— Прошу тебя, достань мне кусочек… Пожалуйста… Тебе так легко это сделать, я ведь вижу, как ты жмуришься от удовольствия, хк-лоняясь над кормушкой. У тебя, видать другая природа. Достань и для меня… Я очень хочу есть, — умоляла сестру Ми.

— Вот и ешь.

— Достань мне.

— И не подумаю. Почему должна тебе прислуживать? Бери сама.

— Пойми же, я не могу! — закричала Ми. — Мне больно!

— Как ты… мне надоела, — усердно пережевывала корец Ли. — Когда же… ты научишься… жить?

Ми неподвижно лежала на донышке клетки и тяжело дышала.

Ли, наевшись, зевнула и пропела:

— Какой же ныне день прекрасный!

Прошлась дважды по периметру клетки, важно шевеля длинным хвостом, потом легла и быстро уснула.

Ми лежала с открытыми глазами и старалась не думать о голоде. Она смотрела на проволочные стенки клетки, на блестящие формы привычных, и потому кажущихся понятными, приборов за клеткой, на разноцветное мигание маленьких огоньков, смотрела на огромную фигуру большого. Закрыла глаза и попробовала заснуть, как и Ли. Но сон не шел.

Встала. Увидела, что большой склонился над клеткой и внимательно смотрит на нее. Кто они — большие? Те, кто каждый день приносят пищу, открывают иногда дверцы, чтобы заставить куда-то идти, или захлопывают их перед самым носом. Почему сейчас так? Большой принес пищу, а она не может есть. Если бы большой знал это, он бы помог.

Ми заплакала. Всхлипывала сначала тихо, а потом вспыхнула, как сухой хворост от огня, разрыдалась.

Это разбудило Ли. Она открыла глаза, перевернулась на другой бок и простонала:

— О, как ты мне надоела.

Встала, подошла к кормушке, нехотя вытащила большой кусок сала.

— Дай мне, — сквозь слезы попросила Ми.

И вдруг ее охватила нестерпимая волна ненависти, злобы ко всему и прежде всего к этой самовлюбленной Ли с жирными от сала губами. Она не могла с собой ничего поделать, с разбега точным ударом откинула Ли в угол клетки и схватила зубами кусок сала. Даже успела надкусить. Но Ли вскочила и накинулась на нее.

— А-а, вот ты какая! Негодница!

Ли вцепилась острыми зубами в плечо Ми. Вкус крови разозлил ее еще больше. Но Ми нашла силы вырваться.

Она впервые в жизни осознала свою силу, почувствовала потребность бороться. Она бросилась на Ли.

Промелькнули перед ней жирные губы, разъяренный, но все еще самодовольный взгляд, уже представила, как зубы вопьются в тонкую кожу на шее сестры. Как вдруг… что это?.. Непонятно каким образом острые зубы Ли вцепились в ее шею. Неужели она так предалась воображаемым образам мнимой мести за голодные минуты, за горечь обиды… Неужели наступает конец? Почувствовала, как зубы Ли все глубже входят в шею. Захрипела.

Тело ее все еще судорожно вздрагивало, но она была уже мертва.

— Так вот, мне кажется, пришло время подвести итоги. Так? — обратился Майкл Арм к Клитоциберу. — Я слушаю тебя.

— Пятьдесят четыре процента испытуемых, которым электрод через гирус цингули вводился к центру афе- ретного синтеза, побеждали в борьбе за существование других, которым электрод вводился к болевым центрам.

— Так, прекрасно. Пятьдесят четыре процента. Это значит, большая часть счастливых ники победила своих несчастных соперниц. Прекрасное подтверждение моей теории. Счастливые должны побеждать. Безусловно. Значит, пора ставить вопрос перед Центром об искусственной стимуляции парагипокампальной извилины мозга добровольцев. А потом посмотрим. Думаю, этот наш эксперимент можно прекратить. Завтра даю тебе возможность отдохнуть. Готовься к новым работам.

— Хорошо, профессор. Но разве вас не интересует мое мнение об этом эксперименте?

— Нет, не интересует. — Майкл Арм пренебрежительно и самодовольно усмехнулся.

— Но разрешите все же сказать?

— Почему бы и не сказать, Клитоцибер. Говори.

