Но когда III отделение арестовало руководителя доморощенных карбонариев при попытке провезти из-за границы герценовские издания, он сразу же назвал всех своих единомышленников. Они были исключены из университета и отправлены в ссылку. Варфоломею Воздвиженскому определили местом жительства заштатный городишко Красный Яр, расположенный среди камышовых джунглей волжской дельты. Здесь-то и нашел его Данилевский, руководивший экспедицией по изучению рыбных запасов Волго-Каспийского бассейна.
По мере того, как старик рассказывал, Ильина все сильнее подмывало перебить его и спросить, сколько лет прошло с момента его Перехода — он быстро прикинул, что это случилось не меньше полувека назад, если судить по возрасту схимника, исчезнувшего из своего времени двадцатисемилетним молодым человеком. Наконец, когда Воздвиженский сделал логическую паузу, Виктор спросил, поперхнувшись от волнения:
— В к-каком году вы попали сюда, в эту эпоху?
— Я же сказал, в семидесятом…
— Нет-нет, я имею в виду здешнюю хронологию.
— А-а… Тому, батенька, уже пятьдесят семь лет…
Ильина словно обухом по голове ударило. В висках застучало, перед глазами поплыли огненные круги.
— Что с вами? — схимник испуганно взял его за руку.
— Пятьдесят семь лет? — едва ворочая языком, повторил Ильин.
— Да, представьте себе. Четырнадцатого сентября годовщина.
— Так еще не исполнилось пятьдесят семь? — дрожащим голосом спросил Виктор.
— Ну что тут какие-то три-четыре недели считать, — пожал плечами Воздвиженский.
Ильин, задыхаясь от спешки, принялся излагать ему свою теорию каналов во времени, открывающихся каждые пятьдесят семь лет. Потом вдруг резко прервал рассказ и сказал:
— Да ведь я и не спросил у вас, каким образом вы сюда угодили…
— Я и сам не понял, — улыбнулся схимник. — Плыл на бударке — так по-местному маленькие лодчонки именуются — по Каспию, в версте от берега. Стояло полное безветрие, теплынь, благодать. Вдруг откуда ни возьмись огромный свищ на воде закрутился, и меня прямо туда потащило… С минуту пытался выгрести — куда там. Я было молитву со страху читать принялся, чего лет десять уже из идейных соображений не делал — как вдруг ухнул куда-то в тартарары. Очнулся среди каких-то скользких извивающихся тел. От отвращения и ужаса обезумел — принялся руками и ногами отбиваться, карабкаться наверх. Вдруг на солнечный свет выскочил, вижу: вокруг меня бьются десятки рыбин осетры, севрюги, белорыбица, сельди. И колотимся мы все вместе на дне огромной ямы с пологими краями. Я, натурально, скорее выбрался из нее. Гляжу: что за диво — море от меня в часе ходьбы плещется, белые барашки по нему бегут. Ну а сам весь в слизи, в чешуе, побежал мыться…
— Так вы хоть поняли, что попали в метеоритную воронку? — радостно улыбаясь, спросил Ильин. — Я ведь испугался было, что вы каким-то другим способом сюда угодили — тогда бы моей гипотезе грош цена.
— Нет, признаться, не думал об этом. Я вообще долго понять не мог, что стряслось. Пока в рабство не попал… Но об этом после расскажу. Продолжите, ради бога, о ваших умозаключениях. И объясните мне, почему я тонул в море, а оказался далеко на суше. При чем здесь метеориты?
Виктор рассказал, каким образом вывел формулу пятидесятисемилетнего цикла, о тех выводах, которые сделал на ее основании, как принялся искать мигрантов… Что же касается странного поведения Каспия, тут, заверил он, никакой мистики нет — за девять веков его уровень значительно поднялся. Именно этим некоторые историки объясняли в его, Ильина, время упадок, а затем и полное исчезновение хазарских городов, находившихся в прибрежной зоне. Свои выкладки он заключил на оптимистической ноте:
— Так что вам, почтеннейший Варфоломей Михайлович, очень повезло с этим подъемом вод — иначе вы оказались бы на глубине нескольких метров и, чего доброго, захлебнуться могли.
