Тогда он методично облизал ей палец со всех сторон. Элизабет перестала зевать. Сложив язык подносиком, Будилов полностью взял палец в рот и, глядя девушке прямо в глаза снизу вверх, словно верный пес, принялся его посасывать. Лицо Элизабет заметно порозовело. Будилов продолжал сосать. Элизабет закрыла глаза. Рот ее приоткрылся, дыхание стало частым и вскоре перешло в слабые стоны, по белым ляхам побежали легкие судороги. Элизабет вскрикнула.
Мы молча наблюдали приближение оргазма. Наконец Будилов выпустил палец изо рта и снова надел ей на ногу тапок. Элизабет открыла глаза, обвела кухню и ее обитателей диким взором, оттолкнула
Будилова и выбежала вон.
– Беги же за ней и трахай, трахай! – подсказал я ему.
Будилов бросился за Элизабет. Через минуту он понуро вернулся назад.
– Что случилось?
– Я зашел к ней в комнату, а она меня вытолкнула.
– Зайди еще!
– Может не надо?
– Надо!
Будилов неуверенно вышел за дверь. Где-то в глубине квартиры раздался грохот. Затем на пороге кухни появилась взбешенная датчанка, держа за шкирку своего незадачливого ухажера. Она была выше его на две головы и в три раза больше в обьеме. Это выглядело комично. Я рассмеялся.
– Забери своего друга! Я не позволяю ему заходить в мою комнату!
– Элизабет, извини, это была шутка! – попытался успокоить ее я.
– Если он еще раз ко мне сунется, я вышвырну его из окна!
Отвесив Будилову увесистую оплеуху, словно провинившемуся школьнику, Элизабет скрылась.
– Спасибо за блины! – сказал я. – Мы пойдем…
– А она мне понравилась, – грустно сказал мне на лестнице Будилов.
– Да, это был настоящий перформанс! – подбодрил его я.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Отъезд Будилова в Мюнхен. Серые будни. Затишье перед бурей.
– Бросаю пить, ухожу в монастырь! – решительно заявил Будилов, проснувшись следующим утром.
– Так что, позвонить владыке Марку?
– Все, пиздарики! В Вене мне больше делать нечего! Звони владыке
– поеду искупать грехи постом и молитвами!
– Владыка благословил! – сказал я, кладя трубку, и нарисовал подробный план, как лучше дойти от мюнхенской станции "Шпайзинг" до святой обители, записал адрес и телефон.
– Нельзя полагаться на китайскую мудрость, – разочарованно процедил сквозь зубы Будилов, обнимая меня на перроне западного вокзала.
– Не переживай! Зачем тебе нужна эта баба? Представляешь, что бы было, если бы она в тебя втрескалась?! Ведь китайская мудрость еще говорит – прежде чем куда-то войти, подумай, как оттуда выйти!
– В реальной жизни все эти мудрости не работают.
– Ты сегодня какой-то грустный!
– Трезвому везде грустно…
– А пьяному везде весело?
– Совершенно верно.
Когда Будилов уехал, я вздохнул с облегчением. Теперь можно было заняться повседневными делами. Уже начался семестр, и я три дня в неделю вынужден был преподавать студентам-международникам экономику
России, а также русскую деловую и коммерческую корреспонденцию студентам-менеджерам. Задача была не трудной и даже могла бы быть совершенно в кайф, если бы не профессор Вагнер – бессовестный мерзавец, которому я был подчинен.
Вагнеру были подчинены все преподаватели иностранных языков социально-экономического факультета, хотя сам он был специалистом по высшей математике, преподававшим маркетинг. Вагнер меня ненавидел и пытался ко мне всячески доебаться. Когда распределяли кабинеты в новом институтском корпусе, он выделил мне самую маленькую по площади.
Когда я купил из своего бюджета на писчебумажные принадлежности цветные конверты, он разразился целой серией докладных записок в отдел кадров университета о нецелевом использовании бюджетных средств профессором Яременко-Толстым. Он потребовал от меня объяснительную записку по данному поводу.
Он пригласил профессора Пердидевского, бывшего резидента КГБ в
Австрии, попросившего затем после крушения СССР политическое убежище, опасаясь, что его будут преследовать демократы, с которым он вместе халтурил в экономическом профтехучилище провинциального
Шайзенштата, чтобы хер Пердичевский меня проэвалюировал – то есть дал оценку моей работе. Подобная процедура предусмотрена университетским кодексом.
