– Ты что, диссидентом стал?

– Куда мне. Ты ведь знаешь, меня кроме науки ничего не интересует.

– А женщины? У вас в институте их тьма.

– Ты не знаешь мою Раю? Один взгляд в сторону, и я косить всю жизнь буду.

– Да, я вспомнил одну интересную вещь. Ты когда-то, ещё в школе интересовался нумизматикой, – и Наум Цезаревич пожалел, что начал этот разговор.

"Пропал вечер. Теперь Абу не остановить", – подумал он, но продолжил:

– Мне предлагали купить интересную монету.

– Какую? – загорелись глаза у Абы.

– Такая серенькая, с одной стороны двуглавый царский орёл, а с другой стороны, дай вспомнить точно…

– Отойдем-ка в сторонку, вспоминай.

– Ага, значит так: двенадцать рублей и странная приписка – на серебро, а по кругу написано – чистая уральская платина. Так, кажется.

Аба сделал такие удивлённые глаза, что Польский улыбнулся.

– Нюма, ты меня не разыгрываешь? Ты сам видел эту монету? Где?

– Мои работяги нашли и предложили мне купить.

– За сколько?

– Можно было и за пять ре.

– И ты не взял.

– Не имею манеры покупать у своих подчинённых.. Мало ли что.

Потом будут считать, что я им обязан чем-то. Тем более, что понимаю, что она не платиновая.

– А ты понимаешь, что ты сделал? Вернее не сделал.

– А что?

– Это ведь редчайшая монета! Любой, повторяю, любой коллекционер в мире, посчитал бы за гордость иметь эту монету. А она действительно платиновая. И её только страховочная стоимость в

Американском музее свыше пятнадцати тысяч долларов. А на последнем аукционе редких монет в Амстердаме за неё, если я не ошибаюсь, неизвестный коллекционер заплатил сорок с половиной тысяч долларов.

Понимаешь, долларов!

– А откуда ты всё это знаешь?

– Ну, Нюма, не ожидал я от тебя такого вопроса. Ты ведь знаешь, такими вещами интересуется КГБ, и ты должен был бы, – он нагнулся к уху Польского и прошептал – заявить на своих работяг куда положено.

– Ты, что, Аба, за кого ты меня принимаешь?

– Пошутил я, не обижайся, а вот то, что монета платиновая я тебе расскажу её историю.

И Аба рассказал, что платиновые монеты впервые стали чеканить в

России на уральских заводах Демидова где-то в конце двадцатых годов прошлого столетия. Процесс чеканки отличался большой трудоёмкостью.

Сначала получали порошок, который сильно нагревали до большой температуры, а затем чеканили. Так изобрели "порошковую" металлургию. Но очищать платину от естественных примесей тогда ещё не умели, вот почему и надпись на монете "чистая платина". В мире монета не пользовалась особым спросом из-за того, что больше её никто не чеканил, и российское Казначейство решило изъять их из оборота. Но много монет люди утаили, вот почему иногда появляются они на аукционах. Появились и поддельные монеты такого типа. Всего зарегистрировано таких монет, кажется, штук десять, но они ещё ценятся в зависимости от года чеканки. И достоинства. Выпустили тогда монеты трёх, шести, и двенадцатирублёвые.

Аба говорил долго, пересыпал свой рассказ цифрами, и когда увидел, что Польский отвлекается по сторонам, завершил:

– А ты Нюмочка, лопух. Упустил такой шанс.

– А что бы я с ней делал?

– Ты лучше спроси свою маму – твой папа аид?

Они оба засмеялись и глянули на часы. У обоих уже урчало в животах, хотелось есть, да и дома, наверное, жёны волнуются и посматривают на часы. Друзья распрощались и пошли по домам.

Жена Польского Белла, как всегда начала c того, что она волнуется, приготовила ему ужин, а его всё нет, а теперь придётся ему второй раз подогревать пищу, а подогретая не такая вкусная, как свежая. Она старается всё делать для него как лучше, а он не соизволит придти домой вовремя. Ну, задержался на работе, она это понимает, а то встретил своего приятеля. Подумаешь, давно не виделись. А о ней он подумал? Она уже хотела звонить в милицию, ведь он позвонил, что идёт домой, а его всё нет.

Польский привык к постоянным упрёкам и поучениям с её стороны, сидел и молча уплетал жаренную картошку. Насытившись, он откинулся на спинку стула.

– Я так привык к твоим выступлениям, что если бы их не было, у меня бы не переваривалась пища.

– На что ты намекаешь? Хочешь, чтобы меня не было? Скоро не будет, не переживай!

И она стала перечислять свои "смертельные" болезни. К этому Наум тоже привык и молча слушал. С его супруги, рослой, красивой, всегда, даже дома в макияже, мог бы писать портреты Рубенс. Выходя с ней на люди, он всегда радовался, что на её осанку и яркую еврейскую красоту обращают внимание. Но компенсацию за удовольствие, которое она ему приносила и не только среди людей, он платил своим терпением, выслушивая её упрёки. Уступая ей во всём, он в одном был абсолютно твёрд: на все намёки жены и просьбы отпустить её лечить, как он считал, мнимые болезни, в санаторий, отвечал отказом. Белла обладала жгучим нравом и неукротимостью самки, а санаторий предрасполагал к знакомству с другими мужчинами, а попробовав один раз удовольствия получше мужниного, женщину уже не остановить Себя он не считал слабаком в этом отношении пока удовлетворял её полностью.

– Тебе даже не интересно, о чём я говорю, и ты даже не слышишь и не хочешь слышать о моём здоровье.

– Я всё слышу и всё знаю. А теперь послушай, что я тебе расскажу.

Наум Цезаревич, расставшись с Абой, твёрдо решил не говорить жене о монете и обо всём с ней связанным. Он заранее знал, что она высыпет ему на голову столько, что ему хватит на два выходных дня и больше того, это станет достоянием её сестры, с которой они хоть и не являлись близнецами, но походили друг на друга, как две капли воды и внешностью, и характером, и всем, чем могут походить друг на друга сёстры, между которыми кроме всего существовала дружба. И потом он не хотел, чтобы эта история разрасталась, но таков уж был характер у Польского, что он не мог не поделиться со своей Бебой самой малой интересной новостью.

– Что же ты замолчал? – она села напротив него и выражала собой сплошное внимание.

– Жил один еврейский мальчик и считал себя умным, предрасположенным к коммерции, как и все его предки. Но, оказывается это совсем не так.