звон колоколов,  

Покой могил, незримые зачатья,

Печальный свет слабеющих лучей,

Правдивость слов молитвы и проклятья,—  

О, все поет и блещет как ручей,

И сладко знать, что ты как звон мгновенья,

Что ты живешь, но ты ничей, ничей. 

Объятый безызмерностью забвенья,

Ты святость и преступность победил,

В блаженстве мирового единенья.  

Туман лугов, как тихий дым кадил,

Встает хвалой гармонии безбрежной,

И смыслы слов ясней в словах светил. 

Какой восторг — вернуться к грусти нежной,

Скорбеть, как полусломанный цветок,

В сознании печали безнадежной.  

Я счастлив, грустен, светел, одинок,

Я тень в воде, отброшенная ивой,

Я целен весь, иным я быть не мог.