Зарницы так ответствуют зарницам.

«Что ж дальше?» И ответил Дьявол мне:

«Я путь направил к сказочным столицам.  

Там бледны все, там молятся Луне.

На всех телах там пышные одежды.

Кругом — вода. Волна поет волне.  

Меж снов припоминаний и надежды,

Алеют и целуются уста,

Сжимаются от сладострастья вежды.  

От века и до века — красота,

Волшебницы подобные тигрицам,

Там ласки, мысли, звуки, и цвета».  

И предан снам, их стройным вереницам,

Воскликнул я: «Ну, что же, отыскал?»

Но Дьявол оставался бледнолицым!  

Из двух, друг в друга смотрящих, зеркал

Глядели сонмы призраков сплетенных,

Как бы внезапно стихнувший кагал.  

Все тот же образ, полный дум бессонных,

Дробился там, в зеркальности, на дне,

Меняясь в сочетаньях повторенных.  

Сомнамбулы тянулись к вышине,

И каждый дух похож был на другого,

Все вместе стыли в лунном полусне.  

И к Дьяволу я обратился снова,

В четвертый раз, и даже до семи:

«Что ж, отыскал?» Но он молчал сурово.  

Умея обращаться со зверьми,

Я поманил царя мечты бессонной:

«Ты хочешь душу взять мою? Возьми».  

Но он стоял как некий бог, склоненный,

И явственно увидел я, что он,

Весь белый, весь луною озаренный —  

Был снизу черной тенью повторен.

Увидев этот ужас раздвоений,

Я простонал: «Уйди, хамелеон!  

Уйди, бродяга, полный изменений,

Ты, между всех горящий блеском сил,

Бессильный от твоей сокрыться тени!»  

И страх меня смертельный пробудил.

Высоко на парижской Notre Dame

Красуются жестокие химеры.

Они умно уселись по местам.  

В беспутстве соблюдая чувство меры,

И гнусность доведя до красоты,

Они могли бы нам являть примеры.  

Лазурный фон небесной пустоты

Обогащен красою их несходства,

Господством в каждой — собственной черты.  

Святых легко смешаешь, а уродство

Всегда фигурно, личность в нем видна,

В чем явное пороков превосходство.  

Но общность между ними есть одна:

Как крючья вопросительного знака,

У всех химер изогнута спина.  

Скептически произрастенья мрака,

Шпионски-выжидательны они,

Как мародеры возле бивуака.  

Не получив ответа искони,

И чуждые голубоглазья веры,

Сидят архитектурные слепни,—  

Односторонне-зрячие химеры,

Задумались над крышами домов,

Как на море уродливые шхеры.  

Вкруг Церкви, этой высшей из основ,

Враждебным станом выстроились зданья,

Берлоги тьмы, уют распутных снов,—  

И Церковь, осудивши те мечтанья

Сердец, обросших грубой тканью мха,

Развратный хаос в мире созиданья,—  

Где дышит ядом каждая кроха,—

Воздвигла слепок мерзости звериной,

Зеркальный лик поклонников греха.  

Но меж людей, быть может, я единый

В глубокий смысл чудовищ тех проник,

Всегда иное чуя за картиной.  

Привет тебе, отшедший мои двойник,

Создатель этих двойственных видений.

Я в стих влагаю твой скульптурный крик.  

Привет вам, сонмы страшных заблуждений!

Ты — гений сводни, дух единорог,

Сподручник жадный ведьмовских радений.  

Гермафродит, глядящий на порок,

Ты жабу давишь в пытке дум бессонных,

Весь мир ты развратил бы, если б мог.  

Концы ушей, продленно-заостренных,

Стоят, как бы заслышавши вдали

Протяжный гул тобою соблазненных.  

Колдуний новых жабы привели.

Но ты уж слышишь ропот осужденья,

Для вас костры свирепые зажгли.  

И ты, заклятый враг деторожденья,

Колдунья с птицей, демоны-враги,

Препоны для простого наслажденья!  

Твое лицо — зловещий лик Яги,

Нагие десна алчны и беззубы,

Твоя рука имеет вид ноги,  

Твои черты безжалостные грубы,

Застыли пряди каменных волос,

Не знали поцелуев эти губы,—  

Не ведали глаза химеры слез,

И шерстью, точно сорною травою,

Твой хищный стан уродливо оброс.