— Может быть, так проще было бы, — нахмурясь, сказал Воздвиженский. За те годы, что я в ярме ходил, сотни раз смерть призывал…
Ильин не перебивал. Старику, видно, нелегко было возвращаться к тяжелым воспоминаниям — он долго вздыхал, откашливался. Наконец, снова заговорил:
— Я пошел вдоль берега в ту сторону, откуда приплыл на бударке. Местность там пустынная, единственная примета — полуразрушенная башня из сырцового кирпича неподалеку от того кратера, в который судьбе было угодно меня ввергнуть. И вот, несмотря на эту открытость — верст на десять видно в любую сторону — я не примечаю знакомого калмыцкого хотона, из которого отправлялся. Прошел час, другой — ничего нет, безлюдье. Наконец, заметил какие-то не то кибитки, не то юрты, раньше их тоже тут не было. Подхожу детишки чумазые копошатся, бабы-азиатки. Не успел нескольких шагов по этому хотону сделать — я-то за калмыцкое селение эти кибитки посчитал, — что-то меня по шее ожгло, и я наземь полетел. Вскинул руки — а это, оказывается, волосяной аркан у меня на горле захлестнули. Подбегают ко мне какие-то грязные оборванцы, я им: вы что, шельмы, по закону ответите, я полицеймейстеру пожалуюсь. Вижу: не понимают. Потащили меня в какое-то грязное стойло. А на следующий день в город повезли и на базаре какому-то жирному негодяю продали. Я чуть с ума не сошел — ничего понять не мог, что происходит. Только когда в доме того борова — хазарина, как потом выяснилось, — нескольких русичей-рабов увидел, кое-как уразумел, куда и главное — когда попал…
Воздвиженский замолчал и внимательно посмотрел на Ильина.
— Знаете что, Виктор Михайлович, вы ведь спать хотите. Заметил я, как вы глаза кулаком терли. Признавайтесь.
— То, что вы говорите, настолько интересно…
— Не увиливайте! Сейчас же доедайте рыбу… Погодите, я вам вина налью, у меня есть кувшинчик заветный.
— Только вместе с вами, Варфоломей Михайлович.
— Ну что ж, по такому случаю, извольте…
Они чокнулись глиняными кружками. Ильин с наслаждением пил густой терпко-сладкий напиток.
— Ого, что за сорт?
— Для причастия держу, — подмигнул схимник. — Вот и вы причастились… А теперь спать.
Вино и впрямь оказало магическое действие на Ильина. Почти двое суток он постоянно ощущал внутри себя угрожающее гудение натянутой струны, грозившей вот-вот порваться… Теперь это дрожание исчезло, на душе было тепло и пусто. Виктор освобожденно вытянулся на соломе и провалился в небытие.
III
— Вольно было нам витийствовать: «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые…», — с горькой усмешкой говорил Воздвиженский. — Когда сам попадаешь в мясорубку истории, совсем иначе начинаешь думать.
— Я вот из спокойной, даже однообразной эпохи сюда угодил, — отозвался Ильин. — Вся жизнь, с раннего детства до зрелости прошла в условиях стабильности, недвижимости… Сколько раз говорил себе: ну когда же что-нибудь произойдет? Я прямо-таки жаждал перемен, и тогда эти строки Тютчева готов был на знамени своем написать. А теперь как о потерянном рае вспоминаю…
Они сидели на берегу Днепра возле ладьи и сортировали улов: в одну сторону откладывали осетров и стерлядей, в другую — щук, лещей, жерехов. Из красной рыбы монахи обычно приготовляли тельное и пироги, остальная рыба шла на уху.
Ильин сам вызвался идти со схимником, когда тот чуть свет направился к выходу из пещеры. Подняв голову со своего соломенного ложа, Виктор сказал:
— А я уже выспался. Доброе утро.
— Доброе утро. Хочу немного рыбки поймать, пока братия спит. Не возражаете, если вашей ладьей воспользуюсь?
— Ради бога. Но где же снасти? Я бы тоже с удовольствием порыбачил.
— Тогда идемте.
Спустившись к кромке воды, Воздвиженский внимательно осмотрел окрестности. Все еще спало. Лишь редкие птахи пробовали голоса, готовясь к утреннему концерту.
Убедившись, что никого нет вокруг, схимник вскинул ладонь. В ту же секунду Днепр словно хлыстом стегнуло — узкая полоса вскипевшей пены протянулась на добрую сотню метров от берега и тут же исчезла. А вскоре на поверхности стали появляться слабо трепещущие рыбины.