– Хух! – с облегчением вздохнул на улице этот аферист. – У меня сейчас мозги расплавятся. Анатолий умеет присесть на уши. Идём пивка накатим.
– Надают тебе когда-нибудь по шее за твои проделки, – сплюнул я и потащился за ним к трамвайной остановке.
День мы закончили в "Баварии"10, набравшись до бровей и до хрипоты наспорившись на темы, перечень которых я здесь приводить не буду, поскольку он займёт несколько страниц. Скажу только, что там фигурировали и Seks, и Girls, и Alkohol.
И многое другое…
Я чинно сидел за празднично накрытым столом и вдохновенно пялился на запотевший графин с водкой. Рядом со мной, хитро поблёскивая очками, нервно потирал ладони Толстый, не замечая неодобрительных взглядов Светки. Напротив нас хмуро и величественно восседал
Полковник. Он сегодня был ущемлён в правах и страдал по этой причине гордо и напоказ, как умеют страдать люди, гонимые за правду.
Все вышеуказанные личности собрались, дабы достойно отметить знаменательное событие – день рождения Малюшки. Вообще-то, по паспорту она именовалась Лена Малютина, но к ней намертво приклеилось прозвище Малюшка, и по-другому её никто не звал. Эта барышня училась в одной группе со Светкой. В колхоз она не ездила по причине слабого здоровья и познакомилась с нами уже после начала занятий в институте. Особо тесной нашу дружбу назвать нельзя, но общались мы достаточно часто и близко для того, чтобы дать Ленке повод пригласить нас к себе на день рождения и предоставить нам возможность лишний раз оттянуться. Сегодня – в её честь.
Человек, которого мы звали Полковником, являлся официальным
Малюшкиным кавалером. Пышная блондинка с длинными золотистыми волосами и вызывающими формами, Ленка привлекала к себе взгляды многих особей мужчинского полу. Посему все были несколько удивлены, когда она из всего многообразия самцов нашего вуза выбрала именно
Полковника. Они не подходили друг другу как смокинг и сандали, как самогон и суп из омаров, как стёганый ватник и атласные перчатки.
Это было сочетание несочетаемого. Малюшка была начитанной интеллигентной русской барышней, воспитанной на Лермонтове и
Достоевском. Она любила театр, обожала литературу, пописывала стихи.
Полковник же, в миру – Богдан, являлся типичным представителем галицкой селянской философии. Он был воплощением основательности, фундаментализма и консерватизма. Единственной книгой, которую он прочёл в своей жизни, был журнал "Малятко", а театр он считал никому не нужным пережитком прошлого, бабским развлечением. Полковником его прозвали за патологическую любовь ко всему военному. Он преклонялся перед армией за то, что там: а) порядок; б) дисциплина; в) всё просто, понятно и доступно; г) за всё отвечает командир; д) ответы на все вопросы есть в Уставе.
Единственная реформа, которую Полковник предлагал ввести в армии
– бесплатное снабжение всего личного состава спиртным и свободное его потребление в любых позволяемых организмом количествах. Ещё одной чертой, вызывавшей наше искреннее беспредельное восхищение, была его твёрдая селянская прижимистость. Причём, у кого-нибудь другого я назвал бы это жадностью, но у Полковника это выглядело настолько естественным и стратегически обоснованным явлением, что назвать иначе не поворачивался язык.
– Товарищ Полковник, может, покурим? – подкалывали мы его во время наших частых вылазок "на шашлыки".
– Пойимо, потим покурымо, – важно гудел Полковник, пряча пачку сигарет, приковывавшую к себе наши вожделенные взгляды.
– Товарищ Полковник, а может "покурымо, пойимо, и знов покурымо"?
– не отставали мы.
– Ни, так нэ можна – значительно ответствовал Полковник, и каждое его слово имело такой вес, что мы всем своим несознательным сознанием чувствовали – таки, "нэ можна".
Глыба, а не человек! Памятник сам себе! Во, с какими личностями доводилось общаться.
