– Кто это сделал с тобой? – спросила она.

Эван, прижавшись лбом к столбу, произнес святую ложь:

– Испанцы.

Это была ложь во спасение.

Одним взмахом черного ножа Касильда перерезала веревки на его запястьях, взяла за руку и повела прочь от столба. Ее прикосновение было твердым и осторожным одновременно.

– Что теперь? – пробормотал он.

Она бросила ему выдолбленную тыкву:

– Попей. А потом поговорим. Мы хотим услышать подробнее о вашем плане убийства дьяволов в белом городе.

Родриго отложил перо и потер переносицу. Его лампа еле горела, потому что он всю ночь напролет работал и масла в ней почти не осталось. От ее скудного пламени он зажег свечу и хмуро посмотрел на лежавшую перед ним бухгалтерскую книгу, словно та была его заклятым врагом. Счета за грузы и отчеты. Факты и цифры… Все, до последнего песо, должно быть записано.

Он ненавидел эту работу. Ненавидел свою тесную контору в Номбре-де-Диос. Раньше это делал Филипп, и тогда ему казалось, что все это очень просто – тот всегда считал быстро и точно, а потом, удовлетворенно щелкнув пальцами, закрывал книгу.

– Где ты сейчас, Филипп? – уставившись в темный угол конторы, пробормотал Родриго. – Ты так нужен нам, черт возьми. – Родриго из графина налил себе в серебряный кубок вина и сделал большой глоток. Ему действительно недоставало его доброго друга все эти два года, особенно сейчас.

Когда он увидел Энни, хрупкая фигурка которой была одета в грубую мальчишескую одежду, а прекрасные волосы кое-как обрезаны, Родриго решил, что сейчас разверзнется небо и его на месте поразит молния негодования Филиппа. Но дух Филиппа не проснулся от вечного сна, и Родриго вместе с Энни в качестве его секретаря сел на корабль, отплывавший в Номбре-де-Диос. После смерти Филиппа главный счетовод казначейства назначил Родриго на его место. Ему не нравилась бумажная работа, но за нее от казначейства шли кругленькие суммы, которые позволяли удовлетворять аппетит к хорошей еде, вину и пылким женщинам.

Он мог бы найти удовлетворение, даже прикованный к столу, в работе сотрудника казначейства, если бы не Энни.

– Энни, – пробормотал Родриго, потирая виски. – Господи, что же мне с тобой делать?

Энни взрослела очень быстро, так что Родриго и опомниться было некогда. В тринадцать лет с ее стройной фигуркой и хрипловатым от природы голосом играть роль мальчика было нетрудно. Облегающие штаны и свободные рубахи подходили куда больше к ее плоской фигуре, чем девичьи оборки и фижмы. Но если настоящий мальчишка с годами становится сильнее, мышцы его крепнут, голос грубеет, а на лице пробиваются усики, то Энни с возрастом становилась все более похожей на Энни.

Около года назад она стала скрытной в том, что касалось ее личной гигиены. Захваченный воспоминаниями, Родриго увидел себя стоящим у дверей ее комнаты, из которой доносились рыдания. Она плакала так, словно сердце ее разрывалось. Испугавшись, он постучал в дверь.

– Уйдите, – приказала девушка голосом, приглушенным от плача.

Родриго стиснул зубы и вошел в комнату. Ему вспомнилось, что на полу светились солнечные полосы пробивающихся сквозь жалюзи лучей. Он сел на край кровати и обнял девушку. Каким стройным и упругим было ее тело, хотя теперь в ней появилась новая мягкость. Она пополнела, хотя на глаз это было не заметно, но под руками хорошо ощущалось.

– Энни, что тебя беспокоит?

– Родриго, я умираю, – дрожащим шепотом ответила она.

Его окатила холодная волна страха. Да, она иногда причиняла ему массу неудобств, бывала досадной и липучей, но Родриго уже так привык к ее непредсказуемому характеру, ее постоянному присутствию.

– Что? Ты больна? Энни, скажи мне!

Девушка отстранилась от него и натянула одеяло до подбородка.

– У меня… идет кровь. И не останавливается.

После долгих расспросов и уговоров он все-таки выяснил, что это за кровотечение, хотя при этом ему показалось, что он тянет кота за хвост. Родриго рассмеялся бы, если бы все это не было так грустно. Бедная девочка, в мальчишеском обличьи, росла без матери, и происшедшие в ней перемены застали ее врасплох и смутили. Он чувствовал себя виноватым в том, что никак не подготовил ее к ним.

Как мог, Родриго попытался объяснить ей то немногое, что ему было известно о женских делах.

– Для меня это такая же загадка, дорогая, – признался он. – Насколько я понимаю, у женщин течет кровь каждый месяц, если она не носит и не кормит ребенка.

Она размазала по щеке слезы:

– Как это – не носит ребенка? А откуда у меня возьмется ребенок?

Краска залила лицо Родриго:

– Ну, ты выйдешь замуж, и твой муж даст тебе ребенка.

– А где он его возьмет?

– Муж сделает так, что ребенок будет расти у тебя внутри.

Энни обхватила руками живот:

– Только муж может сделать это как следует?

– Как следует – да, но… – Родриго встал и начал мерить шагами комнату. – Черт, жаль, что я не знал хорошенько свою бабку Каталину. Я виделся с ней всего несколько раз, когда бывал в Испании, еще будучи ребенком. – Он провел пальцем по мокрому от слез лицу Энни, смахивая слезинку. – Она была очень мудрой. И очень доброй. По всему югу Испании о ней ходила молва как о великой целительнице женских болезней. Даже когда она состарилась, то часто уходила в ночь, чтобы помочь какому-нибудь младенцу появиться на свет. Она обучила этому одну из своих дочерей, Клару.

Неожиданно ему в голову пришла мысль:

– Послушай, тетка Клара до сих пор живет в Палосе. Я мог бы отвезти тебя туда…

– Палос в Испании, да? – спросила Энни упавшим голосом, в котором чувствовались, однако, ледяные нотки.

– Ну конечно. Это известное место, Энни. Это родной город самого старика адмирала Колумба.

– Тогда я не поеду. Я ненавижу Испанию. Если бы не их правительство, мой отец был бы жив. Если бы не их церковь, мои бабушка и дедушка тоже были бы живы. Я ничем не обязана Испании и отказываюсь ехать туда.

Но Родриго настаивал на своем, хотя ему тоже не хотелось ехать в Испанию. Он помнил те места с детства: пыльные равнины и огромные дома с темными холлами. Родители возили мальчика туда, когда тщетно пытались разыскать второго сына Паломы, которого много лет назад у нее отняли при трагических обстоятельствах сразу после рождения. Но самые яркие впечатления остались у Родриго от истеричных проповедей церковников, которые он слышал в великом множестве, призывавших уничтожать евреев и сторонников Мора.