– Кайрат, ты здорово загорел.

Кайрат вздохнул: "Мы и раньше белизной не отличались".

Мы поднимались в гору. Валентина Никаноровна рассказывает о первом секретаре ЦК Компартии Белоруссии Машерове.

– Хороший у нас секретарь. Комсомолил, партизан, блядун ужасный…

У Щедриной, чтобы пройти по конкурсу, надо обязательно быть блядуном. Я вспомнил об ее угрозе заняться со мной домоводством и заскучал. На кой черт я сюда приехал?

Зачем импотентам ездить к морю? Ненужная и пустая блажь. Тоже отдохнуть? Но собственно от чего?

Должанский уехал. Его койку в комнате занял Даманский, директор

Детского дома в Макеевке.

Кайрат, художник Валера, Даманский и я пьем бренди в гостях у

Валентины Никаноровны.

– В сорок пятом ехали мы на войну с Японией… На разъезде к вагону подбежала казашка с кумысом в каком-то мещке.

– Мешок называется бурдюк. -подсказал Кайрат.

– Наверное. – продолжал Даманский. – Так один наш солдат плеснул женщине этим кумысом в лицо. Неправильно…может быть. Но этот самый,… как его, бурдюк показался нам грязным.

– Почище ваших фляг будет. – сказал я.

– Ой! Ой! – проворчала Щедрина. – Подумаешь, обиделся. – И обратилась к Даманскому. – А вообще больше всего предателей было среди хохлов.

– Не скажите. – возразил директор Детдома. – На первом месте по предательствам стоят кацапы.

Художник Валера сделал попытку прекратить спор.

– Кто за кого воевал, кто кого предавал – какая разница? На войне, как и на Олимпийских играх, важно участие.

Все замолчали.

Я напрасно боялся уроков домоводства. Про меня у Щедриной совсем другие планы.

– В Мозыре у меня живет дочь… Твоя ровесница. Я бы хотела тебя с ней познакомить.

– Зять любит взять.- философски заметил художник Валера.

– А-а… Пускай… Такой если и возьмет – много не унесет.

Это еще бабушка надвое сказала. Смотря что уносить.

Щедрина любит блядунов, но дочку любит больше.

Валентина Никаноровна привозила мне из Феодосии сигареты

"Столичные", поила крымским вином и продолжала рассказывать о настоящих мужчинах.

Во саду ли, в огороде,

Бегала собачка.

Хвост подняла, навоняла -

Вот тебе задачка.

Ночью прошел дождь. Над заливом распростерлись тучи. После завтрака лег на боковую.

– Зелинский здесь живет?

В комнату зашла загорелая девушка.

– Здесь. – Я поднялся с кровати. – Только он куда-то ушел.

– Я подожду его здесь?

– Ждите.

– Вы откуда? – девица присела на кровать Зелинского.

– Из Алма-Аты.

– Я жила в Алма-Ате.

– Да? А в какой школе учились?

– В 39-й.

– В каком году школу окончили?

– В 68-м.

– Как?

Я вгляделся в гостью. Ну и дела. Передо мной сидела Аня Бобикова.

Она тоже узнала меня.

– Ты сейчас где?

– В МГУ на биофаке. – Она придирчиво осматривала комнату. -

Сейчас отдыхаю в Феодосии.

– У…

Ну и отдыхала бы себе в Феодосии. Я чувствовал, как Бобиковой сильно неприятно видеть меня. Ишь, фифа. Эрзац-бутафория, а туда же.

Нет уж, терпи, подруга дней моих суровых. У нас ведь как? Хоть кожа черная, но кровь чиста.

Бобикова поднялась с кровати Зелинского.

– Я сейчас приду.

– Приходи.

Я запер комнату и пошел на пляж.

Тьфу, черт. На море штиль и на пустынном пляже в одиночестве под тучами загорала Бобикова. Я сел рядом.

– Как тебе в Коктебеле?

– В Феодосии пляж лучше.

Ну конечно.

На пляже появились четверо. Жалакявичус, Михалков-Кончаловский, мужик средних лет в панамке и паренек лет шестнадцати.

– Кто это?

– Жалакявичус, Михалков-Кончаловский… Остальных не знаю.

– Жалакявичус? – переспросила Бобикова. – А ну да… То-то смотрю, где я его видела. А этот…Михалков-Кончаловский кто?

– Кинорежиссер.

– Интересный мужчина.