Сегодня Полковник был наказан. Пару дней назад во время какого-то сабантуя его угораздило в Малюшкином присутствии напиться "до зелёных слоников". Это выразилось в бессвязном громогласном мате, наездах на Малюшку и хватании всех находящихся в пределах досягаемости дам за "места сахарные". На впечатлительную возлюбленную это подействовало настолько глубоко, что она наложила табу на потребление Полковником спиртного в течение двух месяцев.
Полковник, услышав приговор, взвыл от предвкушения трезвых двух месяцев, считая кару слишком строгой. Мы с Толстым тоже возроптали, намекая, что бывает и хуже. Но Ленка была твёрже гранита. И пришлось бедному Полковнику удовольствоваться кока-колой, которую он презрительно именовал "ситром".
Итак, действие происходит в Малюшкиной квартире. Хозяйка совершает возвратно-поступательное движение, амплитуда которого равна расстоянию между кухней и гостинной. Мы с Толстым настраиваемся на предмет "отттопыриться". Светка пытается заранее урезонить Толстого. Но Толстый упорно не урезонивается. Меня урезонивать некому, поскольку Татка готовится к экзамену. Такая моя бесконтрольность смущает даже меня самого. Полковник грустит, роняя в сухую рюмку скупые мужские слёзы.
На столе появляются ёмкости со всяческими "ништячками", хозяйка
"маппет-шоу" суетится изо всех сил. Полковник смурнеет на глазах – ему не даёт покоя мысль, что всё это великолерие придётся поглощать
"всухую".
Наконец, Малюшка водрузила на стол последний хрустальный тазик с салатом и уселась за стол. Толстый на правах самого красноречивого толкнул первый тост, и всё началось. У-у-у, как это описать! В прозе сие невозможно! О таком кишкоблудии следует слагать саги! Мы с
Толстым паковали за обе щеки, не забывая увеселять собравшееся общество тостами, анекдотами, смешными историями и прочей дребеденью, предназначенной для того, чтобы светлый праздник не превращался в тривиальную обжираловку. Светка церемонно орудовала ножом и вилкой, периодически наступая Толстому на ногу под столом.
Этим она давала понять, что не следует злоупотреблять спиртным.
Толстый делал вид, что не замечает её маневров, а когда сие становилось невозможным, ласково гладил возлюбленную по коленке, не прерывая своего участия в общей беседе.
Полковник под шумок попытался, было, вымолить у Малюшки прощение с немедленным разрешением потребления спиртного. Вредная Ленка заявила ему, что он был прощён накануне, но епитимью она отменять не собирается ни за какие коврижки. Подавленный Полковник водил над каждым блюдом своим подвижным носом, встревая в разговор с неизменной фразой:
– А з чого цэ?
После того, как ему давались детальные пояснения, из чего изготовлен данный деликатес, он накладывал его себе в тарелку и принимался хмуро потреблять. Наступил торжественный момент, когда подали курицу. Я, обнаглев до немыслимых пределов, заявил, что люблю только куриные ножки. И под аплодисменты всей компании специально для меня была вынесена тарелка, полная куриных ножек, прожаренных, с золотистой хрустящей корочкой, эх!!! Мало есть в мире радостей, достойных сравниться с ощущениями индивидуума, смакующего эту прелесть под бокальчик приятнейшего хереса! Описываю я всё это, и даже сейчас, спустя много лет, у меня слюнки текут! Нельзя писать такие вещи на голодный желудок. Хотя, с другой стороны, в сытом состоянии трудно передать всю гамму ощущений во время такого обеда.
М-да!
В общем, всё было душевно. Где-то ближе к вечеру Малюшка решила выскочить позвонить кому-то из знакомых. Дома телефона не было, и ей пришлось выйти к автомату. Светка предложила составить ей компанию, а Толстый увязался вслед за ними купить сигарет. За столом остались мы вдвоём с Полковником. Тут-то я и оценил всю мощь его соображалки.
Как только за возлюбленной захлопнулась дверь, человечище проявил невиданную активность. Он быстрым движением налил две рюмки водки и произнёс свой дежурный тост:
– Ну, за воинов-чекистов!