— Вы плохо кончите, профессор.

— Что ты имееешь в виду? — громко рассмеялся биолог.

— Я лишь исполнитель ваших планов, но когда я думаю о смысле ваших исследований, профессор, я чувствую, как мною овладевает что-то такое… А когда кибер не может чего-то понять, тогда он начинает думать о коэффициенте Ир. Не спрашивайте, профессор, что это такое. Я не знаю. Мы, биокиберы, назвали этот фактор коэффициентом дельта Ир. Возможно, это предчувствие каких-то действий, противоречащих классической логике, Первичной программе. Это может быть и болезненным желанием вмешаться в жизнь людей. Я работаю с вами не первый год, профессор, и желаю вам лишь добра, но люди создали нас, биокиберов, чтобы мы постоянно напоминали о…

— Хватит, Клитоцибер. Ты мне надоел. Нам обоим нужно хорошенько отдохнуть. — Биолог массировал правой рукой грудь в области сердца, которое начало в последнее время беспокоить, несколько раз глубоко вздохнул и продолжил после паузы: — Иди, отдыхай. Не желаю выслушивать твои осточертевшие поучения. Без тебя хватает забот.

Клитоцибер стоял, скрестив руки на груди, смотрел на профессора с немым сожалением, как на несчастную ники, лежавшую сейчас с прокушенным горлом на дне клетки.

II

Еще вчера не поверил бы, если б ему сказали, что сегодня его сознание затмится безотчетным желанием вмешаться в людскую жизнь.

Он был еще совсем молодым биокибером, и окружающий мир был для него продолжением понятного и интересного урока в просторной аудитории комбината биокибернетики.

Он знал, что могут иногда наступать минуты, когда кибер в состоянии почувствовать себя человеком. Об этом им говорили на комбинате. А позже он слышал от старых биокиберов о минутах, когда появляется внезапное желание стать вершителем чужих судеб.

И вот эти минуты настали для него впервые.

Биокибер Гиднум стоял перед стеклянной перегородкой, а за ней — люди вокруг операционного стола. Операция длилась уже второй час.

Три месяца назад Гиднума направили на работу в Инканский исследовательский центр по изучению проблем долголетия. Эти первые месяцы его обязанности были несложными — всего лишь техническое обеспечение операций. Его еще не допускали к участию в экспериментальных работах, в научных разработках. Он был обыкновенным кибером-исполнителем, от которого, однако, зависело многое — жизнь людей.

Гиднум смотрел на человека, скрытого под зелеными стерильными пристами, за цветным переплетением проводов от датчиков, за сигнальными телекариусами мониторов, за фигурами хирургов, тоже в стерильно-зеленом, похожих поэтому на древних сказочных крокодилов.

Смотрел на человека, жизнь которого зависела не только от людей, чьи контуры искажало толстое стекло перегородки, но и от него, биокибера Гиднума.

Он понимал: его состояние, выражаясь человеческими терминами — болезненное, и пытался сообразить, в чем причина нараставшего внутреннего протеста в нем.

Всеми силами старался избавиться от возникшего предчувствия, но все ощутимей ему казалось, что человек, скрытый от него зелеными пристами, должен… умереть.

Каждая клетка его биокибернетического существа мучительно напряглась в борьбе с этим ощущением, со страшной мыслью, что человек этот не достоин жить дальше. На мгновение засомневался — может, на него воздействует возбужденное эманационное поле кого-то из хирургов или биокиберов операционной прислуги? Но нет… Вон Николиан Бер, глава Центра проблем долголетия, уже старый, сухощавый, как ножка тразона. Быстрый и неуемный в своем гневе и своей доброте. Знал, что Николиан Бер — не ангел, но чувствовал малейшие побудительные мотивы его желаний, иногда даже угадывал зарождение фантастических научных прожектов в голове ученого. Ни разу за последние три месяца эманационное поле Бера его не раздражало. Вот Тихон Раст с блестящим ланцетом склонился, напряженный, как демпфер модулятора, вглядываясь в понятное до мелочей внутреннее содержимое человека. Слева — Антон Верес, молодой ученый. За ним — перфузиолог Максим.

Гиднум знал их не первый день. Но кто же из них стал причиной его болезненного беспокойства?