Мужик в панамке оказался кинокритиком. Он и Жалакявичус купались.

Паренек пулял галькой по водной глади. Камушки, подпрыгивая, уходили в сторону Турции. Михалков-Кончаловский в белом кепоне, в темных очках, в светлых рубашке и шортах сидел на гальке и молчал.

Жалакявичус растирался полотенцем и болтал с критиком. Бобикова разглядывала кинорежиссера и прислушивалась к разговору кинокритика с Жалакявичусом. "Ничего не скажешь, дело она знает туго. – подумал я. – Поляну глухо сечет".

…После обеда я сказал Зелинскому: "К тебе тут приезжали".

– Знаю. – коротко и неприязненно отмел меня филолог.

Ну, Бобикова! Деловой колбасе мало Алма-Аты. Болонка и здесь успела нафунить.

В летнем кинотеатре Дома творчества показывают "Разиню" с

Бурвилем. Сюжет плетется вокруг бриллианта "Юн-Кун-Кун".

"А прыщи у него не сошли?"

Вместе с прыщиками наряду, с окончательно утвердившейся импотенцией, наружу пробивалась и основная тема "Кентавра". Помимо высыпавших на лище прыщиков пошли высыпания на спине, которым со временем суждено было закрепиться банальным фурункулезом.

Позагорав с два часа в Коктебеле, я обнаружил, что прыщи на спине разгладились и исчезли. На людях раздеваться можно, но это временно, на пару-тройку месяцев.

Помимо псориаза в "Кентавре" попутно затрагивается и тема

Сотворения мира

"Он сел за последнюю парту, позади прыщавого и лопоухого

Марка Янгермана. Но, едва усевшись, заметил, что через проход, в третьем ряду на последней парте, сидит Айрис Осгуд, полная красавица, медлительная и тяжеловесная, как телка. Зиммерман, пододвинувшись, шепотом и жестами попросил у нее листок из тетради.

Пухлая девушка поспешно вырвала листок из тетради, и директор, беря его, без стеснения заглянул за вырез ее свободной шелковой блузки.

…– Миллиардов, – сказал Колдуэлл. – Пять миллиардов лет.

Таков, как считает современная наука, возраст Вселенной. Возможно, он даже больше, но почти наверняка не меньше. А теперь, кто скажет мне, что такое миллиард?

…– А еще нам приходится иметь дело с миллиардами, когда речь идет о нашем национальном доходе, – сказал Колдуэлл. – В настоящее время мы должны самим себе около двухсот миллиардов долларов.

Примерно триста пятьдесят миллиардов нам стоила война с Гитлером. И еще на миллиарды считают звезды. Около ста миллиардов звезд насчитывается в нашей галактике, которая называется – как?

– Солнечная система? – подсказала Джуди.

– Млечный путь, – поправил ее Колдуэлл. – В Солнечной системе одна звезда – какая же?"

Джон Апдайк. "Кентавр". Роман.

Вообще-то Апдайка можно упрекнуть в жидковатости. Псориаз по сравнению с прыщавым Янгерманом, который противен всем, и больше всего самому себе, – семечки. Скорее всего, упрек напрасен потому, что может быть у Апдайка самого был псориаз, почему он и описывает только то, что познал на себе.

Так или иначе, но в 69-м у меня четко, без прикрас и излишеств, связалась тема личного "Кентавра".

Дома у Кайрата жена и четверо детей. Кроме стихов поэт пишет сказки для детей, переводит на казахский прозу. Человек он любознательный, его влекут новые места, новые впечатления. "Мечтаю поехать в далекую Бразилию!". – кричит он, сложив ладони рупором.

Накупавшись в Сердоликовой бухте, Кайрат, и я торопились на обед.

– Смотри…- Кайрат остановился. – Какая девушка.

Высокая девушка с соломенными, коротко стриженными волосами, купалась в одиночестве.

Мы спустились. У высокой, сложением русалки, девушки в руках маска для подводного плавания,

– Девушка, можно попросить маску поплавать? – Кайрат взял иницативу на себя.

Русалка молча протянула маску.

Девушка курила сигареты "Новость". Курево сближает. Я предложил ей "Столичных". Так же молча она взяла у меня сигарету.

"Неразговорчивая, но офигительная". – подумал я.

– Давно здесь?

– Вчера приехала.

– Откуда?

– Из Москвы.

– Как тебя зовут?

– Лена. – Русалка курила с отсутствующими глазами.

– Где-то учишься?