Пердичевский пришел ко мне на занятия в непроницаемых солнцезащитных очках и попытался вставлять свои идиотские замечания и строить студентов, за что и был послан одной неравнодушной ко мне югославкой "в пичку матери", что по-нашему означает в пизду.
С вокзала я решил прямиком отправиться к себе в офис, чтобы навести там порядок в бумагах. День клонился к концу. Занятия в учебном корпусе отшумели. В преподавательском крыле я увидел удаляющуюся по коридору увесистую жопу профессора Фицсаймонса – толстого смешного ирландца, преподающего Business English.
– Фиц! Фиц! – закричал я ему вслед. Но Фицсаймонс меня не слышал.
Его жопа скрылась за поворотом, я ускорил шаги. Когда я повернул за угол, Фицсаймонса уже не было. "Куда же он делся?" – подумал я. -
"Растворился в воздухе? Или куда-то зашел?" Рядом был кабинет
Вагнера, а чуть подальше мужской туалет. Одно из двух – либо он зашел к Вагнеру, либо в туалет. Заглядывать к Вагнеру мне не хотелось, тем паче я был неуверен, что Фицсаймонс действительно там.
Поэтому я зашел в туалет, что было весьма кстати, так как мне уже давно хотелось поссать. Пустив струю в писсуар, я услышал из сральной кабинки характерное кряхтение. Сомнений не оставалось, это тужился Фиц! Мне стало смешно, и я громко принялся имитировать звуки, потешаясь над бедным ирланцем. Это продолжалось несколько минут.
Наконец дверца раскрылась. Передо мной стоял Вагнер. Его лицо было красным и покрылось обильной испариной. Страшная вонь ударила мне в нос. Я отшатнулся. Первая интуитивная мысль, посетившая мою голову, была – ударить ублюдка ногой по яйцам. Возможность, представившаяся мне, казалась идеальной. Свидетелей не было. Я спокойно мог бы его беспрепятственно отхуячить и сунуть головой в унитаз. Но я сдержался.
Вместо этого я протянул ему руку и сказал:
– Здравствуйте, господин завинститутом!
И тут же отдернул руку назад. Рука Вагнера была измазана в говне.
Очевидно, он неловко подтерся. Взглянув на свою руку, Вагнер бросился к рукомойнику. Я, в свою очередь, вон из туалета.
В коридоре я столкнулся с Фицсаймонсом.
– А, Владимир! – заорал он. – Почему ты ко мне не заходишь? Я хотел обсудить с тобой график осенней переэкзаменовки. Чтобы не случилось так, как в прошлом году, когда мы назначили наши консультации на одно и то же время.
– Не переживай, Фиц! – успокоил его я. – Ставь свою консультацию на любое время. В этом угоду я никого не оставил на осень!
– Владимир, ты сошел сума! Чем ты думал? За повторный экзамен ты бы срубил дополнительную капусту!
– К черту! – сказал я. – Дополнительную капусту пусть рубят другие. Моя совесть мне гораздо дороже. Я больше не буду заваливать студентов из-за этой дополнительной капусты! Никогда!
– Владимир, профессор Вагнер не одобрит твоей политики! – ткнул в меня своим толстеньким пальцем Фиц.
– Да насрать мне на твоего Вагнера!
– Смотри, как бы Вагнер не насрал на тебя!
Оттолкнув Фицсаймонса, я вскочил в свой кабинет и вошел в
Интернет. В моем ящике уже лежало письмо от доктора Рерихта из
Лондона. Он выражал свое согласие для участия в перформансе и просил позвонить ему вечером, чтобы согласовать тезисы его доклада. Стефан сдержал слово, я был ему бесконечно признателен.
С доктором Рерихтом я достиг по телефону полного консенсуса.
Молодой психиатр просто рвался в бой, желая показать себя во всей своей красе австрийским девицам. Я обещал ему массу интересных контактов и кучу поклонниц. Договорились о теме лекции. Все складывалось как нельзя удачно. Я расписал ему прелести Клавки и уверил, что она будет несказанно рада его приезду в Вену, и, возможно, даже по-женски отблагодарит.